которые, если их неправильно применить к нашей практике, рождают либо бессильный страх, либо безудержную страсть, тогда и возникает то страдание и смятение духа, о котором мы здесь говорим, и тогда знание уже не является больше «сухим светом» (по выражению знаменитого Гераклита Темного, который говорит: «Сухой свет — лучшая душа»)[10], но становится «влажным светом», истощенным «влагой аффектов». Третье ограничение требует несколько более тщательного рассмотрения, и его не следует касаться наспех. Ведь если кто-нибудь надеется получить в результате созерцания чувственных, материальных вещей достаточно света для того, чтобы с его помощью проникнуть в божественную природу и волю, то, конечно же, такой человек «окажется в плену у пустой философии». Дело в том, что созерцание творений дает знание, поскольку оно касается самих этих творений, но по отношению к Богу оно может порождать лишь восхищение, которое подобно незаконченному знанию. По этому поводу прекрасно сказал один платоник: «Человеческие чувства подобны солнцу, которое хотя и освещает земной шар, однако скрывает от нас небесный свод и звезды»[1][1], т. е. чувства раскрывают нам природные явления, божественные же скрывают. Отсюда порой случается так, что некоторые из ученых впадают в ересь, пытаясь на крыльях, скрепленных воском чувственных восприятий, взлететь к божественной мудрости. Тем же, кто заявляет, что излишнее знание склоняет разум к атеизму, незнание же вторичных причин способствует рождению благоговения перед первопричиной, я бы с удовольствием задал знаменитый вопрос Иова: «Следует ли лгать во имя Бога и подобает ли обманывать ради него, чтобы угодить ему?»[1][2] Ведь совершенно ясно, что Бог всегда все совершает в природе только через вторичные причины, а если бы кто-нибудь был склонен думать иначе, то это было бы чистейшей клеветой на милость божью и означало бы приносить источнику истины оскверненную ложью жертву. Более того, совершенно определенно доказано и подтверждено опытом, что легкие глотки философии толкают порой к атеизму, более же глубокие возвращают к религии. Ибо на пороге философии, когда человеческому разуму являются лишь вторичные причины как наиболее доступные чувственному восприятию, а сам разум погружается в их изучение и останавливается на них, может незаметно подкрасться забвение первопричины, если же кто-нибудь пойдет дальше и будет наблюдать зависимость причин, их последовательность и связь между собой, а также деяния Провидения, тот легко поймет, что, говоря словами поэтов -творцов мифов, самое первое кольцо в цепи природы приковано к трону самого Юпитера[1][3]. Короче говоря, пусть никто, стремясь к славе неверно понятых здравомыслия и умеренности, не считает, что можно весьма преуспеть в книгах как божественного, так и светского содержания с помощью теологии либо философии; напротив, пусть люди дерзают и смело стремятся в бесконечную даль и достигают успеха в той и другой областях, лишь бы это знание порождало благочестие, а не высокомерие, служило для пользы, а не для хвастовства; и еще: пусть неразумно не смешивают и не путают они два различных учения — теологию и философию и их источники (latices).
Обратимся теперь к тем возражениям, которые выдвигают против науки политические деятели. Они сводятся к следующему: «Искусства изнеживают людей, делают их неспособными к военному делу и безразличными к воинской славе», они также оказывают вредное влияние и в области политики: одни в результате чтения различных книг становятся слишком любопытными, другие, пытаясь следовать строгим правилам, — слишком упрямыми, третьи, стремясь подражать великим примерам, — слишком надменными, четвертые — слишком экстравагантными в силу необычности или недостижимости избираемых примеров. И вообще науки вредны уже по одному тому, что отвлекают людей от политических и общественных дел, вселяя в них жажду покоя и уединения; кроме того, в делах государственных науки и искусства приводят к ослаблению порядка, гражданской дисциплины; ведь каждый скорее склонен к спорам и рассуждениям, чем к повиновению. Поэтому Катон Цензор[14], один из мудрейших людей, когда римская молодежь отовсюду стекалась к приехавшему в Рим в качестве посла философу Карнеаду, увлеченная сладостью и величием его красноречия, предложил на заседании сената сразу же выслать Карнеада из города, как только тот выполнит свое поручение, дабы он не испортил, не совратил граждан и не побудил их изменить обычаям и нравам отцов. Это же самое заставило Вергилия (всегда ставившего славу родины выше своих симпатий) отделить политические искусства от художественных, предоставив первые римлянам и оставив вторые грекам, о чем он говорит в своих знаменитых стихах:
Ты же народами править властительно, римлянин, помни
Се — твои будут искусства[15].
Мы знаем также, что Анит, обвинитель Сократа, поставил ему в вину то, что он силою своих рассуждений в беседах на разные темы подрывал у молодежи авторитет предков, законов и обычаев и уважение к ним и распространял гибельное и опасное искусство, с помощью которого любой худшее делал лучшим и силой красноречия разрушал саму истину.
Однако все эти, да и другие такого же сорта обвинения скорее основываются на мнимой убедительности, чем отражают истину. Ведь опыт свидетельствует о том, что одни и те же люди, равно как и одни и те же эпохи, могли прославиться как в военном деле, так и в науках и искусствах. Что касается людей, то здесь примером могут служить два знаменитых полководца, Александр Великий и диктатор Юлий Цезарь, первый — ученик Аристотеля в философии, второй — соперник Цицерона в красноречии. Ну а если кто-нибудь предпочитает увидеть людей образованных, ставших знаменитыми полководцами, а не полководцев, отличавшихся своей замечательной ученостью, то мы можем назвать фиванца Эпаминонда или афинянина Ксенофонта, из которых один первым сокрушил могущество спартанцев, другой же первым проложил путь к низвержению персидской монархии. Но это, если можно так сказать, супружество оружия и наук становится более очевидным, если речь идет о целых эпохах, поскольку век всегда значительнее отдельного человека. Ведь у египтян, ассирийцев, персов, греков и римлян те самые эпохи, которые прославились военными деяниями, не в меньшей степени были знамениты и благодаря наукам; так что в одно и то же время жили и величайшие писатели и философы, и знаменитые вожди и полководцы. Да иначе ведь и быть не может, ибо как в самом человеке телесные и духовные силы зреют почти одновременно (если не считать того, что иногда физическое развитие несколько опережает духовное), так и в государствах военная и научная слава (из которых первая зависит от тела, а вторая от духа) или существуют одновременно, или близко следуют одна за другой.
И конечно, нет ничего менее убедительного, чем утверждение, будто образование скорее мешает политикам, чем помогает. Мы все признаем весьма неосмотрительным вверять заботу о здоровье своего тела знахарям, которые обычно расхваливают небольшое число средств, представляющихся им пригодными на все случаи жизни, хотя они не знают ни причин болезней, ни особенностей больного, ни опасных симптомов, ни правильного способа лечения. В равной мере мы считаем, что неверно поступают те, кто для ведения судебных дел и тяжб приглашает стряпчих, имеющих известные практические навыки, но неопытных в теории юриспруденции. Ведь их легко заставить умолкнуть, как только речь зайдет о чем-то новом, что выходит за пределы их привычной практики. И точно так же в высшей степени опасно, да иначе и быть не может, доверять руководство государственными делами необразованным людям. И наоборот, вряд ли можно привести пример неудачного управления государством, во главе которого стояли люди образованные. И хотя политики любят унижать образованных людей, именуя их педантами, однако история, «наставница истины», неоднократно доказывала, что несовершеннолетние правители, несмотря на свой возраст, далеко превосходят взрослых как раз по той самой причине, на которую особенно нападают политики, а именно потому, что государство в это время управляется воспитателями монарха. Кто не знает, что в течение знаменитого Неронова пятилетия бремя правления лежало на воспитателе Сенеке. Да и Гордиан Младший[16] обязан славой десятилетнего правления воспитателю Миситею. Не менее счастливым было правление и Александра Севера[17], пока тот оставался несовершеннолетним и когда всем управляли женщины, но по совету воспитателей. Обратимся теперь к правлению пап, и в частности Пия V и Сикста V, живших уже в наше время и происходивших из монашеских орденов, известных своей неискушенностью в делах практических, и мы обнаружим, что деяния таких пап обычно намного замечательнее, чем деяния тех, кто достиг папского престола, занимаясь гражданскими делами и проводя жизнь при дворах правителей. Ведь хотя те, кто посвятил всю свою жизнь занятиям наукой, менее ловки и искусны в практической деятельности и не умеют воспользоваться удобным случаем и приспособиться к обстоятельствам, т. е. быть теми, кого итальянцы называют ragioni di stato[18] (само имя которых ненавидел Пий V, говоря, что оно поистине придумано дурными людьми в противовес религии и нравственным добродетелям ), однако эти недостатки с избытком компенсируются тем, что эти люди легко и свободно идут по спокойному, ясному пути религии, справедливости, честности и нравственной добродетели, а тот, кто твердо идет по этому пути, не нуждается ни в каких других средствах, точно так же как здоровое тело не нуждается в лечении. Кроме того, ведь жизнеописание одного человека не может дать достаточного числа примеров того, как правильно жить даже одному человеку. И как иногда случается, что внук и правнук больше походят на деда или прадеда, чем на отца, точно так же нередко современное положение дел бывает более похоже на то, что было в древности, чем на то, что случилось в недавнем прошлом. Наконец, талант одного человека настолько же уступает всей совокупности знаний, насколько богатства одного человека — государственной казне.
Но если даже признать, что все эти вредные последствия и трудности, которые политики вменяют в вину образованию, соответствуют в чем-то действительности, все же сразу следует напомнить, что образование в каждом из этих случаев приносит больше пользы, чем вреда. Допустим, что образование каким-то образом делает человека нерешительным, создает для него сложности, но оно по крайней мере совершенно ясно указывает, как разрешить эти сомнения, до каких пор следует рассуждать и когда, наконец, решать. Более того, оно указывает, каким образом можно благополучно отложить решение трудных вопросов. Допустим также, что науки делают людей более упрямыми и несговорчивыми, но ведь в то же время они показывают, какие положения строятся на доказательствах, а какие на догадках, и в равной мере учат делать различения и исключения, как и твердо придерживаться канонов и принципов. Допустим, далее, что они вводят в заблуждение и сбивают с толку необычностью или недостижимостью своих примеров, не знаю, но мне достаточно хорошо известно, что науки раскрывают
