с перечнем «автографов» в Изд. 1914—1915 (см. выше) заставляет думать, что речь идет об одной и той же «тетрадке <...> последних стихотворений Баратынскаго», которая ныне хранится в РГАЛИ в фонде Н. В. Путяты (Ф. 394. Оп. 1. № 73)33. В пользу этого предположения свидетельствует сравнение записей текстов с описанием «мурановских автографов» в Изд. 1914—1915. Так, .Гофман упоминает о листе почтовой бумаги «с автографами двух стихотворений, не отделенных друг от друга чертой: „Рифма“ <...> и В руках у этого педанта», что соответствует последовательности записей названных стихотворений на л. 12—12 об.; перечисляет «отдельные автографы в тетради: Люблю я вас, Богини пенья <...> и Когда дитя и страсти и сомненья» — очевидно, копии этих стихотворений на отдельных листах (Л. 5,8). Тексты автопереводов, опубликованных Гофманом по «автографам», также соответствуют копиям из архива Путяты, в которых содержатся уникальные варианты по сравнению с другими известными источниками (см. об этом: Бодрова 2010. С. 148—150).

Исключительно показательно и приводимое Гофманом описание «автографа» «Дядьке Итальянцу»:

В рукописи 117 стих подвергся незначительному исправлению, сохраненному нами:

Мол(ил)я разсеянья от думы роковой.

Заключительный же стих имеет две редакции <...>: напечатанную нами в тексте <Чем вздохи южные с душистым их упоем!> и —

Чем вздохи южные с полуденным алоем.

(Изд. 1914—1915. Т. I. С. 309)

Оно в точности соответствует текстологическим особенностям копии послания из архива Путяты (РГАЛИ. Ф. 394. Оп. 1. № 73. Л. 9 об. — И об.): в ст. 117 изначально записанная форма «Молилъ» исправлена на «Моля», а к финальному стиху приписан вариант: «с полуденным алоемъ»34.

Все эти факты позволяют прийти к выводу, что указание на «мурановские автографы» в Изд. 1914—1915 недостоверно35, что отмечал еще Ю. Н. Верховский в готовившемся им издании — ср., например, в комментарии к «Дядьке Италь

33 Тетрадь в настоящее время расшита, но отдельные листы скреплены между собой и вложены в специальную обложку.

34 Другие разночтения этой же копии относительно текста «Современника», учтенные в основном тексте Изд. 1914—1915: в ст. 88 «в мраке», ст. 96 «Сциллы» (Т. I. С. 173).

Ошибка Гофмана в описании рукописей не удивительна, учитывая невероятную спешку, в которой готовилось издание. Судя по рабочим тетрадям Гофмана и письмам, он очень быстро

458

янцу»: «В примечаниях академического издания сказано: „Издается по автографу, хранящемуся в бумагах И. Ф. Тютчева»; такого автографа в Муранове нет» (Верховский 1935. С. 119,120). Таким образом, авторитет публикации Гофмана, якобы восходящей к утраченным автографам, следует признать необоснованным, как и решение печатать какие-либо тексты из названного перечня по Изд. 1914—1915 (Справочный том. С. 359, 363) — в том числе послание «Дядьке Итальянцу».

II. СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ НАПЕЧАТАННЫЕ ПРИ ЖИЗНИ БОРАТЫНСКОГО,

И СТАТУС КОПИЙ ИЗ СЕМЕЙНОГО АРХИВА

Существенная часть поздних стихотворений Боратынского оставалась неопубликованной при жизни поэта и дошла до нас только благодаря копиям, сделанным Настасьей Львовной в ее альбомах и тетрадях. Значимость этих документов, хранившихся в Казанском архиве Боратынских36, была в полной мере оценена уже Гофманом, который — по копиям Н. Л. Боратынской — впервые напечатал стихотворение «На все свой ход, на все свои законы…» (№ 219), а также привел многочисленные разночтения, отражающие работу поэта над стихотворениями.

Хотя особая роль копий Н. Л. Боратынской для текстологии поздних сочинений Боратынского была очевидна еще в начале научного исследования наследия поэта37, эта группа архивных документов до сих пор оставалась малоизученной в источниковедческом и текстологическом отношении: не была прояснена хронология заполнения альбомов Н. Л. Боратынской (за исключением автографов самого поэта), не уточнены обстоятельства записи стихотворений и писем, их отбор и их соотношение с другими известными источниками текстов.

отсматривал разные группы документов, делал из них выписки и, по всей видимости, к оригиналам больше не возвращался (см. ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 73, 74; а также Гофман 2004. С. 206—222).

36 Один из альбомов (ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 40) назван в перечне документов, полученных Ю. Н. Верховским от А. Н. Боратынского во время поездки в Казань: «Альбом in—4°, содержащий рисунки и копии, главным образом стихотворений Е. А. Боратынскаго и его писем, с надписью на 1-м листке: Рисовано и писано матерью моей Анастасьей Львовной Боратынской в 1844 и след. годахъ» (Верховский 1908. С. 1203). В списке документов из Казанского архива, помещенном М. Л. Гофманом в Изд. 1914—1913, упомянут «альбом Анастасии Львовны Боратынской, принадлежащий 3. Е. Геркен <дочери поэта>» (Изд. 1914—1915. Т. II. С. 274), по описанию и перечню текстов — это альбом «Souvenir» (ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 38).

37 Как отмечал еще в 1927 г. Г. О. Винокур: «долг современного издателя Баратынского заключается в том, чтобы дать посильный ответ относительно <...> разночтений, введенных в текст Баратынского его наследниками. Пока этот вопрос не будет подвергнут специальному исследованию, мы не будем иметь такого собрания сочинений Баратынского, на какое можно было бы полагаться без особых опасений» (Винокур 1927. С. 104).

459

Н. Л. Боратынская.

Фотография с портрета 1830-х—1840-х гг.

Основной массив копий сосредоточен в трех альбомах Н. Л. Боратынской, ныне хранящихся в Рукописном отделе Пушкинского Дома:

— Ф. 33. Оп. 1. № 38: Альбом Н. Л. Боратынской «Souvenir». 76 лл.38;

— Ф. 33. Оп. 1. № 40: Альбом Н. Л. Боратынской. 112 лл.;

— Ф. 33. Оп. 1. № 41: Альбом Н. Л. Боратынской. 65 лл.

В этому корпусу примыкает обширный комплект копий Н. Л. Боратын

ской в нескольких сплетенных тетрадях и на отдельных листах (ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 42), однако по своему составу и компоновке эта группа копий зна

38 Альбом «Souvenir», очевидно, начал заполняться еще в середине 1820-х гг.: он открывается группой автографов Боратынского, озаглавленных «Сочинения Евгения Баратынскаго 1824 и 1823 года» (см. Боратынский 2002. Т. 2. Ч. 1. С. 89), которые, вероятно, были вписаны в альбом Настасьи Львовны в период сватовства Боратынского или в первые месяцы после их свадьбы — т. е. весной — осенью 1826 г. Затем альбом заполнялся только рукой Н. Л. Боратынской. Наличие автографов поэта и, соответственно, наиболее раннее время заполнения отличает альбом «Souvenir» от других альбомов рассматриваемой группы; помимо того, собственноручные записи Боратынского, несомненно, придавали этому альбому особую ценность в глазах Настасьи Львовны. Исходя из этого, в тех случаях, когда все три альбома дают идентичный текст того или иного стихотворения, в качестве приоритетного источника для публикации выбирается альбом «Souvenir», хотя мы и отдаем себе отчет в некоторой произвольности этого выбора.

460

чительно отличается от рассматриваемых альбомов и создавалась, по-видимому, значительно позже — одна из тетрадей, содержащая записи посланий Боратынского (Л. 118—145 об.), по штемпелю на бумаге («АХ / 6 / Знаменской / фабрики») датируется не ранее 1848—1849 гг. (Клепиков 1959. С. ЮЗ)39. В то же время в трех рассматриваемых альбомах мы находим очень сходный состав записей: это поздние стихотворения Боратынского, последняя редакция поэмы «Цыганка», автопереводы на французский язык (в двух альбомах), списки писем последних лет. Такая устойчивость корпуса— едва ли случайная — позволяет реконструировать возможные обстоятельства заполнения всех этих альбомов и прагматику создания этого комплекса рукописей.

«Собрать все, что сможет»: история заполнения альбомов и их состав

После внезапной кончины Боратынского в Неаполе 29 июня/И июля 1844 г.40 Настасья Львовна, заручившись договоренностями о последующей перевозке гроба поэта (Хетсо 1973. С. 258—259; см также Pacini Savoj 1959. Р. 201—203), незамедлительно вернулась в Петербург, куда приехала в самом конце августа. Еще в Италии она пыталась, при помощи А. А. Иванова, заказать посмертный бюст Боратынского у лучших итальянских художников (Хетсо 1973. С. 258—259) и затем уже в Петербурге не оставляла хлопот о сохранении памяти о поэте: она просила родственников мужа прислать имевшиеся у них портреты Боратынского41, в письмах к ним, в свою очередь, сообщала неизвестные им стихотворения.

Уже в первых сентябрьских письмах Н. Л. Боратынской возникает идея необходимости посмертного воздаяния покойному поэту, который, по ее мнению, несомненно заслужил земную славу:

39 Описание всех перечисленных источников см. в наст. томе. С. 403—424.

40 См. ее письмо Путятам о смерти Боратынского, написанное «в тот же самый день»: Хетсо 1973. С. 237; оригинал: РГАЛИ. Ф. 394. Оп. 1. № 80. Л. 87—88.

41 Просьбы о присылке портрета Боратынского мальчиком Настасья Львовна обращает к матери поэта: «Vbus avez un portrait d’Eugene enfant dont j’ai toujours desire une copie; si vous vouliez me le confier, je 1’aurais fait faire ici et je vous 1’aurais renvoye sans retard» [У вас есть портрет Евгения ребенком, копию которого я всегда хотела иметь. Если бы вы доверили мне его, я бы заказала здесь с него копию и тотчас бы отослала вам обратно оригинал] (ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 21. Л. 2); о трудностях с поисками портрета для изготовления бюста см. в письме Н. Л. Боратынской к Сергею Боратынскому — ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 103. Л. 1—2 об. (см. ниже).

461

…mais le souvenir et le nom qu’Eugene laisse, ne me trouvent pas indifferente; la gloire n’est pas une vanite; c’est la recompense terrestre que Dieu accorde a ses eius; c’est celle qu’il a promise a ses patriarches: la memoire de leur passage meme dans ce monde et Eugene n’-a-t’il pas merite cette recompense? lui qui a offert une exemple unique peut- etre de la reunion des talents, des passions et de toutes les vertus.

[…но память и имя, завещанное Евгением, не оставляют меня равнодушной. Слава не есть тщеславие, это земное воздаяние, которое Господь дарует своим избранникам. Это то, что обещал он своим патриархам, — память об их бытии в земном мире, и разве Евгений не заслужил этого воздания? Он, явивший собой пример, может быть, единственный в своем роде, соединения талантов, сильных чувств и всех возможных достоинств.]

(ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 21. Л. 1 об.—2)42.

Между тем в газетах и журналах не спешили воздавать почести Боратынскому: газетные некрологи были кратки и скупы на похвальные отзывы о его литературных заслугах:

<...> прискорбно передать <...> весть о кончине известнаго поэта Русскаго, певца Эды и Пиров, Евгения Абрамовича Баратынскаго, который умер недавно в Италии, лет пятидесяти от рождения. <...> Образовав стих свой по стиху Пушкина, обладая пламенным воображением и поэтическим чувством, Баратынский легко мог увлечь публику в то время, когда гладкость и легкость стиха не были еще делом обыкновенным. Сам Пушкин много способствовал славе Баратынскаго <...>. Но впрочем публика, сначала увлекшись безсознательно, вскоре оценила Баратынскаго по достоинству: Пушкин ушел от него на неизмеримое разстояние, сделался единственным ея кумиромъ; Баратынский остался поэтом уважаемым, памятным по первым впечатлениям, остался пивцом Эды и Пиров. <...> Баратынский долго ничего не издавал, публика отвыкала от него более и более, и наконец последния стихотворения