год при подарке книги» (1807, ст. 4), не публиковавшихся при жизни автора (см.: Жуковский. Изд. 1999—2000. Т. I. С. 87,115).
15.2, ст. 15. Девы наслажденья. Генитивный атрибут французского типа; ср. франц. femme de plaisir, fille de plaisir, fille de joie ‘распутная или публичная женщина* (см.: Виноградов 1935. С. 288).
И. А. Пильщиков
16
16.1. «Поэт Писцов в стихах тяжеловат…»
16.2. Эпиграмма («Хоть глуповат под час Дамон…»)
В Изд. 1827: Эпиграмма («Поэт Графов в стихах тяжеловат…»).
Пуанта, общая для всех редакций эпиграммы (Не виноват пред светом он — // Пред ним природа виновата!; Ей, ей! не он пред светом виноват, И/А перед ним природа виновата) имеет, вероятно, западноевропейское происхождение (источник не установлен). По наблюдению А. А. Добрицына, ближайшую русскую параллель к стихотворению Боратынского представляет «Надпись к портрету Оленина» М. В. Милонова (1818 ?):
Поэтов небольших великий меценат И человек в миниатюре —
Но в этом он не виноват,
А только стыд натуре.
(РЭ. С. 243)
Адресат первой редакции комментируемой эпиграммы («Хоть глуповат под час Дамон…») неизвестен. Герой ее носит то же имя Дамон, что и герой написанной несколько ранее эпиграммы на П. И. Шаликова «Дамон! ты начал — продолжай…» (см. в настоящем издании № 8). Эпитет милый в ст. 2 (Люблю я милаго собрата — цитата из послания В. А. Жуковского «К Батюшкову», 1812, ст. 5) хорошо увязывается с эпиграмматическим образом Шаликова (см. комментарии к № 8) и может указывать на того же адресата. Однако слишком общий характер эпиграммы и отсутствие документальных свидетельств не позволяют сделать окончательных выводов.
346
Адресат второй редакции («Поэт Графов в стихах тяжеловат…») — граф Дмитрий Иванович Хвостов (1757—1835). Даже если Боратынский не имел в виду Хвостова (что маловероятно), читатели эпиграммы могли считать адресатом только его: в эпиграмматике 1810-х и 1820-х годов Графов — устойчивое именование Хвостова, подразумевающее одновременно и его графоманию, и его графский титул. См. эпиграммы, в которых Хвостов назван Графовым: И. А. Крылов, «На перевод поэмы „LAxtpoetique»» (Пантеон Русской Поэзии. СПб., 1814. Ч. III. Кн. 5. С. 106; РЭ. С. 191); А. Е. Измайлов, «„Что так ты похудел?» — „Не сплю вот третью ночь…»», 1814 (РЭ. С. 232); П. А. Вяземский, «Эпиграмма» («Ага! Плутовка мышь попалась, нет спасенья…») (Собрание Русских Стихотворений, взятых из сочинений лучших стихотворцев Российских и из многих Русских журналов. Ч. V. М., 1811. С. 221; РЭ. С. 264) — а также послания А. С. Пушкина «К другу стихотворцу», ст. 37 (Вестник Европы. 1814. Ч. LXXVI. № 13. С. 10), «Моему Аристарху» (1815, ст. 41) и др. (см.: Пушкин Ак. Т. 1. С. 26,153). Эпитет милый заменен в новой редакции эпитетом незлобный, прекрасно характеризующим личность Хвостова, который терпеливо сносил многочисленные насмешки и легко прощал своих обидчиков. Соответственно была изменена характеристика адресата в начальном стихе: глуповатый Шаликов (?) превратился в тяжеловатого Хвостова.
Неудивительно, что Хвостов принял эпиграмму на свой счет. 28 ноября 1827 г. он писал Боратынскому (было ли это письмо отправлено адресату, неизвестно): «Милостивый государь Евгений Абрамович! Снова благодаря вас за удостоение меня присылкою ваших сочинений в прошедшем годе, долгом себе поставляю благодарить вас за удовольствие, которое вы мне доставили напечатанием ваших стихотворений. Я книгу сию ту минуту лишь она показалась купил, и первый, и с большим удовольствием прочитал. Много в ней прекрасных статей: Финляндия, послания Гнедину, творцу душевныя к Дельвигу, падения листов и другие отличая вашу славу принесут удовольствие читателям. Я не отопрусь, что мне весьма полюбилась эпиграмма очень замысловатая:
Поэт Графов в стихах тяжеловат,
Но я люблю не злобного собрата;
Ей! ей! не он пред светом виноват,
Стихи ваши на моего Графова, коего я поместил в науке стихотворной, столь хороши, что я сделал к ним прибавление, которое относится к тем писателям, кои чужды изящного, потому что не ищут его, и мою шуточку прилагаю у сего к вам первому. Есть ли она полюбится можете ею поссудиться издателям Альманахов, а я сам при первом случае этого не пропущу.
Ты, Баратынский, прав, пусть слог тяжеловат.
Коль мал, посредствен дар, Г рафов не виноват.
347
Виновен тот певец неугомонный хват,
Кто с Фебом, музами живет за панибрата,
Рассудку объявя в стихах своих разлад,
В один сливает ключ и небеса и ад.
Кто мыслит, чувствует без цели наугад,
И благонравия устав отринуть рад,
Коль кто восторга чужд и чужд любви собрата,
Не может тот сказать: природа виновата.
Я за удовольствие себе поставляю препроводить к вам еще печатную мою переписку стихами с г. Языковым. Будьте к ней благосклонны, продолжайте как начали меня любить и верьте почтению и преданности с коими есть и буду и проч.» (Летопись. С. 199). Благодарность, высказаная Хвостовым в начале письма, связана с тем, что в середине февраля 1826 г., сразу после выхода отдельного издания «Эды» и «Пиров» (СПб., 1826) А. А. Дельвиг или П. А. Плетнев доставили Хвостову экземпляр книги, видимо, с дарственной надписью от лица Боратынского. Об этом сви- дельствует запись, сделанная Хвостовым от 16 февраля 1826 г.: «<...> получил в подарок от Евгения Абрамовича Баратынского стихотворение Эда — и другое Пиры. Сочинение прекрасное, делающее честь Питомцу Муз. Слог, кроме некоторых простонародных выражений, и чист и плавен. В поэме Эда признаться надобно, что менее чувствительности, нежели в Чернеце Козлова. А в Пирах не столько веселой игривости, сколько у Пушкина» (Летопись. С. 177). Отвечая Боратынскому, Хвостов делает вид, что эпиграмма целит не лично в него, Хвостова, а в «моего Графова, коего я поместил в науке стихотворной», то есть в персонажа из его перевода «L’Art poetique» Н. Буало-Депрео: Милее Бредорет надуто дерзновенный, // Чем площадной Графов, морозом порожденный (Наука о стихотворстве: В 4 песнях / Сочинение Г. Боало; Пер. Д. Хвостова. 5-е изд. СПб., 1824. С. 69).
В окончательной редакции эпиграмма Боратынского приобретает характерный для его позднего творчества обобщенный, безадресный характер. Фамилия Писцов — это перевод, или, точнее, ближайший аналог фамилии Графов (от греч. урасроо ‘пишу’; ср. урасрrj ‘писание’ и урасреи^ ‘писец’). Однако вариант Писцов исключает ассоциацию со словом граф и с личностью гр. Д. И. Хвостова.
О. В. Голубева, И. А. Пильщиков
17
К Кюхельбекеру («Прости, Поэт! судьбина вновь…»)
Стихотворение адресовано Вильгельму Карловичу Кюхельбекеру (1797—1846), близкому знакомому Боратынского, лицейскому другу А. А. Дельвига и А. С. Пуш
348
кина, поэту, драматургу, литературному критику, будущему соиздателю альманаха «Мнемозина».
С Кюхельбекером и с Дельвигом Боратынского познакомили в конце 1818 или в начале 1819 г. А. И. Шляхтинский и А. А. Рачинский — двоюродный брат Боратынского и его будущий зять, в то время подпрапорщик лейб-гвардии Семеновского полка, который знал Кюхельбекера и Дельвига по «Священной артели» И. Г. Бурцова (ИП. С. 121; Летопись. С. 89). С осени 1817 по август 1820 г. Кюхельбекер преподавал российскую словесность в петербургском Благородном пансионе при Главном педагогическом институте (с 1819 г. — Петербургский университет) и жил в мезонине Пансиона, на набережной Фонтанки, неподалеку от Семеновских рот, где Боратынский квартировал со Шляхтинским, а затем с Дельвигом (см. комментарии к №№ 10 и 12). По воспоминаниям Н. А. Маркевича (см.: Маркевич. Изд. 1980. С. 295), в 1819 г. Кюхельбекер приносил воспитанникам Пансиона послания Боратынского к Шляхтинскому и к А. Н. Креницыну (см. текстологические примечания и комментарии к №№ 12 и 9). Видимо, при посредничестве Кюхельбекера Боратынский начал печататься в журнале «Сын Отечества» (см. комментарии к № 9). Новый 1820-й год Боратынский, Кюхельбекер и Дельвиг встречали вместе у П. Л. Яковлева (Летопись. С. 93,103).
Послание «К Кюхельбекеру» написано в связи с отъездом Боратынского в г. Фридрихсгам в Финляндии — к месту дислокации Нейшлотского пехотного полка, куда он был переведен из лейб-гвардии Егерского полка унтер-офицером приказом от 3 января 1820 г. (Летопись. С. 93—94). Дата 18 Января. 1820, выставленная под стихотворением, вероятно, означает день поступления стихотворения в редакцию ««Сына Отечества» (более сомнительно предположение о том, что дата указывает на день отъезда Боратынского из Петербурга — см.: Летопись. С. 94). В ответном послании Кюхельбекера «К Евгению», которое осталось не опубликованным при жизни автора и адресата, варьируются темы дружбы поэтов и несправедливой судьбы, заданные посланием Боратынского:
С наморщенным челом, потухшими глазами
Глядит на светлый мир стоический глупец —
Что для него весна с любовью и мечтами И что бессмертия венец?
«Все в жизни суета, и наш удел терпенье!» —
Впросонках говорит жиреющий Зенон —
И дураку толпа приносит удивленье,
Для черни прорицатель он!
А я пою тебя, страдалец возвышенный,
Постигнутый Судьбы железною рукой,
Добыча злых глупцов и зависти презренной,
349
И если я когда был полон вдохновенья —
И не вотще душа моя Ловила Пиэрид живые песнопенья,
Узнают племена, как ты друзей и радость,
Любовь и славу пел, —
А злоба между тем твою губила младость,
И Музы от тебя не отвращали стрел;
Я сам, незапно Зевсом пораженный,
И очернен дыханьем клеветы, —
Тогда лишь понял изумленный,
Как был велик в несчастьи ты!
И лавр, Каменой мне обещанный когда-то,
Но юной полнотой твоих душевных сил И сладостью стихов пылающих отъятой Тебе я радостный вручил.
(Кюхельбекер. Изд. 1939. С. 41—42)
Те же темы затрагиваются в стихотворении Кюхельбекера «Поэты», прочитанном на заседании Вольного Общества любителей Российской словесности 22 марта 1820 г. и напечатанном в «Соревнователе Просвещения и Благотворения» (Труды ВОЛРС. 1820. Ч. X. Кн. 4. С. 71—78). Стихотворение адресовано Дельвигу (О Дельвиг, Дельвиг! что награда / / И дел высоких, и стиховъ?); в нем упоминаются два поэта- изгнанника — Боратынский (.мой Евгений) и Пушкин (юный Корифей, // Певеи, любви, певец Руслана). В конце Кюхельбекер обращается к своим друзьям:
Так! не умрет и наш союз,
Свободный, радостный и гордый,
И в счастьи и в несчастьи твёрдый,
Союз любимцев вечных Муз!
После этого стихотворения дружеский круг Боратынского, Дельвига, Пушкина и Кюхельбекера получил название «союза поэтов» (название полемической пародии Б. М. Федорова — см. комментарии к № 70).
В сентябре 1820 г. Кюхельбекер (в качестве секретаря А. Л. Нарышкина) отправился путешествовать по Европе, откуда вернулся в августе 1821 г. В конце августа или в начале сентября Боратынский, прибывший вместе с Нейшлотским полком из Финляндии в Петербург, вместе с Кюхельбекером и Дельвигом бывал в салоне С. Д. Пономаревой (см.: Вацуро. СДП. С. 171—179; ИП. С. 183—188; Летопись. С. 109). После событий 14 декабря 1825 г. Кюхельбекер был арестован; десять лет (до 1835 Г.) он провел в тюрьме, а остаток жизни — в ссылке в Сибири.
И. А. Пильщиков
350
После 1821 г. Боратынский и Кюхельбекер уже не встречались, но, безусловно, помнили друг о друге. Так, в июне 1824 г. Дельвиг писал Кюхельбекеру: «Плетнев и Баратынский целуют тебя и уверяют,
