редакторской правки, но было обусловлено необходимостью дать связное прочтение малоразборчивых черновиков, которые оказались в ее руках.

О подобной проблеме, которую пришлось решать переписчице рукописей поэта, красноречиво свидетельствует примечание Настасьи Львовны к первому стиху финальной строфы стихотворения «Опять весна, опять смеется луг…»: «Этот стих невозможно было разобрать но применились ко смыслу с теми словами которые были не так связно написаны». Слова «невозможно было разобрать» (ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 41. Л. 8 об.—9). В копии того же текста в альбоме «Souvenir» последняя строфа записана в двух различных вариантах (ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 38. Л. 54—54 об.; см. примечания к № 224):

1) Пусть [думаю] верую простясь я с лирою моей Что некогда ее заменят эти Поэзии таинственных скорбей Могучие и сумрачные дети!

.2) И пусть, простяся с лирою моей,

Я верую: ее заменят эти.

Поэзии таинственных скорбей Могучие и сумрачные дети!

Замечание о том, что «стих невозможно было разобрать», несомненно относится к черновикам «Опять весна, опять смеется луг…», большая часть которых и сейчас имеется в распоряжении исследователей. На листе, известном только благодаря факсимильному воспроизведению автографа в Изд. 1869, уверенно читаются две последние строки «Поэзии таинственных скорбей / Могучие и сумрачные дети!» (см. фотокопию), однако ни один из наличествующих в копиях вариантов первых двух строк, равно как связный вариант предпоследней строфы, в известных рукописях не представлен. Нельзя исключать, что в

30*

467

данном случае воспроизведенный в альбомах текст был «собран» Настасьей Львовной из поддающихся прочтению разрозненных отрывков черновика, однако более вероятным все же кажется, что один или несколько листов, бывших в распоряжении Н. Л. Боратынской, до нас не дошли. Косвенным свидетельством в пользу этого предположения может служить история текста стихотворения «Люблю я вас, Богини пенья!..», для которого также сохранился черновой автограф, представляющий, однако, его раннюю редакцию — «Над дерзновенной головою…» (№ 225.2). Во всех копиях Н. Л. Боратынской мы находим законченный, очевидно, позднейший вариант — «Люблю я вас, Богини пенья!..», который обнаруживает текстовые совпадения с черновиком только в ст. 7—8, 10—14, а в остальном дает совершенно иной текст (ср. № 225.1 и 225.2). В этом случае затруднительно предполагать, что законченный вариант стихотворения был плодом самостоятельного творчества Настасьи Львовны, а не опирался на утраченные ныне рукописи Боратынского. На этом основании в качестве источника основного текста — и для «Опять весна, опять смеется луг…», и для «Люблю я вас, Богини пенья!..» — копии Н. Л. Боратынской, несмотря на ее редакторское вмешательство, кажутся более предпочтительными, нежели черновые автографы, не дающие связного и законченного текста и, по-видимому, сохранившиеся не полностью.

Проблема определения редакторского вмешательства Н. Л. Боратынской встает и в тех случаях, когда мы не имеем оригиналов творческих рукописей Боратынского. В ряде копий поздних стихотворений можно видеть правку Настасьи Львовны, причем поправки делаются только в одной копии из нескольких существующих — и таким образом возникает проблема выбора текста.

В частности, подобный вопрос должен быть решен для стихотворения «Спасибо злобе хлопотливой…» (№ 223). В одной из посмертных альбомных копий в ст. 7 сделано исправление: «Но вот к борьбе [глухой вашъ] ваш дикой голос / Меня зовет и будит мой» (ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 41. Л. 7 об.), в то время как во всех других копиях эта строка читается без поправки: «Но вот к борьбе глухой ваш голос…» (см. примеч. к № 223). Отсутствие этой поправки в других альбомах вдовы поэта, заполнявшихся примерно в то же время, что и альбом № 41, говорит, как кажется, в пользу большей аутентичности неисправленного чтения («глухой ваш голосъ»); по крайней мере, мы не располагаем никакими данными в пользу того, что эта поправка восходит к авторскому варианту, а не является редакторским вмешательством Настасьи Львовны.

Сходный случай представляет собой история текста уже упоминавшегося стихотворения «Люблю я вас, Богини пенья!..» (№ 225.1). Во всех известных копиях из семейного архива вторая его строфа читалась следующим образом:

468

Любовь Камен с враждой фортуны

Одно. Молчу! боюся я

Чтоб персты, падшие на струны,

Не пробудили бы перуны,

В которых спит судьба моя.

В то же время в архиве Плетнева сохранилась еще одна копия Н. Л. Боратынской, послужившая источником публикации в «Современнике». В этой копии в ст. 8 рукой Настасьи Львовны сделана поправка: частица «бы» зачеркнута, а сверху вписан другой вариант «вновь»: «Чтоб персты, падшие на струны, / Не пробудили [бы] вновь перуны». Именно в таком варианте, с поправкой, стихотворение увидело свет на страницах журнала Плетнева.

Статус варианта «Современника» по-разному оценивался издателями и комментаторами Боратынского. В изданиях, подготовленных сыновьями поэта (Изд. 1869. С. 168—169; Изд. 1884. С. 273), стихотворение печаталось в соответствии с большинством копий Н. Л. Боратынской («Не пробудили бы перуны»), такое же решение было принято в Изд. 1951 (С. 309) и Изд. 1957 (С. 199). В других собраниях сочинений Боратынского (Изд. 1914—191545, Изд. 1936, Изд. 1982, Изд. 1989, Изд. 2000) текст, напротив, публиковался по «Современнику».

Как и в случае с рассмотренным выше исправлением в одной из копий стихотворения «Спасибо злобе хлопотливой…», уникальность поправки в копии, посланной Плетневу, свидетельствует, скорее, в пользу того, что перед нами редакторское исправление вдовы поэта — вероятно, вызванное стремлением устранить неудачный повтор условной частицы «Чтоб персты <...> Не пробудили бы…»46. Характерно, что оно появляется именно в той копии, которую

45 М. Л. Гофман ошибочно считал копию Н. Л. Боратынской из Мурановского архива (ныне в РГАЛИ) автографом (см. выше) и потому, согласно с чтением этого источника, также предпочел вариант «Не пробудили бы перуны» в качестве основного. В тексте же «Современника», с его точки зрения, могла быть допущена опечатка (Изд. 1914—1915. Т. I. С. 307). С этим предположением Гофмана не согласились Н. О. Лернер (Лернер 1915. С. 3) и Ю. Н. Верховский, однако и последний, как следует из сохранившихся комментариев, не решился ввести вариант «Современника» в основной текст. Как пояснял свою позицию Верховский, «он не введен поэтом в окончательный текст, которым пользовались редакторы изданий 1869 и 1884 гг., дающие этот вариант в примечаниях, а автограф иной, кроме чернового, нам неизвестен» (Верховский 1935. С. 119).

46 Ср. суждение Н. О. Лернера о стилистических преимуществах варианта «Современника» и в то же время приводимые им аргументы в пользу рукописных источников: «В печатной редакции, появившейся с неизвестнаго оригинала после смерти автора, нет этого повторения условной частицы: „чтоб — бы“, и сказано лучше: „не пробудили вновь перуны“… Такъ

469

Н. Л. Боратынская специально сделала для посылки в «Современник». Исходя из этого, более корректным решением представляется выбор в пользу чтения большинства копий Н. Л. Боратынской, не отмеченных ее последующим редакторским вмешательством.

Более неоднозначный случай возникает тогда, когда явных следов правки в копиях Н. Л. Боратынской нет, но между копиями имеются разночтения. Текст эпиграммы «В руках у этаго педанта…» (№ 220) известен по трем копиям Н. Л. Боратынской: две из них находятся в обсуждаемых альбомах (ПД. Ф. 33. Оп. 1. № 38. Л. 55 об. и № 40. Л. 59), а еще одна хранится в архиве Путят и сделана на отдельном листке, где также помещаются стихотворения «Рифма», «Предрассудокъ» и «Vanitas Vanitatum» («Что за звуки? мимоходом…») (РГАЛИ. Ф. 394. Оп. 1. № 73. Л. 12—13 об.). В альбомах Настасьи Львовны ст. 6 читается «Он громогласный запевала, / Да запевала похоронъ», в отдельной копии противительный союз другой: «Он громогласный запевала, /Но запевала похоронъ».

Незначительность разночтения не снимает проблемы выбора источника текста. Протографы, на которые опиралась Н. Л. Боратынская, в обоих случаях неизвестны, но возможным оказывается определить хронологическое соотношение двух групп копий. Вероятно, копия на отдельном листе была сделана еще при жизни Боратынского, так как все стихотворения, записанные вместе с «В руках у этаго педанта…», приводятся в своих ранних, журнальных редакциях, причем публикация всех этих текстов состоялась в первую половину 1841 г. (см. примечания к №№ 215.1, 192.2, 210). По всей видимости, эти стихотворения — в том числе эпиграмма — были переписаны Н. Л. Боратынской для посылки Путятам в конце 1840—1841 гг., по крайней мере до создания редакций «Сумерек» (если бы тексты уже существовали в вариантах сборника, не было бы причин копировать и посылать ранние, уже переработанные, варианты). В то же время альбомные копии, сделанные, очевидно, в более позднее время — уже после смерти поэта, могли отражать и позднейшую авторскую правку Боратынского. По крайней мере, можно предполагать, что при заполнении альбомов в руках Н. Л. Боратынской был какой-то иной источник текста — и, судя по истории других копий, можно предполагать, что это был автограф. Исходя из этого, предпочтительным источником основного текста в данном случае представляются альбомные копии.

как стихотворение в этой редакции было опубликовано не самим автором, то его, конечно, следует печатать с автографа» (Лернер 1915. С. 3; Лернер в данном случае не подверг сомнению сообщение Гофмана об автографе).

470

«Есть бытие и за могилой…»: публикации в плетневском «Современнике» (1844)

Деятельность Н. Л. Боратынской по сохранению памяти о покойном муже не ограничилась созданием корпуса рукописных копий. При ее непосредственном участии в конце 1844 г. на страницах журнала «Современник» увидели свет три не печатавшихся до тех пор стихотворения Боратынского: «Когда дитя и страсти и сомненья…» (№ 227), «Молитва» (№ 230) и «Люблю я вас, Богини пенья!..» (№ 225.1). Обращение к истории этих публикаций позволяет уточнить текстологическую историю названных текстов, а также существенно дополнить наши представления о значимости вклада Н. Л. Боратынской не только в сохранение сочинений ее покойного мужа, но и в формирование посмертной репутации поэта.

В 10-м номере «Современника» под заглавием «Когда дитя» было напечатано стихотворение, обращенное к Н. Л. Боратынской и написанное зимой 1843—1844 гг. в Париже, — «Когда дитя и страсти и сомненья…» (№ 227). Первоначально оно было опубликовано без указания имени автора, вместо подписи значилось ***, однако уже в следующем номере журнала была помещена редакторская заметка, озаглавленная «Для читателей „Современника**» (см. также в примеч. к № 227):

Многим из читателей наших любопытно было узнать имя автора, котораго стихи, начинающиеся словами „Когда дитя“ и помещенные на 109 стран. XXXVI т. Совр еменника, так поразительно запечатлены глубоким и сильным талантом. Сколько для дополнения статьи нашей об Е. А. Баратынском (Т. XXXV. стран. 298—329), столько же и для удовлетворения любопытству читателей, мы за долг свой признаем объявить, что автор этих стихов тоже Е. А. Баратынский. Они были написаны им в Париже перед отъездом в Италию.

Не вполне обычная история появления стихотворения в печати вовсе не отразилась