(отмечено: Изд. 1936. T. II. С. 228; Изд. 1957. С. 340). Ф. В. Булгарин в рецензии на Изд. 1827 писал: «Элегия Рим — истинно Бейроновская пиеса» (Северная Пчела. 1827. 6 декабря. № 146); критик имел в виду посвященные Риму строфы из поэмы Дж. Байрона «Childe Harold’s Pilgrimage» [«Странствие Чайльд-Гарольда», песнь IV (1818),
430
строфа XLVI и далее (см. об этом: Купреянова E. Н. Примечания / / Е. Баратынский. Стихотворения. Л., 1948. С. 276; Colucci 1999. Р. 162)].
О «римской» теме в творчестве Баратынского см.: Potthoff 1978. S. 373—375; Топоров В. Н. Италия в Петербурге // Италия и славянский мир: Советско-итальянский симпозиум in honorem Professore Ettore Lo Gatto. M., 1990. C. 61—64, 73—76. Трудно согласиться с Л. Г. Фризманом, увидевшим в «Риме» Баратынского «аллегорию аракчеевского Петербурга» (Фризман 1966. С. 12).
48, ст. 1—2. Ты былъ-ли, гордый Рим, земли самовластитель, 11 Ты былъ-ли, о свободный Римъ? Эти же эпитеты (гордый и свободный) Боратынский использовал в отрывках из поэмы «Воспоминания»: Свободный, гордый Рим! (№ 13, ст. 86); Смотрите, — как века незримо пролетая <...> Остатки гордые являют Рима нам (№ 13, ст. 117—120). Второй из процитированных фрагментов «Воспоминаний» заимствован из «Les Jardins» Делиля (песнь IV, ст. 504—507): Voyez <...> comment le cours des ages <...> dechirant de precieux lambeaux <...> De Rome etale au loin la ruine immortelle (Delille 1801. P. 108; см. комментарий к № 13, ст. 117—120). Ср. это же место в очень точном переводе А. Ф. Воейкова («Сады», 1807—1815; песнь IV, ст. 530—534): Смотри, времен потоки <...> рвут <...> древности остатки драгоценны, // И открывают Рим в развалинах нетленный (Делиль. Изд. 1988. С. 159). Боратынский заменяет прилагательные precieux ‘драгоценный’ и immortel ‘бессмертный’ (у Воейкова — нетленный) прилагательным гордый (у Воейкова оно использовано в следующем стихе: громады гордые). Поздний Боратынский сохранил верность этому эпитету: Рвется душа, нетерпеньем объята, // К гордым остаткам падшаго Рима! («Небо Италии, небо Торквата…», 1844, ст. 5—6).’
48, ст. 3. К немым развалинам твоим <...> Ср. в отрывках из поэмы «Воспоминания»: Но не ужель для нас язык развалин немъ? // Нет, нет, лишь понимать умейте их молчанье <...> (№ 13, ст. 144—145). К теме «языка руин» Боратынский вернулся в стихотворении «Предразсудокъ» (№ 192; см.: Пильщиков 19926. С. 6—7,13—16).
48, ст. 5—6. За что утратил ты величье прежних дней? // За что, державный Рим! тебя забыли боги? Ср. в элегии К. Н. Батюшкова «Умирающий Тасс» (1817, ст. 85): <...> Я пел величие и славу прежних дней <...> (Ба- тюшков. Изд. 1977. С. 328). У Боратынского в «Воспоминанияхъ»: Поля Авзонии! державный пепел Рима! // Глашатаи чудес и славы прежних лет! (№ 13, ст. 114—115). У него же в ранней редакции элегии «Финляндия»: <...> Люблю воспоминать о сильных прежних дней <...> (№ 25.2, ст. 26). Об этом топосе см.: Пильщиков 1995а. С. 367—368.
48, ст. 7. Град пышный, где твои чертоги <...> Прилагательное пышный употреблено здесь в значении ‘великолепный’ (САР. Ч. V. Стб. 756); ср.: «ПЫШНОСТЬ <...> Тщеславное великолепие» (Там же). Этот эпитет относил к Риму
431
Батюшков (Potthoff 1978. S. 369): пышный град («Тибуллова элегия III. Из III книги», 1809, ст. 32), пышный Рим [«Умирающий Тасс», ст. 29; статья «Нечто о поэте и поэзии» (Батюшков. Изд. 1977. С. 220, 326, 24)]. В русской поэзии первой трети XIX в. (в частности, у Пушкина и у самого Боратынского) эпитет пышный нередко употреблялся применительно к русским столицам — Петербургу и Москве. Устойчивая корреляция между эпитетами пышный и гордый поддерживается вторым значением прилагательного пышный — «спесивый, чванный, гордый, надутый, надменный» (Даль. Изд. 1903—1909. Т. 3. Стб. 1440; ср. также польск. pyszny ‘гордый’).
<...> где твои чертоги <...> Ср. мотив «ubi sunt» в эпиграмме Антипатера Сидонского из «Палатинской Антологии» (IX, 151), переведенной Батюшковым (перевод опубликован в 1820 г.): Где слава, где краса, источник зол твоих? <...> Где зданья пышные и храмы горделивы <...>? [ст. 1—3, о Коринфе (Батюшков. Изд. 1977. С. 345)]. Чертоги — ср. у Боратынского в «Воспоминанияхъ»: Чертогов, портиков везде я зрю обломки, // Где начертал резеи, Римлян деянья громки (№ 13, ст. 125—126). Это перевод двустишия из «Les Jardins» Делиля (песнь IV, ст. 508—509); в оригинале упомянуты арки (ares), а не чертоги (ср. своды врат в переводе Воейкова; см. комментарий к № 13, ст. 121—126).
48, ст. 8. Где сильные твои? Ср. у Батюшкова («На развалинах замка в Швеции», 1814, ст. 97): Где ж вы, о сильные <...>? (Батюшков. Изд. 1977. С. 205) — и ранее у В. А. Жуковского («Песнь Барда над гробом Славян-победителей», 1806, ст. 34): Как пали сильные? (Жуковский. Изд. 1999—2000. Т. I. С. 80; см. также комментарий к № 25.1, ст. 32). Общий протоисточник — 2 Книга Царств, гл. 1, ст. 19, 25, 27: «кдкш пддошд сильний». Ср. стихотворный перевод этого библейского эпизода: Так пали Сильные, как кедры распростерлись! // Саул, Ионаѳан, мнель вас не вспоминать? // Не от одной руки Могущие низверглись — // На вас обрушилась вся вражеская рать! (Ободовский Пл. Плач Давида о смерти Саула и Ионафана // Благонамеренный. 1822. Ч. XIX. № XXXVIII. С. 461). Сильные (в значении существительного) — ‘могучие воины, богатыри’ (калька греч. ои SuvocTOt; см.: СлРЯ XI—XVII вв. Вып. 29. С. 143).
48, ст. 11. <...> Стоишь в позорище племен <...> Слово позорище употреблено здесь либо в значении ‘вид, зрелище’ (САР. Ч. V. Стб. 1383), либо в значении ‘собрание’ (СлРЯ XI—XVII вв. Вып. 16. С. 124).
48, ст. 13. Кому еще грозишь с твоих семи холмовъ? «Семихолмным» (septicollis) называют древнейший палатинский Рим, в честь которого в античности справляли «праздник Семихолмия» (Septimontium), а также более поздний Сервиев Рим (часть города, обнесенную Сервиевой стеной), куда входили Палатин, Эскви- лин, Капитолий, Авентин, Квиринал и др. возвышенности (список семи «главных» холмов варьируется по разным источникам). См.: Моммзен Т. История Рима. СПб., 1994. [Т.] I: До битвы при Пидне. С. 56—61.
И. А. Пильщиков
432
49
49.1. «В своих стихах он скукой дышет…»
49.2. Эпиграмма («Его творенье скукой дышет…»)
Адресат эпиграммы неизвестен. Гипотеза Е. Н. Купреяновой и И. Н. Медведевой о том, что эпиграмма направлена против Д. И. Хвостова, «отличавшегося не только графоманией, но и страстью всем читать свои стихи» (Изд. 1936. Т. И. С. 245; предположение об адресате повторено: Изд. 1951. С. 552; Изд. 1957. С. 338; РЭ. С. 767; Изд. 1982. С. 604; Изд. 1989. С. 395; Изд. 2000. С. 466), не находит документальных подтверждений. Еще меньше убеждает сделанное теми же исследователями сопоставление эпиграмм «В своих стихах он скукой дышет…» и «Поэт Писцов в стихах тяжеловат…» (см.: Изд. 1936. Т. II. С. 244—245) — E. Н. Купреянова и И. Н. Медведева исходили из предположения, что ранняя редакция эпиграммы «Поэт Писцов…» была адресована Хвостову, а это неверно (см. комментарии к № 16).
И. Я.
50
«Вчера ненастливая ночь…»
Заглавие в Изд. 1827: «Случай».
По жанру стихотворение близко к альбомному экспромту. Републикация стихотворения в Изд. 1835 вызвала негативную реакцию В. Г. Белинского: «Чем это сантиментальное стихотворение лучше „Триолета Лилете“, написанного Карамзиным? <...> И это поэзия?.. И это хотят нас заставить читать, нас, которые знают наизусть стихи Пушкина?.. И говорят еще иные, что XVIII век кончился!..» (Телескоп. 1835. Ч. 27. № 9; цит. по: Белинский. Изд. 1953—1959. Т. I. С. 326).
И. Я.
50, ст. 2. Лилета. См. комментарий к № 18.1, ст. 29—32.
50, ст. 11—12. <...> Побрел по слякоти, друзья, //И до зари сидел у Паши. Ср. первоначальный вариант ст. 12, записанный в альбом П. Л. Яковлева: <...> И вечер весь провел у Саши. Остроумную интерпретацию сюжета стихотворения предложил Г. Хетсо: «Ненастная погода застает его <поэта. —А. П.> у любимой им Лилеты. Девушка уговаривает его остаться у нее переночевать, подливая ему в стакан вина <...> Но вино разжигает в нем повышенную жажду к наслаждениям, и все кончается тем, что он проводит остальную часть ночи в обществе еще одной девушки» (Хетсо 1973. С. 296). Однако такая интерпретация противоречит смыслу ст. 11—12: Побрел по слякоти и сидел у Паши не есть выражение жажды наслаждений, а, напротив,
28. Боратынский. Том 1
433
ирония над собственной любовной неудачей. Соответственно, имена Паша и Саша — это, в данном контексте, не женские, а мужские имена (ср. с условно-поэтическим именованием героини стихотворения: Лилета). Не исключено, что для Изд. 1827 стихотворение передал А. А. Дельвигу не сам Боратынский, а Павел Яковлев, в чей альбом оно было вписано, — тогда замена имени Саша (в автографе) на Паша (в Изд. 1827) вполне объяснимо. Определение конкретного лица, названного в автографе именем Саша, более проблематично, особенно если учитывать неопределенную датировку стихотворения. Ранняя датировка — 1819 — позволяет предполагать по меньшей мере трех человек из круга, в который входили тогда одновременно и Яковлев и Боратынский: Александр Рачинский (см.: Летопись.С. 89), Александр Крылов (см. комментарии к № 19) и Александр Пушкин (в том же 1819 году в тот же альбом Яковлева Пушкин записал стихотворение «Веселый пир»).
А. М. П.
51
«Полуразрушенный я сам себе не нужен…»
Обстоятельства сочинения этого экспромта и записи его в альбом П. Л. Яковлева неизвестны.
51, ст. 1. Полуразрушенный я сам себе не нужен <...> Этот эпитет использовал К. Н. Батюшков в элегии «Умирающий Тасс» (1817, ст. 25): Полуразрушенный, он видит грозный нас <...> (Батюшков. Изд. 1977. С. 326; о прилагательном полуразрушенный см.: Фридман Н. В. Поэзия Батюшкова. М., 1971. С. 205).
И. П.
52
Моя жизнь
Альбомное стихотворение, не предназначавшееся автором для печати. В стихотворении перечисляются основные поэтические темы раннего Боратынского: домашнее счастье, дружеские пиры, вино, любовь. С заглавием «Моя жизнь» ср. строки из экспромта «В пустых разщетах, в грубом сне…», также вписанного в альбом П. Л. Яковлева: Честные люди, верьте мне, // Меня и жизнь мою полюбят (№ 7, ст. 3—4).
52, ст. 2. <...> С моей семьею домовитой <...> Ср. этот же эпитет, примененный к Музе поэта, в элегии «Прощай, отчизна непогоды…»: <...> Своею Музой домовитой // Он не был позабыт! (№ 35.2, ст. 15—16).
434
52, ст. 5. Люблю пиров веселой шум <...> Автореминисценция из элегии «Уныние» («Разсееваегь грусть веселый шум пиров…», № 29.2). Ср. комментарий к № 41.3, ст. 20.
52, ст. 8. Вакхическая (‘хмельная, алкогольная’) отвага. Прилагательное вакхический образовано от имени Вакха, бога виноделия и вина (см. комментарий к
№ 19, ст. 17).
52, ст. 9. <...> с красоткой записной <...> Прилагательное записная, вероятно, употреблено здесь в значении ‘известная, общепризнанная’ (ср.:
