история появления сохранившихся записей двух вариантов эпиграммы «Братайтеся, к заботливой защите…» (№ 221.2) / «Братайтеся, к взаимной обороне…» (№ 221.1) на л. 19 об. цензурной тетради. Само наличие двух редакций, следы правки в одной из них, а также почерк Н. Л. Боратынской, отличающий эти тексты от основного корпуса цензурной тетради, свидетельствует о позднейшем, «послецензурном» их происхождении. На это впервые обратила внимание E. Н. Купреянова, предположившая, что «записи <...> восстанавливают текст эпиграммы, первоначально находившейся на одном из утраченных ныне листов или же добавленной к сборнику во второй <...> копии и вымаранной там цензурой» (Изд. 1936. Т. I. С. 333). По мнению Куп- реяновой, эпиграмма могла либо изначально входить в первый вариант сборника, цензуровавшийся Флеровым, либо предназначаться уже для «Сумерек», но как в том, так и в другом случае причиной изъятия стихотворения, согласно ее интерпретации, должно было быть непосредственное цензурное вмешательство.

Наличие записей эпиграммы в цензурной тетради — безусловный аргумент в пользу предположения, что Боратынский собирался включить стихотворение в сборник. В цензурной рукописи содержатся только записи текстов, предназначенных для поэтической книги, и очень затруднительно предполагать, что «<Котте- рии>» была единственным исключением. Как показывает реконструкция записей на вырезанных листах, очень вероятно, что эпиграмма входила в первоначальный состав сборника — «Сон зимней ночи», о возможном намерении Боратынского включить текст в «Сумерки» говорить затруднительно, однако вовсе исключать такую возможность тоже нельзя.

Однако почти наверняка можно утверждать, что в первоначальном варианте сборника должна была быть помещена ранняя редакция эпиграммы — «Братайтеся, к заботливой защите…» (№ 221.2), которую Н. Л. Боратынская записала первой на свободном пространстве л. 19 об., сразу вслед за окончанием стихотворения «На что вы, дни!..». Установить точное время ее появления не представляется возможным: может быть, жена поэта вписала текст сразу же после возвращения рукописи от цензора Флерова, но не менее вероятно и более позднее происхождение этой записи. Несомненно лишь то, что вторая редакция («Братайтеся, к взаимной обороне…» — № 221.1) была вписана в цензурную тетрадь значительно позднее того времени, когда в рукописи появилась первая запись. Если бы на момент записи уже существовала поздняя редакция (которая, что немаловажно, воспроизведена многочисленными копиями из семейного архива), то не имело бы никакого смысла вписывать сначала более ранний текст, чтобы затем сразу же вносить в него правку.

444

О временной дистанции между записями двух редакций говорят и их палеографические особенности: исправления в первой редакции и запись второй сделаны другими чернилами, существенно отличается и почерк Н. Л. Боратынской в записях двух текстов, что было бы невозможно при единовременном их появлении.

Абсолютную хронологию записей в цензурной тетради позволяет уточнить новонайденная копия эпиграммы, рукой С. А. Соболевского, где текст записан в несколько иной редакции («Братайтеся! вы бдительной защите…») — под заглавием «Котерия» (№ 221.3). Ее запись на одном листе со стихотворением «Когда твой голос, о Поэт…» (№ 226), а также редакторские пометы Плетнева на обоих текстах (см. примеч. к № 221.3 и № 226) свидетельствуют о том, что оба текста были пересланы Соболевскому для передачи в «Современник» в конце 1843 г. Обращение к его посредничеству было, по всей видимости, вызвано тем обстоятельством, что переписку с ним осенью 1843 г. Боратынский вел более интенсивно, чем с Плетневым: советы и рекомендательные письма Соболевского могли сослужить поэту полезную службу ввиду его близившегося приезда в Париж, где у Соболевского было множество светских и литературных знакомых.

На основании даты свидетельства из типографии и цензурного билета 12-му номеру «Современника» (30 ноября и 1 декабря), где было напечатано «Когда твой голос, о Поэт…», можно примерно датировать создание этой редакции эпиграммы. Осенью 1843 г. Боратынский путешествовал по Германии и Франции, откуда письма в Петербург шли примерно три недели — соответственно, чтобы успеть попасть в 12-ю книжку «Современника», стихотворения должны были быть посланы не позднее начала ноября 1843 г.

При этом копия Соболевского, как показывает сопоставление с обеими записями в цензурной тетради, обнаруживает существенную близость к ранней редакции эпиграммы — «Братайтеся, к заботливой защите…». В копии Соболевского мы находим ту же опоясывающую рифмовку катренов (в отличие от перекрестной в поздней редакции) и, соответственно, сходные синтаксические конструкции, тот же образ в зачине («бдительной защите / Ничтожностей своихъ»). С поздней редакцией, однако, копию Соболевского сближает евангельская формула финального пуанта: вместо «Воистину вЬщал он вам…» ранней редакции — «Аминь, аминь, вещал он вам…». На этом основании можно предполагать, что копия Соболевского отразила промежуточную редакцию эпиграммы, первый шаг от раннего текста, изначально вписанного в цензурную тетрадь, к позднейшему его варианту.

Показательно также, что близость к ранней редакции «<Коттерии>» и еще большую к копии Соболевского обнаруживает и французский автоперевод эпиграммы (см. примеч. к № 221.3), сделанный в Париже зимой 1843—1844 гг., то есть несколько позже, чем копия Соболевского. Во французском переводе, как и в копии Соболевского, и в ранней редакции цензурной тетради, обращение к

443

«глупым и коварным писакам» (ср. «бездарные писцы хлопотуны») предваряет императивный призыв «mais ne conviez pas le vrai talent a boire a votre coupe». В позднейшей редакции императив «Но в свой притон таланта не зовите» был заменен на утверждение в изъявительном наклонении («Но дар прямой не брат у вас в притоне»), а обращение к литературным недругам перемещено в заключительную часть фразы. О наибольшей близости автоперевода именно к варианту копии Соболевского свидетельствует формулировка финального пуанта: «Атеп, Атеп, vous dira-t-il…» — «Аминь, аминь, вещал он вам…», представляющая наиболее значительное расхождение с ранней редакцией цензурной тетради («Во- истинну вещал он вам…»)21.

Таким образом, можно предполагать, что к концу 1843 — началу 1844 г., времени, когда была создана копия Соболевского и сделаны французские автопереводы, поздней редакции эпиграммы еще не существовало. Актуальным текстом для поэта была первая, ранняя редакция, над которой он продолжал работу, что отразилось в копии Соболевского. Все это заставляет думать, что время записи ранней редакции в цензурной рукописи должно быть, видимо, ограничено отъездом Боратынских в путешествие22 — то есть ее появление следует датировать второй половиной января 1842 — началом сентября 1843 г.

Поздняя редакция, в свою очередь, должна быть датирована самыми последними месяцами жизни Боратынского, раз еще в Париже поэт воспроизводит в переводе раннюю редакцию эпиграммы23. Едва ли Н. Л. Боратынская могла вписать новую редакцию в цензурную тетрадь при жизни поэта — трудно предполагать, что эта рукопись была взята в заграничное путешествие. Таким образом, необходимо согласиться с предположением E. Н. Купреяновой о посмертной записи этого варианта текста. Косвенным подтверждением этой гипотезы могут служить и другие копии эпиграммы (см. примеч. к № 221.1), сохранившиеся в

21 Другое смысловое отличие между ранним вариантом цензурной тетради и копией Соболевского — эпитет в зачине («бдительной защите» / «заботливой защите») — при сопоставлении с французским автопереводом не столь показательно. Хотя основное значение глагола «veiller» (‘бодрствовать’, ‘бдеть’) ближе к эпитету в копии Соболевского («бдительный»), но определение ранней редакции цензурной тетради — «заботливой защите» — корреспондирует с переносным значением «veiller» (‘следить’, ‘заботиться’).

22 Боратынский с семейством выехал в Петербург в начале сентября (около 3-го) 1843 г., откуда, пробыв в столице примерно десять дней, в конце 10-х чисел сентября отправился за границу с женой, старшей дочерью Александрой и сыновьями Львом и Николаем (Летопись.

С. 398—399).

23 Интересно заметить, что уже французском автопереводе появляется мотив «взаимной обороны посредственностей» («Иа defence de vos mediocrites respeclives»), возникающий затем и в поздней редакции («Братайтеся, к взаимной обороне / Ничтожностей…»), что может быть признано дополнительным аргументом в пользу предложенной хронологии.

446

семейном архиве, которые следует датировать временем после смерти Боратынского, — все они дают текст второй редакции, которую, очевидно, в семье считали окончательной24.

ПРОБЛЕМА ВЫБОРА «ОСНОВНОГО ТЕКСТА»

а) «Сумерки» vs цензурная тетрадь

Обратимся теперь к принципиальной текстологической проблеме, не раз обсуждавшейся в связи с «Сумерками», — проблеме выбора основного текста. В эдиционной традиции, основанной на принципе отражения «последней авторской воли», источником основного текста для большинства стихотворений сборника, разумеется, выступала печатная книга, однако в ряде случаев чтение «Сумерек» отвергалось в пользу вариантов цензурной тетради.

По мнению редакторов предшествовавших изданий Боратынского, запретительные пометы Флерова в цензурной рукописи представляли собой достаточное основание, чтобы предполагать сугубо вынужденный характер правки в тех текстах, которые вызвали замечания первого цензора сборника, — стихотворениях «Недоносокъ» (№ 197), «Тщетно, меж бурною жизнью и хладною смертью, философ…» (№ 200) и «Были бури, непогоды…»

(№ 203):

ст. 36 <стихотворения «Недоносок»> напечатана с цензурным искажением <...>; изменение <в заключительных строках стихотворения «Мудрецу»> вызвано пометкой цензора в копии «Сумерек»

(Изд. 1936. Т. И. С. 270—271; ср. также Изд. 1937. С. 368—370, Изд. 1982. С. 644—646);

24 Необычное, на первый взгляд, вмешательство Н. Л. Боратынской в рукописи покойного поэта согласуется с мемориальной деятельностью вдовы, развернувшейся по ее возвращении в Петербург. Как будет показано далее, именно после смерти Боратынского стараниями Настасьи Львовны формируется основной корпус копий его поздних стихотворений, которые она вписывает в свои альбомы, основываясь на рукописях, разысканных в Москве и Муранове. При этом можно думать, что запись второй, поздней редакции «<Коттерии>» не была единственным следом посмертного обращения Н. Л. Боратынской к цензурной рукописи. Эта запись эпиграммы, внизу л. 19 об. цензурной рукописи, по цвету чернил и почерку, очень похожа на ряд других записей Настасьи Львовны в рассматриваемой тетради — запись полного текста «Ахилла» в окончательной редакции (Л. 10 об.) и исправление в финале «Скульптора»

(Л. 23 об.)

447

по требованию цензуры изменена заключительная строка <«Недоноска»> — см. в цензурном экземпляре <...>; цензором отчеркнуто «словом тревожным», отчего Боратынский сделал исправление, вошедшее в печатный текст.

(Справочный том. С. 289, 293)

История работы Боратынского над сборником заставляет признать эти выводы необоснованными: по цензурной тетради, отражающей лишь ранний этап подготовки книги, невозможно судить о повторной цензуре сборника. Как было показано, отметки первого цензора в большинстве своем никак не повлияли на позднейшие чтения «Сумерек»: «Последний Поэтъ», «Бокалъ», «Еще как Патриарх не древен я…», «Толпе тревожный день приветен…», «Рифма» были напечатаны безо всяких изменений, несмотря на претензии Флерова, а исправления, внесенные в названные тексты, не сводились к прямому исполнению требований цензора. Отметки Флерова никак не могут выступать свидетельством о претензиях Снегирева, которые только и могли повлиять на тексты, вошедшие в окончательный вариант сборника.

На нынешнем этапе источниковедческих разысканий мы не располагаем надежными свидетельствами, позволяющими четко выделить подлежащие устранению в критическом тексте собственно цензурные поправки в текстах «Сумерек», если таковые были. Анализ разночтений между цензурной тетрадью и итоговым вариантом сборника убеждает в том, что после возвращения рукописи из первой цензуры Боратынский предпринял серьезную