еще не испытывалось в этом отношении. Точно так же недавно были изобретены оптические приборы, способные удивительным образом увеличивать очень мелкие, едва видимые предметы. Нужно применить эти инструменты и к таким мельчайшим объектам, что за их пределами уже ничего нельзя различить, и к таким крупным, изображения которых бы сливались. Таким образом, следует проверить, смогут ли они ясно обнаружить в моче то, что иным способом невозможно заметить? Смогут ли они в драгоценных камнях, совершенно чистых и прозрачных, обнаружить зерна или пятнышки? Смогут ли они показать как большие тела те мельчайшие пылинки, которые летают в лучах солнца (и по поводу которых совершенно без всякого основания упрекали Демокрита в том, что он будто бы видел в них свои атомы и первоосновы вещей)? Могут ли они показать порошок, смешанный из белил и киновари, в таком виде, что совершенно отчетливо будут видны зернышки белой и красной красок? Или наоборот, смогут ли они более значительные объекты (например, лицо или глаз) показать увеличенными в такой же степени, как они увеличивают блоху или червячка? Смогут ли они показать полотно или какую-нибудь другую, более тонкую и прозрачную ткань так, чтобы она представлялась нашему взгляду подобной сетке? Но мы не будем задерживаться дольше на усилении эксперимента, ибо все это по существу лежит за пределами просто научного опыта и относится скорее к области причин и аксиом, т. е. к Новому Органону. Ведь там, где мы встречаемся с отрицанием, изъятием, исключением, мы начинаем видеть какой-то свет, указывающий путь к открытию форм. Но об усилении эксперимента сказано достаточно.
Применение эксперимента есть не что иное, как изобретательный перенос его на какой-нибудь другой полезный эксперимент. Можно привести такой пример: каждое тело имеет определенный объем и вес. Золото обладает большим весом и меньшим объемом, чем серебро, вода — большим весом и меньшим объемом, чем вино. Отсюда можно сделать весьма полезный практический вывод: зная объем и вес предметов, можно определить, сколько серебра примешано к золоту либо сколько воды смешано с вином, — это и было знаменитой «эврикой» Архимеда. Другой пример: мясо начинает портиться в одних помещениях быстрее, чем в других; было бы весьма полезно перенести этот эксперимент на исследование климата и применить этот принцип для того, чтобы определять более здоровый и менее здоровый для жизни климат, т. е. там, где мясо портится медленнее, там климат здоровее. Тот же самый принцип можно применить и к определению более здорового и менее здорового времени года. Но подобные примеры бесчисленны. Нужно только, чтобы люди не дремали, а беспрерывно обращали свои взгляды как на природу вещей, так и на человеческую практику. Но о применении эксперимента сказано достаточно.
Соединение эксперимента — это тесная связь и сцепление его применений; оно имеет место там, где отдельные явления не могли бы принести сами по себе какой-то пользы, но в соединении с другими оказываются полезными. Например, если хочешь получить поздние розы или фрукты, то этого можно добиться, срезав ранние почки; того же результата можно достичь, оставляя до середины весны корни растений не покрытыми землей; но намного вернее цель будет достигнута, если соединить оба этих способа. Точно так же особенно сильное охлаждение способны вызвать лед и селитра, если же их употребить вместе, то результат оказывается еще более значительным. Но все это очевидно само по себе. Тем не менее и здесь часто могут возникнуть ошибки (как и вообще в любой области, где еще не существует аксиом), вызванные соединением различных и обладающих противоположным действием веществ. Но о соединении эксперимента сказано достаточно.
Остаются случайности эксперимента. Речь идет здесь о таком способе эксперимента, в котором совершенно отсутствует какое-либо рациональное начало, так что эксперимент производится чуть ли не в состоянии некоей одержимости, когда вдруг человеку приходит в голову провести какой-то опыт не потому, что размышление или какой-то другой эксперимент натолкнули его на этот опыт: просто он берется за него только потому, что подобный эксперимент до сих пор еще никогда не проводился. Однако я не уверен, что такой вид эксперимента, о котором мы сейчас ведем речь, не скрывает в себе возможности великого открытия, если только перевернуть в природе, так сказать, каждый камень. Ведь великие тайны природы почти всегда лежат в стороне от исхоженных дорог, вдали от известных путей, так что иной раз помогает даже сама абсурдность предприятия. Но если в то же время сюда присоединится и разумный расчет, т. е. если к тому соображению, что подобный эксперимент еще никогда не предпринимался, присоединится еще и серьезная и значительная причина предпринять такого рода эксперимент, то это даст самый лучший результат и поможет вырвать у природы ее тайны. Например, при воздействии огня на какое-нибудь природное тело, как известно, всегда происходит одно из двух: или какая-то часть вещества улетучивается (как, например, пламя и дым при обычном сгорании), или же по крайней мере происходит местное разделение частей вещества, оказывающихся на известном расстоянии друг от друга, как это имеет место в процессе дистилляции, когда гуща оседает на дне, а пары, пробыв некоторое время в свободном состоянии, собираются в приемниках. Но никто еще до сих пор не пытался произвести закрытой перегонки (именно так мы можем называть ее). А между тем представляется вполне вероятным, что сила тепла, если бы она действовала в закрытом теле, когда не может произойти ни потери вещества, ни его освобождения, может заставить этого Протея материи ^, закованного, наконец, в цепи, совершить многочисленные трансформации, при условии, конечно, если тепло будет регулироваться, с тем чтобы не произошло взрыва сосуда. Этот процесс можно уподобить тому, что происходит в естественной матке, где действующей силой является тепло и никакая часть вещества не исчезает и не выделяется. Отличие состоит только в том, что в матке происходит еще и процесс питания, что же касается изменений, то здесь существует, по-видимому, полная аналогия. Таковы примеры случайностей эксперимента.
В заключение мы хотим, имея в виду такого рода эксперименты, дать следующий совет: не нужно падать духом и приходить в отчаяние, если эксперименты, которым отдано столько сил, не приводят к желаемому результату. Конечно, успех опыта значительно приятнее, но и неудача часто обогащает нас новыми знаниями. И нужно всегда помнить о том (мы повторяем это непрестанно), что к светоносным опытам следует стремиться еще настойчивее, чем к плодоносным. Мы уже сказали раньше, что научный опыт в пашем понимании — это скорее проницательность и своего рода охотничье чутье, чем наука. О Новом же Органоне мы ничего не будем говорить и не станем даже вкратце касаться этой проблемы, потому что об этом (а ведь это самая важная проблема из всех существующих) мы намерены с божьей помощью написать специальное сочинение ^. Глава III
Разделение науки об открытии доказательств на промптуарий ^ и топику. Разделение топики на общую и частную. Пример частной топики в исследовании о тяжелом и легком.
Открытие доказательств не является в собственном смысле слова изобретением. Изобретать — значит обнаруживать неизвестное, а не припоминать и обращаться вновь к тому, что уже раньше было известно. Задача же того открытия, о котором мы говорим в настоящий момент, сводится, кажется, к тому, чтобы из всей массы знаний, собранных и сохраняющихся в памяти, умело извлекать то, что необходимо для решения данного дела или вопроса. Ведь если кому-нибудь мало или вовсе ничего не известно об исследуемом предмете, тому не помогут и средства открытия; наоборот, тот, у кого есть, что сказать по рассматриваемому делу, и без всякого искусства изобретения сможет найти и привести достаточно аргументов (хотя, может быть, он сделает это и не так быстро и не так ловко). Так что, повторяю, этот вид открытия представляет собой, собственно, не изобретение, а лишь припоминание или полагание и его практическое применение. Но поскольку этот термин укрепился и получил распространение, то мы будем его употреблять. Ведь охотиться на какого-нибудь зверя и поймать его в равной мере можно и когда мы охотимся в диком лесу, и когда — в ограде парка. Но, оставляя в стороне словесные тонкости, ясно одно, что основной целью здесь является скорее определенная готовность и умение использовать уже имеющиеся у нас знания, нежели увеличение и развитие их.
Для того чтобы иметь в достаточном количестве средства вести спор или рассуждение, можно избрать два пути. Первый путь обозначает и как бы указывает пальцем, куда нужно направить исследование; это мы называем топикой. Второй путь требует составить заранее и хранить до тех пор, пока они не потребуются, доказательства, применимые ко всем особенно часто встречающимся в спорах случаям: мы будем называть это «промптуарий» (promptuarium). Этот последний путь едва ли заслуживает того, чтобы его рассматривали как часть науки, ибо он нуждается скорее в простой старательности, чем в научной подготовке. Тем не менее как раз в этой области Аристотель остроумно, хотя и не совсем верно, высмеивает софистов своего времени, говоря, что «они поступают совершенно так же, как тот, кто, объявив себя сапожником, вместо того, чтобы показать, как нужно делать башмаки, выставил бы только перед нами множество башмаков разного размера и фасона» «. Но здесь можно возразить, что, если бы этот сапожник вообще не имел в своей мастерской башмаков и шил бы их только на заказ, он бы стал совсем нищим и имел бы очень мало покупателей. А Спаситель наш совсем иначе говорит о божественной науке: «Всякий книжник, наученный царству небесному, подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей старое и новое» ^. Мы знаем, что древние учителя красноречия советовали ораторам иметь наготове различные заранее обработанные общие места, которые можно использовать для утверждения или опровержения любого тезиса, например в защиту духа закона, против буквы закона, и наоборот; в защиту логических доказательств, против свидетельских показаний, и наоборот. Сам Цицерон, опираясь на свой долгий опыт, откровенно утверждает, что усердный и старательный оратор может иметь заранее обдуманные и обработанные речи на любой случай, который может возникнуть, чтобы во время самого судебного разбирательства не было никакой необходимости вносить в речь что-нибудь новое и неожиданное за исключением новых имен и каких-то особых обстоятельств ^. Усердие же и заботливость Демосфена в ораторском искусстве были столь велики, что он, зная какое огромное влияние оказывает на людей вступительная часть речи, ибо она подготавливает их к слушанию дела и вызывает у них нужное оратору настроение, считал необходимым заранее составить множество
