здоровье? Рад душою…

И вот – ни капли нет на дне.

Надеюсь, ты довольна мною?

Сара

Спасибо! Сядь теперь ко мне,

Поговорим по старине.

И с равнодушным послушаньем

К ней на диван Елецкой сел,

Но, далеко уже мечтаньем,

Он на часы свои глядел.

„Скажи мне, – Сара продолжала, –

Судьбою новою своей

Доволен ты?“

Елецкой

А что?

Сара

Ей-ей!

Я коротко твой нрав узнала:

Не переменишься ты в нём…

Привык ты к беззаботной доле,

Разгульной жизни, вольной воле,

Стошнишь порядочным житьём.

Наскучит, твёрдо предрекаю,

Тебе и милая твоя, –

Тебе наскучила же я!

Жаль бедной! По себе я знаю,

И слишком знаю, каково!

Как я бы выла да рыдала,

Когда бы втайне не питала

Еще у сердца моего

Одной надежды!

Елецкой

Полно, что ты?

Все были кончены расчёты, –

Что за надежда?

Сара

Брежу я.

И как равняться я посмею

С невестой счастливой твоею!

О ней единой мысль твоя;

Ты ею дышишь. Ах, царица,

Царица светлая она!

Я перед нею пыль одна.

Но… в ум придет же небылица!

Забудь любовь свою на час:

Какая разница меж нас?

Что я цыганкой уродилась?

Что нет за мною сёл, хором?

Что говорить не научилась

Я иностранным языком?

Вот всё. Не шутка, очень знаю!

Но сердцем я не уступаю

Твоей невесте. Чем она

Любовь поныне доказала?

Какие слёзы проливала?

Что перенесть была должна?

А я… что слез я источила,

Каких обид не проглотила,

Молчанье горькое храня!

Ты разлюбил, я всё любила;

Ты гнал безжалостно меня –

К тебе я, злобному, ласкалась,

Как собачонка. Рассмотри

Меня получше: говори,

Такая ль я тебе досталась?

Глаза потухнули от слез;

Лицо завяло, грудь иссохла;

Я только, только что не сдохла!..

Ты все молчишь?

Елецкой

Тебе нанёс

Я много горя… Я не ведал,

Когда другой мой жребий предал,

Что ты… Но что со мною?.. Свет

В глазах темнеет… всё кружится…

Мне дурно, Сара, дурно…

Сара

Нет!

Я знаю, что в тебе творится.

В душе мятущейся твоей

Я чудным чудом оживаю,

Разлучницы проклятой в ней

Бесовский образ погашаю.

Бледнеешь ты… Немудрена

Измена мне, а ей страшна!

Будь ей теперь моя судьбина!

Томись она, крушись она!

С тоски иссохни, как лучина!

Умри она! ты мой: приди,

Прижмись опять к моей груди!

Очнись от лютого угара,

Приди, и всё забуду я.

Узнай меня, узнай: я Сара!

Я Сара прежняя твоя.

Цыганка страстными руками

Его, рыдая, обвила

И жадно к сердцу повлекла.

Глядел он мутными глазами,

Но не противился. Главой

Он даже тихо приклонился

К её плечу; на нём, немой,

Казалось, томно позабылся.

По грозной буре, тишина

Влилась отрадно в сердце Сары.

„Он мой! подействовали чары!“ –

С восторгом думала она.

Но время долгое проходит –

Он всё лежит, он всё молчит;

Едва дыханье переводит

Цыганка. „Милый мой!.. Он спит.

Проснись, красавец!“ Зов бесплодный;

Миг страшной истины настал:

Она вгляделась – труп холодный

В ее объятиях лежал.

ГЛАВА VIII

Стояла ночь уже давно.

Градские стогны опустели;

В домах уснувших ни одно

Не озарялося окно,

Все одинаково чернели.

Луна не светит, всё молчит;

Лишь ветер воет и свистит,

Метель до кровель воздымая.

Обету своему верна,

До самой улицы одна

Доходит Вера молодая;

Никем не встречена она.

В лицо суровый и холодный,

Ей дует ветер непогодный,

И ночь ненастная черна.

Она стоит; она мгновенья

Считает, полная волненья…

Бегут мгновенья! Вера ждёт –

Он не приходит; не придёт!

В ней сердце замерло… девицу

Приемлет снова прежний кров.

Уж ранний вой колоколов

Порою той будил столицу,

И в город, сквозь ночную тень,

Уж, голубея, крался день.

Холм, под которым спит Елецкой,

Где он забыл любовь, вражду,

Где равнодушен он к суду

Толпы и светской и несветской,

Уж не однажды порастал

Весенней, новою травою,

И снег пушистой пеленою

Его не раз уж покрывал.

Но долго ль юноша несчастный

Жил в сердце Веры? Много ль слез,

Её сердечных первых грез,

У ней исторг обман ужасный?

В ту ж зиму, с дядей-стариком

Покинув город, возвратилась

Она лишь два года потом.

Лицом своим не изменилась,

Блистает тою же красой;

Но строже смотрит за собой:

В знакомство тесное не входит

Она ни с кем. Всегда отводит

Чуть-чуть короткий разговор.

Подчинены её движенья

Холодной мере. Верин взор,

Не изменяя выраженья,

Не выражает ничего.

Блестящий юноша его

Не оживит, и нетерпенья

В нём не заметит старый шут;

Её смешливые подруги

В нескромный смех не вовлекут;

Разделены её досуги

Между роялем и канвой;

В раздумье праздном не видали

И никогда не заставали

С романом Веры Волховской.

Девицей самой совершенной

В устах у всех она слывет.

Что ж эту скромность ей дает?

Увы! тоскою потаённой

Ещё ль душа её полна?

Ещё ли носит в ней она

О прошлом верное мечтанье

И равнодушна ко всему,

Что не относится к нему,

Что не его воспоминанье?

Или, созрев умом своим,

Уже теперь постигла им

Она безумство увлеченья?

Уразумела, как смешно

И легкомысленно оно,

Как правы принятые мненья

О романтических мечтах?

Или теперь в её глазах

За общий очерк, в миг забвенья,

Полусвершённый ею шаг

Стал детской шалостью одною,

И с утонченностью такою,

Осмотру светскому верна,

Его сама перед собою

Желает искупить она?

Одно ль, другое ль в ней виною

Страстей безвременной тиши –

Утрачен Верой молодою

Иль жизни цвет, иль цвет души.

Куда заснувшею столицей

При ярком блеске зимних звезд

В санях несётся вереницей

Весельчаков её поезд?

К цыганам. Пред знакомым домом

Остановились. В двери с громом

Стучат; привычною рукой

Им отворил цыган седой.

В хоромах спящих тьма густая,

Но путь знаком. Толпа лихая

Спешит проникнуть в тот покой,

Где, ночи шумной ожидая,

Ещё с вечерней первой мглой

В свои постели пуховые

Легли цыганки молодые.

Уж гости ветреные там,

Уж кличут дев по именам.

Но всё египетское племя

Кругом приезжих в то же время

С весёлым шумом собралось,

И свеч сиянье разлилось.

Дремоту девы покидают,

Встают на общий громкий зов,

Платками плечи прикрывают,

Ногами ищут башмаков

И вот уж весело болтают,

И табор к пению готов.

Одна цыганка на постели

Сидит недвижно. На гостей

Глядит сердито. Роем к ней

Подруги смуглые подсели;

Свой дикий взгляд она хранит,

Устами молча шевелит

Или бессмысленно порою,

Вздохнув, качает головою.

Но грянул своенравный хор –

Блеснул её туманный взор,

Уста улыбка озарила;

Воскреснув в крике хоровом,

Она, весёлая лицом,

С ним голос яркий согласила.

Умолкнул хор – и вновь она

Сидит сурова и мрачна.

Так воротилась в табор Сара.

Судьбы последнего удара

Цыганка вынесть не могла

И разум в горе погребла.

Вотще родимые напевы

Уносят душу бедной девы

В былые, лучшие года!

Так резвый ветер иногда

Листок упадший подымает,

С ним вьется в светлых небесах,

Но, вдруг утихнув, опускает

Его опять на дольний прах.

1829-1831, 1842

„Наложница. Сочинение Е. Боратынского. М. 1831“

„Цыганка, переделанная в 1842 г. Написана в 1830“

Примечания

1 – В сенате третьего я класса, А здесь в 15-й попал. Прим. соч.

2 О румяная девушка, как тебе идёт имя Аврора! Излучай свет, как можно больше света сердцам, которые ты лишила сна. Услышь страдающий голос предусмотрительной юности: «Для кого настаёт этот прекрасный день? Для кого эта очаровательная Аврора будет солнцем любви?»