Повышенная частотность этого слова в элегическом лексиконе раннего Боратынского (примеры см.: Shaw 1975. Р. 365) стала предметом пародии М. Н. Загоскина (см. комментарий к № 54, ст. 14).

18.1, ст. 15—16. Мы <...> общею тропой // Помчались за мечтою счастья. Реминисценция послания Жуковского «Тургеневу, в ответ на его письмо» (1813, ст. 49—50): <...> мы ж каждый по тропам // Незнаемым за счастьем полетели <...> (Жуковский. Изд. 1999—2000. Т. 1. С. 282). Мечта — см. выше, комментарий к № 18.1, ст. 4.

354

18.1, ст. 17—20. «Что в славе? что в молве? на время жизнь дана!» // За полной чашей мы твердили, // И весело в струях блестящаго вина, / / Забвенье сладостное пили. Выражение пит забвение восходит к «Энеиде» Вергилия: oblivia potere ‘пить забвение (то есть воды Леты, приносящие забвение)’ (песнь VI, ст. 715). В значении ‘забываться в наслаждениях’ оно употреблялось в «легкой поэзии» начала XIX в., в частности у Батюшкова («Счастливец», 1810, ст. 37—38): Счастья шаткого любимец // С нимфами забвенье пьет (Батюшков. Изд. 1977. С. 300). Ср. также: Забвенье сладостное пили (Боратынский) — Мы пили чашу сладострастья [Батюшков, «К другу», ст. 4 (БатюшковѵИзд. 1977. С. 250)].

18.1, ст. 21. И все в глубоком сне! Реминисценция элегии Батюшкова «На развалинах замка в Швеции» (ст. 5): И все в глубоком сне поморие кругом (Батюшков. Изд. 1977. С. 202).

18.1, ст. 23. На стогнах тишина! «Стогна» — церковнославянизм, обозначающий ‘улицу*, ‘площадь* и — шире — ‘городскую территорию* (Мурьяное М. Ф. Стогны града // Русская речь. 1985. № 2. С. 145—149).

18.1, ст. 23—24. <...> сияют при луне // Дворцы и башни Петрограда. Ср. картину ночного Петербурга в оде Державина «Видение Мурзы» (опубликована в 1791 г.; ст. 13—22): Вокруг вся область почивала, // Петрополь с башнями дремал <...> Природа в тишину глубоку //Ив крепком погруженна сне, // Мертва казалась слуху, оку, // На высоте и в глубине; // Лишь веяли одни зефиры, // Прохладу чувствам принося <...> (Державин. Изд. 1933. С. 69). Башни Петрограда упоминаются и у других поэтов конца XVIII — начала XIX в. (см., наприМер: А. Ф. Востоков, «К Теону. Осень 1801 года», ст. 3). Ср. также: <...> И при луне из-за древес // Являлись кровы башен [Жуковский, «Вадим», 1817, ст. 683—684 (Жуковский. Изд. 1959—1960. Т. 2. С. 129)]. «Зарисовка спящего Петрограда — прелюдия <...> к эротической сценке, символизирующей насильно отнятые радости (эту сценку Баратынский целиком монтирует из материала батюшковских „Моих Пенатов“)», — замечает О. А. Проскурин (Проскурин 1999. С. 206); последнее утверждение нуждается в корректировке (см. ниже комментарии к № 18.1, ст. 29—32, ст. 45—48).

18.1, ст. 25—26. К знакомцу доброму стучится Купидон, // Пуст дремлет труженик усталый! Купидон — см. ниже, комментарий к № 18.2, ст. 25. Пуст — здесь уступительный союз со значением ‘хотя*. Труженик усталый — ср. это же выражение в отрывках из поэмы «Воспоминание» (№ 13, ст. 34) и в «Сельской Элегии» («Я возвращуся к вам, поля моих отцов…»; № 34, ст. 10).

18.1, ст. 29—32. «Взгляни! ты видишъ-ли: покинув ложе сна, // Перед окном, полу-одета, // Томленья страстного в душе своей полна, // Счастливца ждет моя Аилета?» Лилета, Лила (№ 18.1, ст. 45) — условное поэтическое имя, вошедшее в литературный обиход на рубеже XVIII — XIX вв.; ср.

23*

355

стихотворение Н. М. Карамзина «К Лиле» («Ты плачешь, Лилета?..», 1796); и др. Своей популярностью оно было не в последнюю очередь обязано стихотворениям К. Н. Батюшкова «Мои Пенаты» (1811—1812, ст. 69 и далее) и «К другу» (ст. 29— 30). Кроме того, Лилета — одно из самых частых имен в лицейских стихах Дельвига: см. «КЛилете» (1814), «Хата» (1815), «К К<нязю> Г<орчакову>» (1815), «Тихая жизнь» (1816), «К Лилете. (Зимой)» (1816), «Досада» («Как песенка моя понравилась Лилете…», 1814—1817), «Фани. (Горацианскаяода)» (1814—1817) и др. Мы находим это имя и в обращенном к Боратынскому послании «Евгению» (1820):

Помнишь, Евгений, ту шумную ночь (и она улетела),

Когда мы с Амуром и Вакхом Тихо, но смело прокралися в терем Лилеты? И что же!

Бессмертные нам изменили!

(Ст. 1—4; Дельвиг. Изд. 1986. С. 149)

18.1, ст. 30, 32. Полу-одета : Лилета. Рифма восходит к «Моим Пенатам» Батюшкова (ст. 69—72):

И ты, моя Лилета,

В смиренной уголок Приди под вечерок Тайком переодета!

(Батюшков. Изд. 1977. С. 262)

18.1, ст. 41. Давно румяный Феб прогнал ночную тень. Феб — здесь ‘солнце’ (см. комментарий к 10.2, ст. 16).

18.1, ст. 43. Баловень забав. О перифрастических сочетаниях с опорным словом баловень см.: ПФП. С. 26, 30—31. Ср. позднюю редакцию послания «Дельвигу» («Так, любезный мой Гораций…»), где о Дельвиге сказано: Вольный баловень забавы (№ 10.1, ст. 27). См. также комментарий к № 18.2, ст. 43.

18.1, ст. 45—48. И Лила спит еще: любовию горят // Младыя свежия ланиты, 11 И мнится, поцелуй сквозь тонкий сон манят // Ея уста полу- -открыты. Ср. в «Моих Пенатах» Батюшкова (ст. 116—130):

А Лила почивает На ложе из цветов…

И ветер тиховейной С груди ее лилейной Сдул дымчатый покров <...>

Я Лилы пью дыханье На пламенных устах,

Как роз благоуханье,

Как нектар на пирах!..

(Батюшков. Изд. 1977. С. 263—264)

356

Младыя свежия ланиты <...> Ея уста полу-открыты — реминисценция баллады Жуковского «Вадим» (ст. 427—428): <...> И свежий блеск ланит младых, //И уст полуоткрытых (Жуковский. Изд. 1959—1960. Т. 2. С. 122).

18.1, ст. 49. Где чаш веселый стукъ? Ср. у Батюшкова («К другу», ст. 5— 6): Но где минутный шум веселья и пиров? // В вине потопленные чаши? (Батюшков. Изд. 1977. С. 250).

18.2, ст. 23—24. Лишь слабо теплится в туманной вышине // Дианы бледная лампада. Диана (Diana) — в римской мифологии богиня лесов, отождествляемая, в том числе, с греческой Селеной (богиней луны); здесь ‘луна’. Уподобление луны лампаде широко распространено в русской поэзии первой четверти XIX в. (многочисленные примеры см.: ПФП. С. 56, 70—71, 142).

18.2, ст. 25. Малютка Купидон. Купидон — в римской мифологии бог любви (см. комментарий к № 23.1, ст. 14—15). Ср. в стихотворении Батюшкова «Любовь в челноке» (1810—1811; опубликовано в 1815), где описывается Купидон/Амур (ст. 7, 13, 28, 40): Ах, малютка мой нещастный!; Жалко мне малютки стало; А малютка… улетел!; Знать, малютка… страшный бог! (Батюшков. Изд. 1977. С. 297—298). Амур также назван малюткой в стихотворении Жуковского «Амур и Мудрость» (1814, опубликовано в 1827 г.).

18.2, ст. 29. Смотрите, видител <...> Ср. аналогичную конструкцию: Смотрите, — видител дымится Карѳаген! («Отрывки из Поэмы: Воспоминания»: № 13, ст. 108; о генезисе этого фрагмента см. комментарии к № 13, ст. 108—109, ст. 117—120.

18.2, ст. 43. Баловни Харит. Хариты — см. комментарий к № 10.1, ст. 25. В поздней редакции послания Хариты заменены забавами (см. выше, комментарий к № 18.1, ст. 43).

И. А. Пильщиков

19

К—ву («Любви веселой проповедник…»)

Послание адресовано Александру Абрамовичу Крылову (1798 или 1793 — 1829), поэту-элегику, сотруднику Вольного общества любителей российской словесности (с 4 марта 1818 г.) и Вольного общества любителей словесности, наук и художеств (с 23 января 1819 г.). В 1820—1821 гг. Крылов был близок к «левому» крылу ВОЛРС и поддерживал приятельские отношения с Боратынским, А. А. Дельвигом, В. К. Кюхельбекером и П. А. Плетневым — см. послание Дельвига «Крылову» (1820 или 1821), послание Крылова «К Кюхельбекеру» (1821), стихотворение

357

Плетнева «Невеста поэта» (1821) и ответное послание Крылова «К Плетневу» (1822). Тем не менее в том же 1821 г. Крылов выступил против «союза» Боратынского, Дельвига и Кюхельбекера со стихотворным памфлетом «Вакхические поэты», на который Боратынский ответил посланием «К***» («Кто жаждет славы, милый мой!..» — см. в настоящем издании № 45.2 и комментарии к № 45). Об А. А. Крылове и его роли в литературной жизни начала 1820-х годов см.: Вацуро 1972; Вацуро 19946.

19, ст. 1 . Любви веселой проповедник. Вопреки чтению большинства критических изданий (см. текстологические примечания) прилагательное веселой — женского, а не мужского рода: скорее всего, речь идет не о «веселом проповеднике любви», а о «проповеднике веселой любви». Ср. у А. С. Пушкина в элегии 1817 г. «К ***», или «Уныние» («Не спрашивай, за чем унылой думой…», ст. 6): <...> Я разлюбил веселую любовь <...> (Пушкин. Ак. Т. 2, кн. 1. С. 42); у В. С. Филимонова в поэме «Дурацкий колпак» (1828; гл. II, § 12, ст. 7): <...> Любви веселой я не знал (Поэты 1820—1830. С. 146). Следует также принять во внимание тот факт, что в единственном источнике текста комментируемого стихотворения прилагательные мужского рода в ст. 2 и 3 имеют в именительном падеже окончание -ьш, а не -ой: любезный говорун, глубокомысленный шалун (при товарищ милый в ст. 8, друг милый в ст. 9 и альков уютной в ст. 13).

19, ст. 4. Назона правнук и наследник! Публий Овидий Назон (Publius Ovidius Naso, 43 до н. э. — ок. 18 н. э.) — римский поэт эпохи Августа, упомянутый здесь как автор эротических произведений, из которых наиболее известны «Любовные элегии» («Amores»), «Героиды» («Heroides») и дидактическая поэма «Наука любви» («Ars amatoria», или «Ars amandi»).

19, ст. 6—7. До роковаго новоселья // Пожить нехудо для веселья. В лирике конца 1810-х и начала 1820-х годов новоселье — обычный эвфемизм, обозначающий смерть (Виноградов 1935. С. 273) и часто рифмующийся с «весельем». Ср. у Пушкина: Когда ж пойду на новоселье // (Заснуть ведь общий всем удел) / / Скажи: «дай бог ему веселье! // Он в жизни хоть любить умел» («К Н. Г. Ломоносову», 1814, ст. 23—26); Не пугай нас, милый друг, // Гроба близким новосельем [«Кривцову», 1817, ст. 1—2 (Пушкин. Ак. Т. 1. С. 76; Т. 2, кн. 1. С. 50)]; у самого Боратынского в стихотворении «Больной»: Что нужды! до новоселья // Поживем и пошалим, // В память прежняго веселья // Шумный кубок осушим (№ 39, ст. 17—20); и др.

19 , ст. 9. Наука счастья нам знакома. Словосочетание наука счастья пародирует название поэмы Овидия («Наука любви»).

19, ст. 10—И. Скорей зови // Богиню милую любви! — то есть Афродиту (греческая мифология), или Венеру (римская мифология).

358

19, ст. 12. Скорее ветренного Мома! Мом (Мооро^) — бог порицания и злословия (греческая мифология); в позднейшей интерпретации — бог веселой насмешки (видимо, по созвучию с Комом — богом веселых пиров).

19, ст. 17. Летящий миг лови украдкой. Вариация на тему хрестоматийной оды Горация к Левконое: Dum loquimur, fugerit invida / / aetas: carpe diem, quam minimum credula postero = Пока говорим, убежит завистливое // время: лови день, и меньше доверяй будущему (Carmina, кн. И, ода XI, ст.