живом и беспристрастном

Княгиня бедная моя

Глядяся, мнит: «И это я!

Но пусть на страшное виденье

Он взор смущенный возведет,

Пускай узрит свое творенье

И всю вину свою поймет».

Другое тяжкое мечтанье

Потом волнует душу ей:

«Ужель сопернице моей

Отдамся я на поруганье!

Ужель спокойно я снесу,

Как, торжествуя надо мною,

Свою цветущую красу

С моей увядшею красою

Сравнит насмешливо она!

Надежда есть еще одна:

Следы печали я сокрою

Хоть вполовину, хоть на час…»

И Нина трепетной рукою

Лицо румянит в первый раз.

Она явилася на бале.

Что ж возмутило душу ей?

Толпы ли ветреных гостей

В ярко блестящей, пышной зале,

Беспечный лепет, мирный смех?

Порывы ль музыки веселой,

И, словом, этот вихрь утех,

Больным душою столь тяжелый?

Или двусмысленно взглянуть

Посмел на Нину кто-нибудь?

Иль лишним счастием блистало

Лицо у Ольги молодой?

Что б ли было, ей дурно стало,

Она уехала домой.

Глухая ночь. У Нины в спальной,

Лениво споря с темнотой,

Перед иконой золотой

Лампада точит свет печальный,

То пропадет во мраке он,

То заиграет на окладе;

Кругом глубокий, мертвый сон!

Меж тем в блистательном наряде,

В богатых перьях, жемчугах,

С румянцем странным на щеках,

Ты ль это, Нина, мною зрима?

В переливающейся мгле

Зачем сидишь ты недвижима,

С недвижной думой на челе?

Дверь заскрипела, слышит ухо

Походку чью-то на полу;

Перед иконою, в углу,

Стал и закашлял кто-то глухо.

Сухая, дряхлая рука

Из тьмы к лампаде потянулась;

Светильню тронула слегка,

Светильня сонная очнулась,

И свет нежданный и живой

Вдруг озаряет весь покой:

Княгини мамушка седая

Перед иконою стоит,

И вот уж, набожно вздыхая,

Земной поклон она творит.

Вот поднялась, перекрестилась;

Вот поплелась было домой;

Вдруг видит Нину пред собой,

На полпути остановилась.

Глядит печально на нее,

Качает старой головою:

«Ты ль это, дитятко мое,

Такою позднею порою?..

И не смыкаешь очи сном,

Горюя бог знает о чем!

Вот так-то ты свой век проводишь,

Хоть от ума, да неумно;

Ну, право, ты себя уходишь,

А ведь грешно, куда грешно!

И что в судьбе твоей худого?

Как погляжу я, полон дом

Не перечесть каким добром;

Ты роду-звания большого;

Твой князь приятного лица,

Душа в нем кроткая такая,-

Всечасно вышнего творца

Благословляла бы другая!

Ты позабыла бога… да,

Не ходишь в церковь никогда;

Поверь, кто господа оставит,

Того оставит и господь;

А он-то духом нашим правит,

Он охраняет нашу плоть!

Не осердясь, моя родная;

Ты знаешь, мало ли о чем

Мелю я старым языком,

Прости, дай ручку мне». Вздыхая,

К руке княгнниной она

Устами ветхими прильнула —

Рука ледяно-холодна.

В лицо ей с трепетом взглянула —

На ней поспешный смерти ход;

Глаза стоят и в пене рот…

Судьбина Нины совершилась,

Нет Нины! ну так что же? нет!

Как видно, ядом отравилась,

Сдержала страшный свой обет!

Уже билеты роковые,

Билеты с черною каймой,

На коих бренности людской

Трофеи, модой принятые,

Печально поражают взгляд;

Где сухощавые Сатурны

С косами грозными сидят,

Склонясь на траурные урны;

Где кости мертвые крестом

Лежат разительным гербом

Под гробовыми головами, —

О смерти Нины должну весть

Узаконенными словами

Спешат по городу разнесть.

В урочный день, на вынос тела,

Со всех концов Москвы большой

Одна карета за другой

К хоромам князя полетела.

Обсев гостиную кругом,

Сначала важное молчанье

Толпа хранила; но потом

Возникло томное жужжанье;

Оно росло, росло, росло

И в шумный говор перешло.

Объятый счастливым забвеньем,

Сам князь за дело принялся

И жарким богословским преньем

С ханжой каким-то занялся.

Богатый гроб несчастной Нины,

Священством пышным окружен,

Был в землю мирно опущен;

Свет не узнал ее судьбины.

Князь, без особого труда,

Свой жребий вышней воле предал.

Поэт, который завсегда

По четвергам у них обедал,

Никак, с желудочной тоски

Скропал на смерть ее стишки.

Обильна слухами столица;

Молва какая-то была,

Что их законная страница

В журнале дамском приняла.

1825–1828