Сатурн породил многочисленное потомство, но сразу же пожирал своих детей. Только Юпитеру удалось избежать гибели, и он, когда вырос, низверг своего отца Сатурна в Тартар и захватил престол; более того, он тем же самым ножом, каким тот у Урана, отсек детородные части у отца и бросил их в море, и от этого родилась Венера. Но едва царство Юпитера упрочилось, как ему пришлось испытать две достопамятные войны. Первая была война с титанами, в которой ему огромную помощь оказал Гелиос (Солнце) единственный из титанов, вставший на сторону Юпитера. Второй была война с гигантами, которые были рассеяны молниями Юпитера; после того как они были покорены, Юпитер царствовал совершенно спокойно.
Этот миф, по-моему, является аллегорическим рассказом о происхождении вещей, весьма близким к той философии, которую позднее развивал Демокрит, яснее всех других утверждавший вечность материи и отрицавший вечность нашего мира, в чем он довольно близко подошел к истине божественного глагола, заявляющего, что материя была бесформенной до дней творения. Смысл этого мифа таков. Уран (Небо) это тот свод, или оболочка, которая содержит в себе материю; Сатурн же это сама материя, которая поглощает всю производящую силу своего родителя. Сумма материи постоянно остается одной и той же, и само количество материи не увеличивается и не уменьшается. Волнения же и движения материи производят сначала несовершенные и плохо соответствующие друг другу связи вещей, своего рода эскизы миров, а уже потом с течением времени возникает это здание, которое может поддерживать и сохранять свою форму. Таким образом, первая попытка устройства мира изображается как царство Сатурна, который представлен пожирающим своих сыновей, что обозначает частые распадения связей и непродолжительное существование вещей. Второе распределение материи, вторую стадию становления мира изображает царство Юпитера, который низверг в Тартар все эти беспрерывные и внезапные изменения материи. Тартар и обозначает место беспорядочного смешения. Это место считают расположенным между нижней частью неба и глубинами земли; именно в этом промежутке сосредоточено все изменчивое, хрупкое, все смертное, все, что подвержено разложению. И в течение первого периода возникновения вещей, относящегося к царству Сатурна, Венера не родилась. Ведь до тех пор, пока в универсальной материи раздор сильнее и могущественнее согласия, изменения неизбежно происходят всюду, и даже в самом целокупном здании мира. Так вещи производились до тех пор, пока Сатурн не был оскоплен. Вслед за тем этот способ порождения сменился другим, введенным благодаря Венере: тогда созрело и приобрело силу согласие вещей, и изменения стали происходить только в отдельных частях, оставляя неизменным и незыблемым само мироздание. Рассказывают, однако, что Сатурн был низвергнут и изгнан, но не погиб и не уничтожен; поэтому, по мнению Демокрита, мир может снова впасть в первоначальное состояние хаоса и безвластия, чего, кстати, Лукреций боялся для своего времени:
Да отвратит испытанье такое судьбины кормило!
И не на деле уж лучше уверимся мы, а рассудком,
Что уничтожиться все с ужасающим грохотом может[9].
И даже тогда, когда мир установился во всей своей массе и силе, все же вначале не было еще покоя. Потому что последовали значительные сдвиги в небесных сферах, остановленные, однако, силой солнца, господствующего на небе, с тем чтобы мир сохранил устойчивое состояние. А затем то же самое произошло и на земле: когда наводнения, бури, ураганы, землетрясения улеглись, наступил наконец более длительный и более спокойный и мирный период согласия вещей. Но об этом мифе можно говорить по-разному: можно утверждать, что миф этот имеет философское содержание, и, наоборот, можно сказать, что философия заключает в себе миф. Ведь, согласно вере, мы знаем, что все это не что иное, как пророчества, уже давно утратившие свой смысл, ибо и материя, и строение мира на самом деле суть творения создателя. XIII. Протей, или Материя
Поэты рассказывают, что Протей был пастухом у Нептуна, что он был стариком и обладал пророческим даром; предсказателем же он был замечательным, как говорят, «трижды великим». Ибо знал он не только будущее, но и прошлое, и настоящее, так что помимо предсказания будущего он знал все, что случилось в прошедшем, и все тайны настоящего. Жил он в огромной пещере. У него было обычаем около полудня пересчитывать свое стадо тюленей и только потом засыпать. Тот, кто хотел воспользоваться его помощью в каком-нибудь деле, мог добиться этого единственным путем: связав его и сковав цепями. А Протей, чтобы освободиться, превращался в разнообразные и удивительные формы в огонь, воду, зверей, пока наконец не возвращался в свой первоначальный облик.
Смысл мифа, как мне кажется, касается глубочайших тайн природы и свойств материи (conditiones materiae). В лице Протея изображается материя, древнейшее из всего сущего после бога. Материя располагается под сводом неба, как бы под сводом пещеры. Протей раб Нептуна, потому что всякое действие и всякое распределение происходят в жидком состоянии. Скот же, или стадо Протея, как мне кажется, есть не что иное, как виды животных, растений, минералов, в которых материя как бы разливается и тратит себя, так что, после того как она завершает создание этих видов (как бы исполнив свою работу), она спокойно засыпает, и уже, по-видимому, больше не пытается создать другие виды. Это как раз и означает пересчет стада Протеем, и наступающий за ним сон. Все это происходит в полдень, а не утром или вечером, т. е. когда наступает подходящее, как бы законное время для создания и формирования видов из должным образом подготовленной и предрасположенной материи; время это приходится на период между их первыми зачатками и их упадком. Мы достаточно хорошо знаем из священной истории, что материя находилась в таком состоянии как раз перед самым моментом творения; тогда-то в силу того божественного глагола «Да произведет!» материя по воле создателя, а не собственными кружными путями внезапно слилась воедино и, до конца доведя свое дело, установила виды. На этом миф завершает повествование о свободном и несвязанном Протее и его стаде. Ибо Вселенная с ее естественными структурами и системами видов есть облик материи несвязанной, свободной так сказать, стада материальных творений. Тем не менее, если какой-нибудь опытный служитель природы применит насилие к материи и начнет мучить и терзать ее, будто он поставил своей целью уничтожить ее, то материя в свою очередь (поскольку уничтожение или подлинная гибель материи может совершиться только всемогущим Господом), оказавшись в столь затруднительном положении, претерпевает удивительные превращения, принимает различные образы, переходя от одного изменения к другому, до тех пор пока не совершит весь круговорот и не возвратится в прежнее состояние, если только продолжает испытывать воздействие этой силы. Способ связывания, или обуздания, материи при этом более легок и удобен, когда материя заключается в наручники, т. е. в свои крайние пределы. Рассказ же о том, что Протей был предсказателем и знал настоящее, прошедшее и будущее, прекрасно согласуется с природой материи. Ведь для того чтобы познать претерпевания и процессы материи, необходимо понимание в целом всего сущего и того, что было, и того, что есть, и того, что будет, хотя бы знание это и не распространялось на отдельные частности. XIV. Мемнон, или Скороспелый
Поэты говорят, что Мемнон был сыном Авроры. Он носил прекрасные доспехи, его прославляла народная молва. Придя к стенам Трои, он, горя нетерпеливым желанием великих подвигов, вступил в поединок с Ахиллом, храбрейшим из греков, и пал от его руки. Юпитер, скорбя о нем, послал птиц, чтобы они беспрерывными заунывными кликами сопровождали его похороны. Говорят также, что его статуя, когда ее озаряли лучи восходящего солнца, издавала жалобный стон.
Мне кажется, что миф рассказывает о несчастных исходах великих надежд юношества. Ведь они подобны сыновьям Авроры: чванясь пустой видимостью и чисто внешними вещами, они часто дерзают на то, что превосходит их силы, идут на могучих героев, вызывают их на бой и гибнут в неравной борьбе. Их смерть всегда вызывает безграничную скорбь, ибо нет ничего печальнее среди человеческих судеб, чем безвременно скошенный цвет доблести. Ведь молодость их оборвалась, они не насытились жизнью и еще не возбудили к себе зависти, которая была бы способна смягчить скорбь кончины или умерить сострадание. Более того, не только вокруг их погребальных костров, подобно этим зловещим птицам, летают стенания и плач; нет, эта печаль и скорбь длятся и дальше; и особенно остро возрождается тоска по ним, когда начинаются новые движения, когда замышляются великие деяния, подобные утренним лучам солнца. XV. Титон, или Пресыщение
Изящный миф существует о Титоне. Его любила Аврора, которая, желая вечно быть с ним, попросила Юпитера, чтобы Титон никогда не умирал, но по женскому легкомыслию она забыла попросить также и о том, чтобы он никогда не состарился. Итак, он был избавлен от смерти, но его настигла страшная и жалкая старость, как это естественно должно было случиться с тем, кому отказано в смерти, а сам он с годами все больше и больше дряхлел. В конце концов Юпитер, сжалившись над его жалкой судьбой, превратил его в цикаду.
Этот гениальный миф представляется мне аллегорическим изображением наслаждения. Оно сначала (как бы на заре жизни) так приятно, что люди желают, чтобы эти радости никогда их не покидали и были бы вечными, забыв о том, что пресыщение и отвращение незаметно подкрадываются к ним, подобно старости. И наконец, когда люди уже физически не могут получать наслаждения, а желание и страсти продолжают жить в них, они обычно утешаются лишь разговорами и воспоминаниями о том, что в молодости доставляло им наслаждение. Мы видим это на примере двух категорий людей сластолюбцев и военных. Первые любят рассказывать непристойности, вторые перечислять свои былые подвиги, подобно цикадам, вся сила которых заключена только в голосе. XVI. Жених Юноны, или Непристойность
Поэты рассказывают, что Юпитер, желая овладеть тем или иным предметом своей любви, принимал различные облики: быка, орла, лебедя, золотого дождя. Добиваясь же любви Юноны, он принял облик самый недостойный, вызывающий презрение и насмешки: он превратился в жалкую кукушку, мокрую и трясущуюся от дождя и непогоды, еле живую.
Это мудрый и нравственно глубокий миф. Смысл же его таков: люди не должны слишком любоваться собой, полагая, что их достоинства могут сделать их приятными и дорогими каждому. Ведь все зависит от природы и нравственного облика тех, за кем они ухаживают и кому хотят понравиться: если это люди, не отмеченные сами никакими талантами и достоинствами, а лишь наделенные заносчивым и злобным правом
