«CEnfant prodigue» («Блудный сын», 1737): «<...> tous les genres sont bons, hors le genre ennuyeux» = «Все жанры хороши, кроме скучного» (Voltaire.

£d. 1876—1891. Т. III. Р. 3).

45.1, ст. 45. Феб — Аполлон (см. комментарий к № 22.2, ст. 33).

45.2, ст. И. Утех любовник постоянной. Ср. у Пушкина в «Послании к Галичу» 1815 г. («Где ты, ленивец мой?..», ст. 2): Любовник наслажденья! <...> (Пушкин. Ак. Т. 1. С. 134). О перифрастических сочетаниях с опорным словом любовник и словами, обозначающими действия и состояния, в поэзии первой четверти XIX в. см.: ПФП. С. 23, 26—27.

45.2, ст. 14. Поколов звон. Покал (нем. Pokal) — то же, что бокал (франц. Ьосаи; см.: СлРЯ XVIII в. Вып. 2. С. 94).

45.2, ст. 16. Толпа младых забав. То же, что толпа красавиц в ст. 45.2, ст. 12.

45.2, ст. 24. Неисповедим Фебов суд. О «суде» Феба-Аполлона см. комментарии к № 71.

45.2, ст. 44. Возвышенная лира. «Возвышенность» (франц. sublimite, эквивалент греч. ифо$) — одна из важнейших эстетических категорий французского классицизма (это понятие восходит к трактату Псевдо-Лонгина «О возвышенном»).

,426

«Возвышенным» (sublime) должен быть, в том числе, стиль эпопеи (см., например: Marmontel/.-F. Poetique frangoise. Paris, 1763. P. 28—30, 123, 126—137 и др.).

И. А. Пильщиков

46

46.1. «Приятель строгой, ты не прав…»

46.2. Булгарину («Нет, нет, Булгарин! ты не прав…»)

46.3. К …. («Нет, нет! мой Ментор, ты неправ…»)

Послание адресовано Фаддею Венедиктовичу Булгарину (1789—1859) — писателю, журналисту, в скором будущем издателю «Литературных Листков» (1823— 1824) и соиздателю (с 1825 г. — совместно с Н. И. Гречем) журнала «Северный Архив» (1822—1829) и газеты «Северная Пчела» (1825—1859).

По всей видимости, Боратынский познакомился с Булгариным в мае 1821 г. на собраниях Вольного общества любителей российской словесности (так, они оба присутствовали на заседании, состоявшемся 30 или 31 мая 1821 г. — см.: Сомов. Дневник 1821. С. 105, 345; Летопись С. 106—107). Тогда же (не позже первых чисел июня) было неписано комментируемое стихотворение, опубликованное в «Сыне Отечества» И июня 1821 г. (ценз. разр. номера — 7 июня). По предположению Е. Н. Купреяновой и И. Н. Медведевой, послание Боратынского «является ответом на устное высказывание Булгарина, в духе порицания эпикурейства и легкомыслия ПОЭЗИѴИ молодых поэтов пушкинского круга» (Изд. 1936. Т. II. С. 252). Однако Булгарин сам был большим жизнелюбом, и порицать «эпикурейство» как таковое вряд ли мог. Расхождения между Булгариным и Боратынским, по-видимому, были связаны с тем, что Булгарин по-иному понимал предназначение художественного творчества (по своим взглядам Булгарин — поздний просветитель, явно предпочитающий литературу дидактическую; ср. излюбленный им жанр нравописательного романа). В это время Булгарин и Боратынский по-приятельски близки. Известно, например, что 13 июня 1821 г. после собрания ВОЛРС Боратынский и Дельвиг вместе с другими «соревнователями» отправились к Булгарину на чай (см.: Сомов. Дневник 1821. С. 133—134, 369; Летопись С. 108). Отношения испортились, когда после ссоры Булгарина с А. А. Дельвигом в июне 1824 г. Булгарин напечатал в «Литературных Листках» (1824. 8 сентября. № 16) памфлет «Литературные призраки», направленный против Дельвига и Боратынского (см.: ЛН. М., 1954. Т. 59. С. 147— 152; Вацуро. СЦ. С. 28—29, 255; Летопись С. 139, 142—143).

Начиная с Изд. 1827 в републикациях комментируемого послания имя Булгарина снято. В рецензии на Изд. 1827 Булгарин писал: «Из Посланий лучшия к Н. И. Гнедичу, к Дельвигу <...> и ко мне. Послание ко мне было напечатано въ

427

Сыне Отечества и перепечатано в Образцовых Сочинениях с моим именем: к Булгарину; имя мое было даже в стихе. По переселении Поэта в Москву, он стал писать ко мне Послания другаго рода, а в прежнем, имя мое заменено точками в заглавии, а в стихе, я пожалован в Менторы. Пользуюсь этим почетным званием, и советую Поэту более следовать внушению своего гения, нежели внушениям Журнальных сыщиков. Это будет лучше, и для него и для публики» [Северная Пчела. 1827.8 декабря. № 147 (подпись: Ѳ. Б.)]. Посланиями «другаго рода» рецензент называет адресованную ему эпиграмму Боратынского «Что ни болтай, а я великой муж!..» (№ 115) и совместную эпиграмму Боратынского и А. С. Пушкина «Журналист Фиг- лярин и Истина» (см. в настоящем издании раздел «Коллективное»). Кроме того, Булгарину адресованы эпиграммы Боратынского «В своих листах душонкой ты кривишь…» (№ 114), «Поверьте мне — Фиглярин моралист…» (№ 148) и «Так, он ленивец, он негодник…» (№ 157). Об отношениях Булгарина с Боратынским и кругом Пушкина — Дельвига см. комментарии к упомянутым произведениям, а также комментарии к эпиграмме «В восторженном невежестве своем…» (№ 149).

И. А. Пильщиков, А. И. Федута

46.1, ст. 3. Друзья веселья и забав. См. комментарий к № 37.1, ст. 36.

46.1, ст. 4. <...> Мы не повесы записные! По характеристике . М. Лотмана, слово повеса «имело в 1810-е гг. почти терминологическое значение. Оно применялось к кругу разгульной молодежи, в поведении которой сочетались бесшабашная веселость, презрение к светским приличиям и некоторый привкус политической оппозиционности» (Лотман 1980. С. 121). Ср. у А. С. Пушкина: «Пирующие студенты» (1814, ст. 42, 65), «Послание к кн. Горчакову» («Питомец мод, большого света друг…», 1819, ст. 12), «Юрьеву» («ЛюбимецветреныхЛаис…», 1817—1820, ст. 22) и др.

46.1, ст. 8. <...> Пока дышалося, дышали <...> Эффектная контаминация двух латинских поговорок: «Dum vivimus vivamus» («Будем жить, пока живем») и «Dum spiro spero» («Пока дышу, надеюсь»). См. также комментарий к № 90.2, ст. 23—24.

46.1, ст. 9. <...> Любили шумные пиры <...> Автобиографическая деталь и литературная автореминисценция: когда создавалось послание «Булгарину», уже увидела свет прославившая Боратынского поэма «Пиры», зачитанная в собрании Вольного общества любителей российской словесности 13 декабря 1820 г. и опубликованная в «Соревнователе Просвещения и Благотворения» в конце марта 1821 г. (Журналы ВОЛРС. С. 390; Летопись. С. 101, 105).

46.1, ст. 10—11. <...> Гостей веселых той поры, // Забавы, шалости любили <...> Эти стихи могут быть поняты двояко: либо «мы любили веселых гостей той поры, а также забавы и шалости», либо «мы любили веселых гостей той поры — забавы и шалости». Именно в последнем смысле истолковал это место редактор «Нового собрания образцовых русских сочинений и переводов в стихах»

428

(1821), где соответствующие строки напечатаны с такой пунктуацией: <...> Гостей веселых той поры — // Забавы, шалости любили <...> В первопечатном тексте послания («Сын Отечества», 1821) в конце ст. 10 вообще нет знака препинания (<...> Гостей веселых той поры // Забавы, шалости любили <...>), что de facto означает: «мы любили забавы и шалости веселых гостей той поры».

46.1, ст. 14—15. <...> Во имя лучших из богов, 11 Во имя Вакха и Кип- риды <...> См. комментарии к № 19, ст. 17; № 22.2, ст. 7—8; № 37.1, ст. 24.

46.1, ст. 16. Шалуны. См. комментарий к № 37.1, ст. 18.

46.1, ст. 23. В душе больной от пищи многой <...> Ср. у Вольтера в «Изложении Экклезиаста» («Precis de Г Ecclesiaste», 1759, ст. 27): J’accablai топ esprit de игор de nourriture <...>— Я обременил свой дух слишком многой пищей (Voltaire.

Ed. 1876—1891. Т. VIII. Р. 403).

46.2, ст. 36—38. Подумай, мы ли 11 Переменили жизнь свою, // Иль годы нас переменили? Ср. в стихотворении «Товарищамъ»: Переменяют годы нас 11 И с нами вместе наши нравы (№ 38, ст. 5—6). Реминисценция латинской пословицы «Tempora mutantur et nos mutamur in illis» = «Времена меняются, и мы меняемся с ними» (об этой паремии см.: Бабичев, Боровский 1997. С. 792—793).

46.2, ст. 23, Душа приметно отцветала. См. комментарий к № 41.1, ст. 12.

46.2, ст. 35. <...> Педанта школы появленье. Слово педант (ср. франц. pedant) использовано здесь в буквальном значении ‘учитель’ (Словарь современного русского литературного языка. М. — Л., 1959. Т. IX. Стб. 350; ср.: Dictionnaire de lAcademie frangoise. 4е ed. Paris, 1762. T. II. P. 334). О значениях, которые слово педант имело в пушкинскую эпоху, см.: Добро домов И. Г., Пильщиков И. А. Из заметок о лексике и фразеологии «Евгения Онегина» // Пушкинская конференция в Стэнфорде, 1999: Материалы и исследования. М., 2001. С. 256—270.

46.3, ст. 1. Ментор (Меѵтсор) — в греческой мифологии друг Одиссея и воспитатель его сына Телемаха.

И. А. Пильщиков

47

47.1. Цветок («С восходом солнечным Людмила…»)

47.2. Цветок («Порою утренней Людмила…»)

По наблюдению М. И. Шапира, главным и чуть ли не единственным художественным приемом в этом стихотворении является композиционная симметрия. Примитивная лирическая тема излагается в семи катренах; три первых и три последних четверостишия имеют по одной тавтологической рифме (цветок : цветокъ), а в центральном катрене тавтологичны обе рифмы (знаю : знаю; цветок : цветокъ).

429

47.1, ст. 1. Людмила — условное поэтическое имя, заимствованное из «русской баллады» В. А. Жуковского «Людмила» (1808).

47.1, ст. 21. Услад — имя «древнеславянского» языческого бога, появившееся на свет благодаря ошибке далматинского историка М. Орбини, автора книги «Славянское царство» (1601; русский перевод: «Книга Историография…», 1722). Только в 1833 г. А. Ф. Вельтман разъяснил, что имя Услад возникло в результате неправильного прочтения словосочетания ус злат ‘золотой ус’ из «Повести временных лет» (Велътман А. Ф. О лжеидолах Усладе и Зимицерле // Телескоп. 1833. № 16. С. 569—570; см. об этом: Добродомов И. Г., Шувалова Е. И. Окна в забытый мир прошлого // Русский язык в школе. 2000. № 2. С. 101). Услад — распространенное условное имя в русской поэзии первой четверти XIX в. По наблюдению М. В. Акимовой, ближайшую параллель к именам героев стихотворения Боратынского дают баллада Н. Ф. Грамматина «Услад и Всемила» (Вестник Европы. 1810. Ч. L. № 6. С. ИЗ—116) и баллады П. А. Катенина «ПевецУслад» («Певец Услад любил Всемилу…», 1817).

47.1, ст. 28. У вянул. См. комментарий к № 24, ст. 5—6.

И. А. Пильщиков

48

«Ты былъ-ли, гордый Рим, земли самовластитель…»

Заглавие в Изд. 1827: «Римъ».

Тема римских развалин занимает прочное место среди традиционных тем западноевропейской поэзии (см.: Rehm W. Europaische Romdichtung. 2. Aufl. Miinchen, 1960). Во второй половине XVIII и в начале XIX в. «преромантический» интерес к руинам развивался параллельно растущему увлечению «ночными» и «кладбищенскими» мотивами (см.: Van Tieghem Р. Le Preromantisme: Etudes d’histoire litteraire europeenne. P., 1948. [T. II]. P. 3—203; Mortier R. La Poetique des ruines en France: Ses origines, ses variations de la Renaissance a Victor Hugo. Geneve, 1974). О римских руинах писали, в частности, Г. Легуве в поэме «Les Souvenirs, ou les Avantages de la Memoire» («Воспоминания, или Преимущества Памяти», 1798) и Ж. Делиль в поэме «Les Jardins, ou L’Art d’embellir les paysages» («Сады, или Искусство украшения пейзажей», 1782—1801). Эти произведения послужили источниками «отрывковъ» из поэмы Боратынского «Воспоминания» (см. комментарии к № 13), с которыми элегия «Римъ» имеет целый ряд общих мотивов