есть хорошее общество из числа местных жителей. При переездах же с одного места на другое пусть добывает рекомендательные письма к тамошним знатным особам, дабы заручиться содействием в том, что он захочет узнать или осмотреть. Таким путем он сможет с большой пользой сократить срок своего путешествия. Что касается знакомств, которых надлежит искать в путешествиях, то наиболее полезны знакомства с секретарями и чиновниками при посланниках, ибо таким образом, путешествуя по одной стране, можно получить сведения о многих. Пусть также посещает всякого рода именитых людей, прославленных за рубежами их родины, дабы убедиться, насколько заслужена их слава. Что до ссор, то их надобно тщательно избегать, а случаются они всего чаще за вином, из-за женщин, из-за места или неудачного слова. Надо также избегать общества людей раздражительных и вспыльчивых, иначе окажешься вовлечен в какую-нибудь чужую ссору.
Возвратясь домой, пусть путешественник не распростится с увиденными странами, но поддерживает с ними связи перепиской с теми из новых знакомых, которые наиболее того достойны. И пусть увиденное им скажется более в беседах, чем в одежде или повадках; а в беседах пусть он более заботится об осмотрительности ответов, чем о бойкости россказней; и пусть будет каждому видно, что он не изменил обычаям родины ради чужеземных, но только хочет украсить их лучшим из того, чему научился в чужих краях.
XIX. Об искусстве властвовать[91]
Жалок тот, кто ничего не желает и всего опасается; а ведь именно таков обычный удел монархов. Вознесенные превыше всех людей, они не имеют желаний и оттого томятся тоской; зато много воображают опасностей и страхов и оттого утрачивают ясность суждения. В этом одна из причин, почему, как говорит Писание, «сердце царей непроницаемо»[92]. Ибо множество тревог и отсутствие главного стремления, которому подчинялось бы все остальное, любое человеческое сердце делают непостижимым. Отсюда же проистекает и то, что государи зачастую придумывают себе желания и тешатся игрушками: один -возведением зданий, другой учреждением ордена, кто задариванием любимца, кто достижениями в каком-либо искусстве или мастерстве. Так, Нерон играл на арфе, Домициан упражнялся в стрельбе из лука, Коммод в борьбе, Каракалла правил колесницей и тому подобное. Это может показаться невероятным тем, кому неизвестно, что «человека больше утешают и радуют мелкие дела, идущие успешно, нежели большое дело, в котором встретились препятствия». Мы видим также, что монархи, оказавшиеся вначале удачливыми завоевателями, но испытавшие затем поворот фортуны (ибо никто не может преуспевать бесконечно), становятся впоследствии суеверны и мрачны; так было с Александром Великим, с Диоклетианом, а на нашей памяти с Карлом V и другими; ибо тот, кто привык быстро двигаться вперед, вынужденный остановиться, становится немил сам себе и уже не тот, что раньше. Переходя к вопросу о том, каков наилучший характер правления, следует сказать, что это вещь редкая и соблюсти его трудно, ибо всякий порядок, и плохой и хороший, состоит из противоположностей. Но одно дело сочетать противоположности, а иное переходить от одной к другой. Весьма поучителен ответ Аполлония[93] Веспасиану. Веспасиан спросил о причинах падения Нерона, на что получил ответ: «Нерон хорошо умел играть на арфе и настраивать ее, но в делах правления он иногда чрезмерно натягивал струны, иногда же слишком ослаблял их». И действительно, ничто так не расшатывает власть, как колебания правительства и неожиданные, несвоевременные переходы от излишней суровости к чрезмерным послаблениям.
Правда, в наше время мудрость монархов состоит, скорее, в том, чтобы удачно ускользать от опасностей и сторониться бед, когда они близко, нежели в расчетливом их предотвращении. Но это значит действовать наудачу и допускать опасный материал для мятежа. А если горючие вещества готовы, можно ли уберечься от искры или предсказать, откуда она возникнет? Тяготы монаршего сана многочисленны и велики, но самые большие из затруднений государя часто порождаются собственным его характером. Государям, как говорит Тацит, свойственны противоречивые желания: «Sunt plerumque regum voluntates vehementes, et inter se contrariae»[94]. Ведь обычное заблуждение власть имущих это думать, что можно достичь желаемой цели, отвергнув надлежащие средства.
Монархам приходится иметь дело с соседними державами, со своими женами и детьми, с духовенством, знатью, дворянством второго ранга, или джентри, купечеством, простым народом и войском; и отовсюду им грозят опасности, избежать которых можно лишь величайшей осмотрительностью.
Что касается отношений с соседями, здесь не может быть дано никаких общих правил (настолько бывают разнообразны случаи), кроме одного, всегда пригодного, а именно: государи должны следить, чтобы никто из соседей не становился опаснее, чем был раньше (ни путем увеличения своих владений, ни приближением ее к чужим границам, ни расширением торговли и т. п.). Предусмотреть это и этому воспрепятствовать является обычно делом постоянных государственных советов. Во времена триумвирата королей Генриха VIII Английского, Франциска I Французского и императора Карла V[95] за этим следили так тщательно, что стоило одному из троих завладеть хоть пядью земли, как оба других тотчас восстанавливали равновесно либо посредством союза, либо, если было необходимо, войной; и ни один не соглашался платить за мир с процентами. Нечто подобное делала и та Лига (по словам Гвиччардини, обеспечившая безопасность Италии), которую создали Фердинанд Неаполитанский и Лоренцо Медичи и Лодовико Сфорца, правители Флоренции и Милана[96]. Нельзя согласиться с мнением некоторых схоластиков, будто справедливая война возможна лишь как ответ на оскорбление или нападение[97]. Нет сомнения в том, что обоснованное опасение, хотя бы удар и не был нанесен, является законным поводом к войне.
Что касается государевых жен, то тут известны крайне жестокие примеры. Ливия покрыла себя позором, отравив своего супруга; Роксалана, жена Солимана, была причиной гибели славного султана Мустафы и нарушила порядок престолонаследия; жена Эдуарда II Английского была главной участницей низложения и убийства своего мужа[98]. Наиболее опасны, следовательно, те жены, которые составляют заговоры в пользу своих детей, или же те, которые имеют фаворитов.
Из-за детей также разыгралось немало кровавых трагедий; и обычно подозрения отцов, направленные против детей, бывали чреваты бедствиями. Убийство Мустафы, уже нами упоминавшееся, оказалось столь роковым для Солиманова рода, что и по сей день происхождение турецкой династии от Солимана считается сомнительным, ибо Селим II[99] был, как говорят, подменен в детстве. Убийство юного Криспа, царевича на редкость кроткого, по велению отца его, Константина Великого, также была роковой для царского дома, ибо два других его сына, Константин и Констант, погибли насильственной смертью; не лучшая судьба постигла последнего сына царя, Констанция, который, правда, скончался от болезни, но после того как Юлиан поднял против него оружие[100]. Убийство Деметрия, сына Филиппа II Македонского, обратилось против его отца, который умер от раскаяния[101]. Подобных примеров множество; но вряд ли когда-нибудь случалось, чтобы отцам пошла впрок такая подозрительность, кроме разве тех случаев, когда сыновья открыто выступали против них с оружием, как Селим I против Баязета или трое сыновей Генриха II Английского[102].
Надменные и могущественные прелаты также представляют опасность; так было с Ансельмом и Томасом Бекетом[103], архиепископами кентерберийскими, которые дерзнули помериться своими епископскими посохами с королевским мечом, хоть и имели дело с государями сурового и надменного нрава Вильгельмом Рыжим, Генрихом I и Генрихом II. Однако сословие это действительно опасно лишь тогда, когда оно зависит от чужеземной власти или же когда духовные лица получают пожалования не от короля или отдельных патронов, но от народа.
Что касается высшего дворянства, то государю следует держать его на почтительном от себя расстоянии; однако подавление его хотя и усиливает абсолютную власть государя, но зато делает положение его менее прочным и лишает его возможности осуществлять многие свои замыслы. Это я отметил в моей истории Генриха VII Английского[104], угнетавшего свою знать, отчего в его царствование произошло много смут и возмущений, ибо знать, хотя и оставалась ему покорной, не помогала в его делах, так что ему поневоле приходилось делать все самому.
Что касается дворян второго ранга, то они вследствие своей разрозненности не представляют особой опасности. Порой они ведут дерзкие речи, но в этом нет еще большой беды; к тому же они составляют как бы противовес высшему дворянству, не давая ему слишком усилиться; и наконец, будучи поставлены непосредственно над простым народом, они всего лучше умеряют народные волнения.
Что до купечества, то это есть vena porta[105] политического тела: когда оно не процветает, государство может иметь хорошо сформированные члены, но крови в его сосудах будет мало и питания недостаточно. Налоги и пошлины на торговлю редко бывают выгодны королевской казне, ибо то, что она соберет по округу, она потеряет по графству; налог на то или другое возрастет, общий же объем торговли, скорее всего, сократится.
Что касается простого народа, то он опасен лишь в двух случаях: когда имеет выдающегося и могущественного вождя или когда задеты его верования, обычаи или средства к существованию.
Что же касается войска, то оно опасно, если содержать его крупными частями и приучать к наградам; примеры тому янычары и преторианская гвардия Рима[106]. Однако, если обучать и содержать войска в различных местах, подчинив их нескольким военачальникам и не давая подачек, это служит делу обороны и опасности не представляет.
Государи подобны небесным светилам, от расположения которых зависят хорошие или дурные времена; им много почестей, но нет покоя. Все наставления монархам заключены в следующих двух предостережениях: «Memento quod es homo» и «memento quod es deus» или «vice dei»[107], из коих одно обуздывает их власть, другое их волю. XX. О совете
Просить совета есть величайшее доверие, какое один человек может оказать другому. Ибо в других случаях мы доверяем лишь часть того, что имеем: землю, имущество, детей, доброе имя или какое-либо одно дело; но тем, кого избираем мы советниками, вверяется все это вместе; насколько же обязывает это советников к неподкупности и верности. Мудрейшие из государей, полагаясь на советника, не должны почитать это за унижение своего величия или умаление своей мудрости. Сам Господь не обошелся без такового, но сделал имя «советник» одним из имен своего возлюбленного сына[108]. А Соломон провозгласил, что «Совет залог прочности»[109]. Все дела должны быть так или иначе проверены; если не подвергнуть их обсуждению на совете, они буду подвергнуты всем превратностям случая и пойдут неладно и шатко, как ходят пьяные. Сын Соломона на себе испытал все значение совета, необходимость которого постиг еще его отец: ведь избранное Богом царство их было впервые разрушено именно дурным советом; и совет этот в назидание нам отмечен двумя признаками, обычно
