его, под названием Сумерки, прошли почти незамеченными Sic transit gloria mundi!

(Межевич 1844. С. 731)

Из Москвы уведомляют о грустной потере Русской Словесности: Евгений Абрамович Баратынский скончался 29-го Июня сего года в Неаполе, куда уехал он осенью прошедшаго года, для поправления разстроеннаго здоровья. Поэтическое небо Неаполя не оживило поэта. <...> В 1842 году издано было неболь

42 Практически дословно этот пассаж Н. Л. Боратынская повторила в статье в ответ И. Г. Головину — см. Хетсо 1964. Р. 13; проверено по автографу: РГАЛИ. Ф. 51. Оп. 1. № 200. Л. 2 об.

462

шое собрание стихотворений Баратынскаго под названиемъ: Сумерки. Это был последний отблеск померцающаго дарования.

(Северная Пчела. 1844. № 184. 14 августа. Смесь. С. 733) 43

Умер поэт, писавший когда-то стихи, нравившиеся публике, и пользовавшийся значительною известностию, но в последнее время совершенно-забытый публикою. <...> Его гладкий щегольски-выкованный и обточенный стих, самый род поэзии, избранный им, — все это нравилось в нем публике, неизбалованной еще легкими и бойкими стихами, и чрезвычайно любившей по молодости лет своих, эту заунывную, плачущую поэзию, которая нашла себе на Руси в Баратынском главнаго своего выразителя. <...> Особенно-много восторженных поклонников находил Баратынский между русскими провинциальными дамами, как находит ныне (или находил еще недавно) г. Бенедиктов между петербургскими чиновницами. <...> К концу своего литературнаго поприща Баратынский начал заметно упадать, и последняя книжка его стихотворений, изданная под названием «Сумерки», далеко ниже первых его произведений не только по отсталости во вкусе и направлении, но и во всех других отношениях.

(Русский Инвалид. 1844. № 187. 20 августа. С. 746)

Холодность общего тона журналистов44 — при том, что возражал сдержанным оценкам Боратынского только Плетнев (см.: Плетнев 1844) — по всей видимости, убедила Настасью Львовну в необходимости формирования иного образа покойного поэта внутри семьи. Как сам Боратынский в последние годы предпочитал семейный круг светским знакомствам и активной литературной жизни, так и его вдова решила создать домашний мемориальный комплекс, который бы позволил ей сохранить тот образ поэта, каким она желала его видеть. Эти интенции Н. Л. Боратынской хорошо видны не только из ее прямых высказываний о поэте — так, копируя свое письмо графине де Фонтан в один из своих альбомов, Настасья Львовна сопроводила копию следующей припиской: 43 44

43 Этот некролог был перепечатан в «Санктпетербургских ведомостях» (1844. № 187. 17 августа. С. 843—844) и «Русском инвалиде» (1844. № 186. 19 августа. С. 743). В «Московских ведомостях» появилось лишь краткое сообщение о смерти поэта: «Здесь получено из Италии печальное известие о кончине известнаго Русскаго поэта, Евгения Абрамовича Баратынскаго» (Московские ведомости. 1844. № 99. 17 августа. С. 628).

44 Помимо газетных некрологов, посвященные Боратынскому статьи и заметки появились в ряде журналов в течение конца 1844 — начала 1843 гг.: Сенковский 1844; Галахов 1844; Белинский 1845; Киреевский 1845а; Киреевский 18456. Отрывки из перечисленных статей с откликами на «Сумерки» см. в Приложении к настоящему тому.

463

Broullion de ma lettre a la Csse de Fontanes qu’il ne faut pas dechirer. Si mes cadets ne conservent pas leur soeur ainee et leur frere aine, cette lettre pourra leur faire connoitre leur pere mieux que nos articles de journaux, a qui Dieu pardonne!

[Черновик моего письма графине де Фонтан, который не должно уничтожить. Если мои младшие дети лишатся старших сестры и брата, это письмо позволит им узнать их отца лучше, чем статьи в наших журналах — да простит их Господь!]

(ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 40. Л. 73)

Круг идей, занимавших вдову поэта осенью 1844 г., не мог не сказаться на ее отношении к рукописям покойного мужа и его неопубликованным или малоизвестным сочинениям. Она не только копирует его поздние стихи и автопереводы для посылки матери поэта, но в 20-х числах сентября, как следует из письма С. Л. Путяты к С. М. Боратынской и письма Н. В. Путяты к жене, в сопровождении зятя отправляется в Москву с тем, чтобы привести в порядок дела, а также чтобы собрать и найти рукописи поэта, остававшиеся в Москве и Муранове:

С. Л. Путята — С. М. Боратынской:

Chere Sophie, та soeur а regu votre lettre la veille de son depart pour Moscou; elle a voulu faire ce voyage pour quelques arrangemens necessaires et pour recueillir aussi tout ce qu’elle pourrait trouver de Гecriture d’Eugene, quelques vers inacheves laisses a Mouranovo etc. Mon mari Га accompagnee.

[Милая Софи, сестра получила ваше письмо накануне своего отъезда в Москву; она решила предпринять это путешествие для необходимого устройства дел, а также затем, чтобы собрать все, что она сможет найти из рукописей Евгения, некоторые неоконченные стихотворения, оставшиеся в Муранове, и проч. Мой муж отправился вместе с ней.]

(ПД. Ф. 33. Оп. 2. № 126. Л. 2; курсив мой. — А. Б.).

Н. В. Путята — жене Софье Львовне:

В Муранове мы провели около двух суток. ПоЬхали туда в Воскресенье поутру, а возвратились во Вторник вечером. <...> Докучливость Беккера не дала мне предаться совершенно самым грустным и унылым чувствам, которыя возбуждает это место. Тут все живо напоминает покойнаго Евгения. Все носит свежие следы его забот, его дум, его предположений на будущее. <...> Я не пишу тебе о том, что должна была чувствовать Настасья Львовна. Ея печаль так глубока, так истина <так!>, что я смотрю на нее с каким то благоговением, не смею говорить о ней, не смею даже видимо замечать ее.

464

<...> Без крайней необходимости мы конечно не останемся здесь лишняго часа, но не могу еще определить дня нашего выезда. Это будет зависеть от того, как кончим здесь дело об опеке. <...> Мы пробыли в Москве, до отъезда в Мураново, только один день <...> Надеюсь однако, что все это задержит нас не более нескольких дней.

(РГАЛИ. Ф. 394. Он. 1. № 191. Л. 42—43; публикацию фрагментов письма см. Пигареѳ 1948. С. 36—37)

Найденные бумаги Боратынского, по всей видимости, были привезены в Петербург и составили основу того корпуса художественных и эпистолярных текстов, который Н. Л. Боратынская перенесла на страницы своих альбомов. О том, что искомые бумаги осенью 1844 г. были в распоряжении Настасьи Львовны в Петербурге, говорит скорая публикация в «Современнике» стихотворения «Люблю я вас, Богини пенья!..» (см. ниже), написанного, очевидно, до заграничного путешествия: на листах черновика этого стихотворения и соседствующих с ним набросков «Опять весна, опять смеется луг…» находятся хозяйственные расчеты и рисунки, вероятно, относящиеся к мурановскому строительству (см. примеч. к №№ 224, 225). Нужно полагать, что подобные бумаги во время путешествия Боратынских оставались в Муранове или Москве и могли попасть в распоряжение Н. Л. Боратынской только во время сентябрьской поездки.

Устойчивость корпуса текстов в альбомах жены поэта, записанных подряд, сходным почерком, заставляет думать, что все они были вписаны Настасьей Львовной примерно в одно и то же время — очевидно, начиная с осени 1844 г., после ее возвращения из Москвы. Косвенным подтверждением предложенной датировки может служить помета Н. Е. Баратынского на первом листе одного из альбомов: «Рисовано и писано матерью моей Анастасией Львовной Боратынской в 1844 и след. годахъ» (ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 40. Л. 1).

Особого внимания заслуживает состав текстов. Подборка стихотворений, помещенных в альбомах, несомненно свидетельствует об их сознательном отборе: это, с одной стороны, поздние стихотворения Боратынского — главным образом, те, что не вошли в «Сумерки» («Мою звезду я знаю, знаю…») и были написаны после выхода сборника («Когда, дитя и страсти и сомненья…», «Пироскафъ», «Дядьке Итальянцу» и др.), а с другой — тексты прежних лет, которые, однако, по тем или иным причинам сам поэт не включил в свой сборник 1835 г. ( «Поверьте мне, Фиглярин моралист…», «Журналист Фиглярин и Истина», «Языков, буйства молодаго…», послание к Дельвигу [«Так, любезный мой Гораций…»]).

К этому корпусу стихотворений примыкали французские автопереводы — записанные в двух альбомах Н. Л. Боратынской параллельно с

30 — 5341

463

русскими оригиналами (ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 38. Л. 45 об.—50; № 40. Л. 30 об.—36 об.), а также переработанная редакция последней поэмы Боратынского «Цыганка». Списки этой новой редакции, которую, судя по пометам Н. Л. Боратынской в этих копиях, нужно датировать 1842 г., находятся во всех трех рассматриваемых альбомах (ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 38. Л. 61 — 76; № 40. Л. 47—56; № 41. Л. 10—44). В одном из альбомов

жены поэта к этому корпусу поэтических текстов и переводов добавлены и прозаические сочинения Боратынского: предисловие к поэме «Наложница», миниатюра «История кокетства» и повесть «Перстень» (ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 40. Л. 40 об.—46, 60—63, 63 об.—72).

Таким образом, копии произведений Боратынского в альбомах его вдовы фактически оказывались важнейшим дополнением к его печатным книгам и, очевидно, задумывались Настасьей Львовной в таком мемориальном качестве — сохранить для потомства разрозненные тексты, не собранные самим автором, но представляющие несомненную ценность.

Редакторское вмешательство Н. Л. Боратынской

Как уже было отмечено, автографы поздних стихотворений, с которых Н. Л. Боратынская копировала тексты в свои альбомы, дошли до нас только в незначительном числе случаев — в отличие, например, от писем Боратынского. При всей разнице в статусе художественных и эпистолярных текстов, обращение к материалам писем оказывается показательным в отношении общих принципов Настасьи Львовны при копировании текстов Боратынского. В этой перспективе примечателен даже не столько отбор эпистолярного материала, сколько последовательная цензура высказываний поэта, предназначавшихся для «читателя в потомстве». Как явствует из обращения к сохранившимся автографам писем, в подлинниках зачеркнут ряд фраз, а в копиях Настасьи Львовны соответствующие фрагменты выпущены — иногда с обозначением пропуска, а иногда и без, при этом в копиях отдельные слова дописаны Н. Л. Боратынской — для обеспечения связности текста:

Автограф:

Вяземской в ответь на мою карточку написал мне несколько милых слов, предлагая ко мне приехать. Было уже поздно, и мы согласились съехаться у Одоевских. <Зачеркнуто 12 строк>, котораго ты знаешь несколько шутовских стиховъ: Таракан как в стакан etc <...>

(ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 77. Л. 33—34 об.)

466

Копии Н. Л. Боратынской:

Вяземской в ответь на мою карточку написал мне несколько милых слов, предлагая ко мне приехать. Было уже поздно, и мы согласились съехаться у Одоевскихъ Также познакомился там с Мятлевым, котораго ты знаешь

несколько шутовских стиховъ: Таракан как в стакан etc <...>

(ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 38. Л. 29 об.; № 40. Л. 13 об.—14)

Художественные тексты также, по всей видимости, не избежали вмешательства Настасьи Львовны, однако в случае со стихотворениями ее «соучастие» не всегда имело характер сугубо