громкой петел // Мне утро возвещал. Словосочетание громкой петел, также вызвавшее неудовольствие Цертелева (см.: Благонамеренный. 1823. Ч. XXI. № VI. С. 437), заимствовано из той же самой строфы «Громобоя» (ст. 769—770): Уж вестник утра в высоте; // И слышен громкий петел (Жуковский. Изд. 1959—1960. Т. 2. С. 106). В Изд. 1827 Боратынский это место изменил: И громкой песнью ранний петел // Мне утро возвещал (№ 41.1, ст. 27—28).

41.3, ст. 20. <.. .> Веселый шум пиров. Автореминисценция из элегии «Уныние» («Разсеевает грусть веселый шум пиров…», № 29.2).

И. А. Пильщиков

42

42.1. В Альбом («Вы слишком многими любимы…»)

42.2. В Альбом («Вы слишком многими любимы…»). Ранняя редакция

42.3. «Вы слишком многими любимы…»

По предположению Е. Н. Купреяновой и И. Н. Медведевой (Изд. 1936. Т. II. С. 239), принятому всеми последующими комментаторами и биографами Боратынского, первоначально стихотворение «Вы слишком многими любимы…» было обращено к С. Д. Пономаревой. Если это так, то его следует датировать временем первого знакомства Боратынского с Пономаревой, состоявшегося в Петербурге в 20-х числах февраля 1821 г. (см.: Летопись. С. 103; с такой датировкой согласуется и факт публикации стихотворения в «Соревнователе Просвещения и Благотворения» 7 марта 1821 г.).

Принято считать, что стихотворение «Вы слишком многими любимы…» позднее было переадресовано А. В. Лутковской (Изд. 1982. С. 658; Изд. 1989. С. 397; и др.); аналогичные «двойчатки» см.: №№ 3 и 57. Это предположение может быть

27. Боратынский Том 1

417

оспорено, поскольку выяснилось, что текст не был вписан в альбом Лутковской самим поэтом. О времени, когда была сделана запись, судить трудно: это могло произойти в 1823 или даже 1824 г. (ср.: Изд. 1914—1913. Т. I. С. 224; ИП. С. 359), и

тогда альбомную редакцию следует считать промежуточной по отношению к текстам «Соревнователя» и Изд. 1827. Не исключено, однако, что запись относится к более раннему времени и предшествует как публикации в «Соревнователе», так и знакомству Боратынского с Пономаревой (см. текстологические примечания к № 42.3; ср.: Летопись. С. 124). Об А. В. Лутковской см. комментарии к № 32.

И. П.

Софья Дмитриевна Пономарева, урожденная Позняк (1794—1824) — хозяйка домашнего литературного салона, адресат цикла любовных стихотворений Боратынского (см. в настоящем издании №№ 42—43, 56—65). Дочь Д. П. Позняка, сенатского обер-секретаря; в 1814 г. из-за стесненного материального положения семьи была выдана замуж за А. И. Пономарева, капитана в отставке, канцелярского чиновника средней руки, получившего большое состояние от отца, богатого откупщика.

С. Д. Пономарева была хорошо образована: «бойко говорила она на четырех европейских языках <французском, английском, немецком, итальянском> и владела превосходно русским, что тогда было редкостью; легкая иностранная литература и наша домашняя были ей вполне знакомы» (Свербеев. Изд. 1899. Т. 1. С. 225). Она обладала острым, насмешливым умом и привлекательной внешностью. «Всякий, кто только знал ее, был к ней неравнодушен более или менее. В ней, с добротою сердца и веселым характером, соединялась бездна самаго милаго, природного кокетства, перемешанного с какимъ-то ей только свойственным детским проказничеством. Она не любила женскаго общества, даже не умела в нем держать себя, и предпочитала мужское, особенно общество молодых блестящих людей и литераторовъ» (Панаев 1867. С. 265).

В доме Пономаревых бывали Н. И. Гнедич, Н. И. Бахтин, Д. Н. Свербеев, связанные с отцом и мужем С. Д. Пономаревой родственными либо служебными отношениями. В 1820 г. вокруг нее составилось литературное общество — «Сословие друзей просвещения», объединившее сочинителей круга «Благонамеренного»:

А. Е. Измайлова, В. И. Панаева, Н. Ф. Остолопова, О. М. Сомова, братьев Д. М. и

A. М. Княжевичей, П. Л. Яковлева (племянника Измайлова и брата лицеиста М. Л. Яковлева). Инициалы литературного общества совпадали с инициалами самой Пономаревой: С. Д. П.

Частому появлению в гостиной Пономаревой Боратынского, А. А. Дельвига и

B. К. Кюхельбекера, видимо, способствовал П. Л. Яковлев, вернувшийся в Петербург из Бухары в мае 1821 г., а инициатором сближения с «союзом поэтов», вероятно, была сама Пономарева. И Боратынскому, и Дельвигу было суждено пережить сильное увлечение С. Д. П., развивавшееся по законам любовно-литературной игры,

418

умело режиссируемой «своенравной Софией». Об отношениях Боратынского с

С. Д. Пономаревой см.: Вацуро. СДП. С. 177—202; ИП. С. 171—174,187—199;

а также вступительную статью к настоящему изданию.

42.1, ст. 8. Адресъ-календарь — издаваемая ежегодно роспись должностных лиц, «показывающая о всех чинах и прису<т>ственных местах в государстве, кто при начале сего года в каком звании или в какой должности состоитъ» (Адрес- календарь Российский на лето от Рождества Христова 1765. СПб. [Т. л.]).

О. В. Голубева

43

«Приманкой ласковых речей…»

Заглавие в Изд. 1827: «К ..о». Заглавие в «Новостях Литературы» (1823): «Хлое». Заглавие в альманахе «Урания» (1826): «Климене».

Адресат стихотворения указан в Изд. 1869 (С. 42): «С. Д. П.», то есть Софья Дмитриевна Пономарева (см. о ней комментарий к № 42). Исходя из этого, стихотворение следует датировать временем первого знакомства Боратынского с Пономаревой, состоявшегося в Петербурге в 20-х числах февраля 1821 г. (см.: Летопись. С. 103). 7 марта 1821 г. комментируемое стихотворение было представлено на заседании Вольного общества любителей российской словесности под заглавием «К К…о» (ср. сходное заглавие в Изд. 1827).

По предположению В. Э. Вацуро, заглавие «К К…о» расшифровывается: «К Калипсо» (см.: Вацуро. СДП. С. 68—69). Калипсо (КосХифсо) — в греческой мифологии красавица нимфа, царица острова Огигии, которая в течение семи лет насильно держала Одиссея в гроте глубоком, желая, чтоб сделался ей он супругом («Одиссея», кн. I, ст. 15; пер. В. В. Вересаева); см. V книгу «Одиссеи». Хлоя (XXorj) и Климена (KXupivrj) — условные поэтические имена греческого происхождения. Первое из них было ранее использовано Боратынским в переводе из Ла- фара (см. № 23.2 и 23.3, ст. 25), второе — в стихотворении 1822 г. «На звук цевницы голосистой…» (см. № 66, ст. 21). Характерна двукратная смена условных имен героини: С. Д. Пономарева не названа своим настоящим именем ни в одном из посвященных ей печатных стихотворений Боратынского (стихотворение «О своенравная София!..» в прижизненных публикациях incipit «О своенравная Аглая!..»).

Письмо К. Ф. Рылеева Боратынскому от 6 октября 1823 г. как будто свидетельствует, что стихотворение «Приманкой ласковых речей…» («К Хлое») первоначально предназначалось не для «Новостей Литературы», а для «Полярной Звезды»

27*

419

на 1824 г. (см.: Грен 1861. С. 314; Летопись. С. 127—128). Хотя письмо Рылеева дошло до нас только в передаче А. Е. Грена, известного своими фальсификациями (см. примечания к №№ 72.2 и 80.2), оно может считаться подлинным (см.: Филиппович 1917. С. 18; Альтшуллер 1995. С. 29—31). С другой стороны, не исключено, что стихотворением «К Хлое» Рылеев по ошибке называет стихотворение Боратынского «Аглае» (см. в настоящем издании № 58.1), также посвященное С. Д. Пономаревой и действительно напечатанное в «Полярной Звезде» на 1824 г. рядом со стихотворением В. Ведеревского «К Хлое» (Альтшуллер 1995. С. 30).

43, ст. 1—4. Приманкой ласковых речей // Вам не лишить меня разсудка! / / Конечно, многих вы милей, // Но вас любить плохая шутка! Ср. разговор Одиссея с Калипсо, уговаривающей его остаться на острове:

«<...> Да и можно ль с богиней Меряться женщине смертной земною своей красотою?»

Нимфе Калипсо в ответ сказал Одиссей многоумный:

«Не рассердись на меня, богиня-владычица! Знаю Сам хорошо я, насколько жалка по сравненью с тобою Ростом и видом своим разумная Пенелопея.

Смертна она — ни смерти, ни старости ты не подвластна.

Все ж и при этом желаю и рвусь я все дни непрерывно Снова вернуться домой и день возвращенья увидеть».

(«Одиссея», кн. V, ст. 212—220; пер. В. В. Вересаева)

Сходство сюжетной ситуации стихотворения Боратынского с «Одиссеей» заключается в том, что в обоих случаех инициатором любовной связи выступает женщина, в то время как герой отказывается от ее любви.

И. А. Пильщиков

44

44.1. «Шуми, шуми с крутой вершины…»

44.2. Водопад («Шуми, шуми с крутой вершины…»)

По воспоминаниям Н. М. Коншина, в элегии «Водопадъ» отразились впечатления поэта от посещения водопада Иматра в июле 1820 г. (Коншин. Изд. 1958. С. 393; Хетсо 1973. С. 351; Изд. 1982. С. 597—598; Летопись. С. 100). До публикации мемуаров Коншина считалось, что в этом стихотворении «речь идет о водопаде Хэг- форс, от которого крепость Кюмень, где служил Баратынский, была в двух километрах» (Изд. 1936. Т. I. С. LVIII; Т. И. С. 227). Ближайшим литературным источ

420

ником элегии Боратынского стала одноименная ода Г. Р. Державина (1794) — высшее достижение державинского оссианизма (Левин. С. 37).

В композиции элегии организующую роль играет повтор первого катрена (Хет- со 1973. С. 350—351). Первые шестнадцать строк «могли бы быть зачином большого стихотворения <...> но продолжения не следует, стихотворение обрывается, и обрыв маскируется кольцевым повторением начальной строфы» (Гаспаров 1989. С. 46). Таков механизм деформации исходного (державинского) материала: одический зачин переосмысляется как лирический фрагмент, цельность которого поддерживается симметрической композицией. 1-я и 5-я строфы заполнены восклицательными предложениями с глаголами в повелительном наклонении; строфы 2-я и 4-я состоят из повествовательных предложений с глаголами в изъявительном наклонении (в поздней редакции третьи стихи обоих катренов начинаются с союза и); центральная, 3-я строфа содержит два вопросительных предложения, каждое из которых занимает по два стиха (ср.: Воеие 1994. Р. 40—41).

О литературном контексте «Водопада» Боратынского см.: Pilshchikov 1996. Р. 78—82; Пильщиков 1999. С. 284—287. О звуковой инструментовке стихотворения см.: Хетсо 1973. С. 350. Материалы для комментария к элегии см.: Пильщиков 2002.

44.1 , ст. 1. Шуми, шуми с крутой вершины <...> Ср. в державинском «Водопаде» (ст. 415): Шуми, шуми, о водопад! (Державин. Изд. 1933. С. 176). Вероятно, Боратынский помнили ст. 57 из элегии Батюшкова «Пленный» (1814): Шуми, шуми волнами, Рона <...> (Батюшков. Изд. 1977. С. 244; совпадения с Державиным и Батюшковым отмечены: Хетсо 1973. С. 349). Параллельная линия — отражение этой же державинско-батюшковской темы у А. С. Пушкина («Погасло дневное светило…», 1820, ст. 3, 15, 39): Шуми, шуми, послушное ветрило! (Пушкин. Ак. Т. 2, кн. 1. С. 146—147; об этом см.: Проскурин 1999. С. 62—63, 388 примеч. 15).

44.1 , ст. 2. <...> Не умолкай, поток седой! Ср. в оде Державина: Луч чрез поток сверкает скоро (ст. 9); Седая пена по брегам <...> (ст. 13; Державин. Изд. 1933. С. 163). Все эти элементы («шум» водопада, «седой поток») собрал воедино А. А. Дельвиг, который, воспользовавшись державинскими образами в своем лицейском стихотворении «К Фантазии» (ст. 23—24), стал посредником между Державиным и Боратынским: <...> Где в бездну с мрачного навеса // Седой поток шумит (Дельвиг. Изд. 1986. С. 112).

44.1, ст. 3—4. Соединяй протяжный вой / / С протяжным отзывом долины. Отзыв — здесь ‘отголосок, гул, эхо’ (ср.: САР. Ч. IV. Стб. 542, 505). В элегию Боратынского мотив отзыва-эха попал через посредство русских имитаций и