[ср. заглавия сборников Н. М. Карамзина («Мои безделки», 1794), И. И. Дмитриева («И мои безделки», 1795) и др.]. Шалостями называли свою литературную продукцию арзамасцы. Один из разделов «Выдержек из Остафьевского Архива», печатавшихся П. А. Вяземским в 1860-х годах в «Русском Архиве», называется «Литературныя арзамасския шалости». Публикации был предпослан эпиграф из речи Д. Н. Блудова на юбилее Вяземского (1861): «Вспомним, не без улыбки, и об наших — сказать-ли? литературных шалостях, потому между прочим, что в них не редко бывало много живости и ума» (Русский Архив. 1866. № 3. Стб. 473). Ср. также пушкинскую характеристику послания Батюшкова «К Жуковскому»: «<...> достойно блестящих и небрежных шалостей фр.<анцузского> остроумия» (Пушкин. Ак. Т. 12.
С. 276).
37.1, ст. 20. <...> Покойной Дафне и Темире <...> В других стихах Боратынского мы не находим имени Темиры, а имя Дафна встречается только в произведениях, написанных позже, чем «Елизийския поля» (см. № 89.2, ст. 27 и № 45.1, ст. 35). Эти условные имена взяты из поэтического лексикона Дельвига (см.: Пильщиков 19946. С. 94—95; Pilshchikov 1994. Р. 74—75). Ср. у Дельвига в «Утешении бедного поэта» (опубликовано в 1819 г.; ст. 45—48): Кто был Лидий? Где Темира / / С Дафною цвела? / / Из чего и даже лира / / Сделана была? [Дельвиг. Изд. 1986. С. 386; это стихотворение вписано рукою Боратынского в семейный альбом Боратынских «Tendresse» (Материалы 1916. С. 12)]; у него же в «горацианской оде» «Фани» (1814—1817, ст. 5—8): Темира, Дафна и Лилета // Давно, как сон, забыты мной, // И их для памяти поэта // Хранит лишь стих удачный мой (Дельвиг. Изд. 1986. С. 123). Не опубликованная при жизни автора, «ода» была хорошо известна лицейским и послелицейским друзьям Дельвига; А. С. Пуш
409
кин цитировал ее в «отрывке из Евгения Онегина», озаглавленном «Женщины» и опубликованном в «Московском Вестнике» в 1827 г.: Словами вещего поэта // Сказать и мне позволено: // Темира, Дафна и Лилета — // Как сон, забыты мной давно (Пушкин. Ак. Т. 6. С. 647, ср. 592; отмечено: Дельвиг [А. А.] Неизданные стихотворения / Под ред. М. Л. Гофмана. Пб., 1922. С. 124). Ср. у Боратынского в «Оправдании»: <...> То Делию, то Дафну, тоЛилету <...> (№ 89.2, ст. 27; № 89.1, ст. 17). Об имени Лилета см. комментарий к № 18.1, ст. 29—32.
37.1 , ст. 22—24. В первоначальном тексте это место читалось иначе (см. ниже, комментарии к № 37.2, ст. 22—24).
37.1, ст. 22. О Дельвиг! слезы мне не нужны <...> Об отношениях Боратынского с Антоном Антоновичем Дельвигом см. комментарии к № 10.
37.1, ст. 23. В закоцитной стороне. Это же прилагательное употребил Дельвиг в стихотворении «Н. И. Гнедичу» (1823, ст. 1—2): Муза вчера мне, певец, принесла закоцитную новость: // В темный недавно Айдес тень славянина пришла <...> (Дельвиг. Изд. 1986. С. 29; отмечено: Алексеев М. П. Незамеченный фольклорный мотив в черновом наброске Пушкина / / Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1979. Т. IX. С. 51). Закоцитный — ‘находящийся за Коцитом’ (см. комментарий к № 37.1, ст. 7—8).
37.1, ст. 24. <...> Прием радушный будет мне <...> В лицейском стихотворении Дельвига «Элизиум поэтов» покойные стихотворцы обвиняют сврего молодого собрата, проводившего время на дружеских пирах (ст. 36), в том, что он ступил <...> за Кипрою (ст. 23—24) и Бахуса манил к себе рукой (ст. 32), после чего выносят ему суровый приговор (ст. 41—42): И твой удел у Пин да пресмыкаться, // Не будешь ты к нам Фебом приобщен! (Дельвиг. Изд. 1986. С. 119—120). Боратынский уверяет, что поклонника Вакха и Киприды (ср. № 37.1 и 37.2, ст. 5 и 39), напротив, ожидает на том свете куда более радушный прием. Ср. у Боратынского в заключительном двустишии послания «Богдановичу»: Тогда безпечных муз безпечного питомца // Прими, философ мой, как стараго знакомца (№ 83.2, ст. 97—98; ср. № 83.1, ст. 101—102).
37.1, ст. 25. Музы. См. комментарий к № 10.1, ст. 3.
37.1, ст. 27. <...> Где благоденствуют поэты <...> В ранней редакции: У тихих вод спокойной Леты <...> Ср. в начальном двустишии послания «Богдановичу»: В садах Элизия, у вод счастливой Леты, // Где благоденствуют отжившие поэты <...> (№ 83.2 и 83.1, ст. 1—2). В Изд. 1827 Боратынский последовательно сближает «Елизийския поля» с посланием «Богдановичу» (об этом см.: Пильщиков 1994б. С. 98—99; Pilshchikov 1994. Р. 79—80).
37.1, ст. 28—30. <...> Прочту Катуллу и Парни // Мои небрежные куплеты, 11 И улыбнутся мне они. Гай Валерий Катулл (И в. до н. э.) в полном соответствии с упрощенным образом этого римского поэта, который сложился к середине XVIII столетия, присутствует здесь как автор легких любовных стихотворений (ср.: Кибалъник С. А. Катулл в русской поэзии XVIII — первой трети XIX в. //
410
Взаимосвязи русской и зарубежной литератур. Л., 1983. С. 45—72). Сходную роль играет в стихотворении имя Эвариста Парни. Упоминание французского поэта, кроме того, непосредственно предшествует второй цитате из «Le Revenant» (см. комментарии к № 37.1, ст. 1 и ст. 31—35). О Боратынском и Парни см. комментарии к № 106.
37.1, ст. 31—35. Когда из таинственной сени, // От темных Орко- вых полей, // Здесь навещат своих друзей // Порою могут наши тени, // Я навещу, о други, вас <...> Ритмико-лексико-синтаксическая цитата из «Le Revenant» Парни, ст. И—13 (ср. комментарий к № 37.1, ст. 1): Sidu sein de la nuit profonde / / On peut revenir en ce monde, / / Je reviendrai, n en doutez pas = Если от лона глубокой ночи / / Можно возвращаться в этот мир, //Я вернусь, не сомневайтесь в этом (Parny. Ed. 1862. Р. 23). Ср.: /e reviendrai, / пеп doutez pas — Я навещу, / о други, вас (еще одна графическая перекличка: сень — sein). Эту же конструкцию воспроизвел Пушкин в неоконченной «Тавриде», где обыгрываются темы Элизия и выходца с того света (см.: Пильщиков 19946. С. 87; Pilshchikov 1994а. Р. 65). Когда (ст. 31) — ‘если’ (условное значение).
Из таинственной сени (31) : тени (34) — рифменное клише, часто использовавшееся при описании «явления с того света». Ср.: <...> И тихий дух твой прилетит // Из таинственной сени, II И трепет сердца возвестит // Ей близость дружней тени [В. А. Жуковский, «Певец во стане Русских воинов», 1812, ст. 365—368 (Жуковский. Изд. 1999—2000. Т. I. С. 235)]; Пускай веселы тени // Любимых мне певцов, // Оставя тайны сени / / Стигийских берегов <...> [Батюшков, «Мои Пенаты», 1811—1812, ст. 165—168 (Батюшков. Изд. 1977. С. 265); <...> Жильцы духовной сени — // Невозвратимых тени [Жуковский, «К Батюшкову», 1812, ст. 421—422 (Жуковский. Изд. 1999—2000. Т. I. С. 197)]; <...> из тайной сени // Приходят дружеския тени <...> [Он же, «Послание к Воейкову», редакция 1814 г., ст. 91—92 (Вестник Европы. 1814. Ч. 74. № 6)]; и др. Ср. также у Пушкина («Овидию», 1821, ст. 93—94): <...> Брегов забвения оставя хладну сен, // К нему слетит моя признательная тень (Пушкин. Ак. Т. 2, кн. 1. С. 220). И Пушкин в послании «Овидию» (а до этого — в послании «Городок», и Боратынский в «Елизийских поляхъ» переворачивают традиционную ситуацию, описанную в «Моих пенатах» Батюшкова и их прототипе — «Обители» Ж.-Б.-Л. Грессе («La Chartreuse», 1735): вместо того, чтобы рассказывать о посещении поэта мертвецами-классиками, они рисуют себя умершими певцами, чья тень потом навещает потомков или друзей. Об акцентологическом дублете таинственный — таинственный см.: Булаховский 1954. С. 202.
Если «Елизийския поля» действительно были написаны в 1821 г., то стихотворение может получить дополнительную биографическую интерпретацию: «возвращение с того света» — это возвращение из Финляндии. По крайней мере, в письме к С. С. Уварову от 12 марта 1821 г. Боратынский сравнивал свое будущее возвращение на родину с «воскресением мертвого» (Хетсо 1973. С. 582; см. об этом: Пиль
411
щиков 1994а. С. 44 примеч. 85; Пильщиков 19946. С. 102—103 примеч. 16; Pilshchikov 1994а. Р. 83 п. 11).
37.1, ст. 32. <...> От темных Орковых полей <...> В сходном контексте это выражение было использовано Батюшковым в элегии «Выздоровление» (опубликована в 1817 г.; ст. 14—15): <...> из области печали, // От Орковых полей, от Леты берегов <...> (Батюшков. Изд. 1977. С. 214). Однако у Батюшкова речь идет не об Элизийских полях, а о другой части Орка — о «полях скорби», или «полях слез» (lugentes campi — Вергилий, «Энеида», песнь VI, ст. 441). Орк (лат. Orcus) — царство мертвых в римской мифологии, соответствующее греческому Аиду (ср. выше, комментарий к № 37.1, ст. 7—8). По представлениям древних Элизий является частью Аида-Орка.
37.1, ст. 36. Сыны забавы и веселья. Ср. аналогичные кружковые «самоопределения» в других произведениях Боратынского начала 1820-х годов: <...> сынам веселья <...> (поэма «Пиры», ст. 130 редакции 1820 г.); Друзья веселья и забав, // Мы не повесы записные (послание «Булгарину»; № 46.2, ст. 3—4; см. об этом: Пильщиков 19946. С. 93; Pilshchikov 1994. Р. 72). О «семантической нивелиро- ванности опорных слов в составе данной фразеологической модели» (ср.: сыны, друзья и проч.) см.: ПФП. С. 27.
37.1, ст. 39. <.. .> Вакха славит. См. комментарий к № 19, ст. 17.
37.1, ст. 40. <...> А к вам молитва об одном <...> («Полярная Звезда», Изд. 1835); <...> А к вам прошенье об одном <...> (Изд. 1827). Ср. полисемию франц. ргиёге ‘просьба, мольба; молитва’.
37.1, ст. 48. Закон губительный Зевеса. Ср. у Батюшкова в подражании «Le Revenant» Парни («Привидение», ст. 5—8): Что же медлит! Ведь Зевеса // Плач и стон не укротит. // Смерти мрачной занавеса // Упадет — и я забыт! (Батюшков. Изд. 1977. С. 217). Зевес, Зевс (Zeus) — в греческой мифологии верховный олимпийский бог, чьей власти подчиняются небожители и смертные.
37.1, ст. 50—51. Мы встретим вас у врат Айдеса // Знакомой дружеской толпой. Ср. в «Пирах» Боратынского: <...> Сберемтес дружеской толпой / / Под мирный кров домашней сени (редакция 1820 г., ст. 205—206). В «Елизий- ских поляхъ» домашняя сен превращается в таинственную сень Айдеса. С другой стороны, встречу в загробном мире можно рассматривать как инверсию традиционной ситуации, описанной, например, у Батюшкова в финале «Моих Пенатов» (друзья провожают поэта в мир иной; ст. 297—298, 305—307): Товарищи любезны! // Не сетуйте о нас <...> Но вы толпами // При месячных лучах // Сберитесь <...> (Батюшков. Изд. 1977. С. 269). Ср. у Пушкина в «Моем завещании. Друзьям» (1815, ст. 67—71): На тихий праздник
