губя часы златые,

Науке размерять окопы боевые –

Я с детства полюбил сладчайшие труды.

Прилежный, мирный плуг, взрывающий бразды,

Почтеннее меча; полезный в скромной доле,

Хочу возделывать отеческое поле.

Оратай, ветхих дней достигший над сохой,

В заботах сладостных наставник будет мой;

Мне дряхлого отца сыны трудолюбивы

Помогут утучнять наследственные нивы.

А ты, мой старый друг, мой верный доброхот,

Усердный пестун мой, ты, первый огород

На отческих полях разведший в дни былые!

Ты поведёшь меня в сады свои густые,

Деревьев и цветов расскажешь имена;

Я сам, когда с небес роскошная весна

Повеет негою воскреснувшей природе,

С тяжёлым заступом явлюся в огороде,

Приду с тобой садить коренья и цветы.

О подвиг благостный! Не тщетен будешь ты:

Богиня пажитей признательней Фортуны!

Для них безвестный век, для них свирель и струны;

Они доступны всем и мне за лёгкий труд

Плодами сочными обильно воздадут.

От гряд и заступа спешу к полям и плугу;

А там, где ручеёк по бархатному лугу

Катит задумчиво пустынные струи,

В весенний ясный день я сам, друзья мои,

У брега насажу лесок уединённый,

И липу свежую, и тополь осребрённый;

В тени их отдохнёт мой правнук молодой;

Там дружба некогда сокроет пепел мой

И вместо мрамора положит на гробницу

И мирный заступ мой, и мирную цевницу.

{1821}

28

В своих стихах он скукой дышит,

Жужжаньем их наводит сон.

Не говорю: зачем он пишет,

Но для чего читает он?

{1821}

29

Напрасно мы, Дельвиг, мечтаем найти

В сей жизни блаженство прямое:

Небесные боги не делятся им

С земными детьми Прометея.

Похищенной искрой созданье своё

Дерзнул оживить безрассудный;

Бессмертных он презрел – и страшная казнь

Постигнула чад святотатства.

Наш тягостный жребий: положенный срок

Питаться болезненной жизнью,

Любить и лелеять недуг бытия

И смерти отрадной страшиться.

Нужды непреклонной слепые рабы,

Рабы самовластного рока!

Земным ощущеньям насильственно нас

Случайная жизнь покоряет.

Но в искре небесной прияли мы жизнь,

Нам памятно небо родное,

В желании счастья мы вечно к нему

Стремимся неясным желаньем!..

Вотще! Мы надолго отвержены им!

Сияет красою над нами,

На бренную землю беспечно оно

Торжественный свод опирает…

Но нам недоступно! Как алчный Тантал

Сгорает средь влаги прохладной,

Так, сердцем постигнув блаженнейший мир,

Томимся мы жаждою счастья.

{1821}

30. ЭЛЕГИЯ

Нет, не бывать тому, что было прежде!

Что в счастье мне? Мертва душа моя!

«Надейся, друг!» – сказали мне друзья.

Не поздно ли вверяться мне надежде,

Когда желать почти не в силах я?

Я бременюсь нескромным их участьем,

И с каждым днем я верой к ним бедней.

Что в пустоте несвязных их речей?

Давным-давно простился я со счастьем,

Желательным слепой душе моей!

Лишь вслед ему с унылым сладострастьем

Гляжу я в даль моих минувших дней.

Так нежный друг, в бесчувственном забвенье,

Ещё глядит на зыби синих волн,

На влажный путь, где в тёмном отдаленье

Давно исчез отбывший дружний челн.

{1821}

31. РАЗУВЕРЕНИЕ

Не искушай меня без нужды

Возвратом нежности твоей:

Разочарованному чужды

Все обольщенья прежних дней!

Уж я не верю увереньям,

Уж я не верую в любовь

И не могу предаться вновь

Раз изменившим сновиденьям!

Слепой тоски моей не множь,

Не заводи о прежнем слова

И, друг заботливый, больного

В его дремоте не тревожь!

Я сплю, мне сладко усыпленье;

Забудь бывалые мечты:

В душе моей одно волненье,

А не любовь пробудишь ты.

{1821}

32. БОЛЬНОЙ

Други! радость изменила,

Предо мною мрачен путь,

И болезнь мне положила

Руку хладную на грудь.

Други! станьте вкруг постели.

Где утех златые дни?

Быстро, быстро пролетели

Тенью лёгкою они.

Всё прошло; ваш друг печальный

Вянет в жизни молодой,

С новым утром погребальный,

Может быть, раздастся вой, —

И раздвинется могила,

И заснёт, недвижный, он,

И твоё лобзанье, Лила,

Не прервёт холодный сон.

Что нужды! До новоселья

Поживём и пошалим,

В память прежнего веселья

Шумный кубок осушим.

Нам судьба велит разлуку…

Как же быть, друзья? – Вздохнуть,

На распутье сжать мне руку

И сказать: счастливый путь!

{1821}

33

Твой детский вызов мне приятен,

Но не желай моих стихов:

Не многим избранным понятен

Язык поэтов и богов.

Когда под звонкие напевы,

Под звук свирели плясовой,

Среди полей, рука с рукой,

Кружатся юноши и девы,

Вмешавшись в резвый хоровод,

Хариты, ветреный Эрот,

Дриады, фавны пляшут с ними

И гонят прочь толпу забот

Воскликновеньями своими.

Поодаль музы между тем,

Таяся в сумраке дубравы,

Глядят, не зримые никем,

На их невинные забавы,

Но их собор в то время нем.

Певцу ли ветрено бесславить

Плоды возвышенных трудов

И легкомыслие забавить

Игрою гордою стихов?

И той нередко, чьё воззренье

Дарует лире вдохновенье,

Не поверяет он его:

Поёт один, подобный в этом

Пчеле, которая со цветом

Не делит мёда своего.

{1821}, {1826}

34. ПЕСНЯ

Страшно воет, завывает

Ветр осенний;

По поднебесью далече

Тучи гонит.

На часах стоит печален

Юный ратник;

Он уносится за ними

Грустной думой.

«О, куда, куда вас, тучи,

Ветер гонит?

О, куда ведёт судьбина

Горемыку?

Тошно жить мне: мать родную

Я покинул!

Тошно жить мне: с милой сердцу

Я расстался!»

«Не грусти! – душа-девица

Мне сказала. —

За тебя молиться будет

Друг твой верный».

«Что в молитвах? я в чужбине

Дни скончаю.

Возвращусь ли? взор твой друга

Не признает.

Не видать в лицо мне счастья;

Жить на что мне?

Дай приют, земля сырая,

Расступися!»

Он поёт, никто не слышит

Слов печальных…

Их разносит, заглушает

Ветер бурный.

{1821}

35

Приятель строгий, ты не прав,

Несправедливы толки злые;

Друзья веселья и забав,

Мы не повесы записные!

По своеволию страстей

Себе мы правил не слагали,

Но пылкой жизнью юных дней,

Пока дышалося, дышали;

Любили шумные пиры;

Гостей весёлых той поры,

Забавы, шалости любили

И за роскошные дары

Младую жизнь благодарили.

Во имя лучших из богов,

Во имя Вакха и Киприды,

Мы пели счастье шалунов,

Сердечно презря крикунов

И их ревнивые обиды.

Мы пели счастье дней младых,

Меж тем летела наша младость;

Порой задумывалась радость

В кругу поклонников своих;

В душе больной от пищи многой,

В душе усталой пламень гас,

И за стаканом в добрый час

Застал нас как-то опыт строгой.

Наперсниц наших, страстных дев

Мы поцелуи позабыли

И, пред суровым оробев,

Утехи крылья опустили.

С тех пор, любезный, не поём

Мы безрассудные забавы,

Смиренно дни свои ведём

И ждём от света доброй славы.

Теперь вопрос я отдаю

Тебе на суд. Подумай, мы ли

Переменили жизнь свою

Иль годы нас переменили?

{1821}

36

Живи смелей, товарищ мой,

Разнообразь досуг шутливый!

Люби, мечтай, пируй и пой,

Пренебреги молвы болтливой

И порицаньем и хвалой!

О, как безумна жажда славы!

Равно исчезнут в бездне лет

И годы шумные побед

И миг незнаемый забавы!

Всех смертных ждёт судьба одна,

Всех чередом поглотит Лета:

И философа-болтуна,

И длинноусого корнета,

И в молдаванке шалуна,

И в рубище анахорета.

Познай же цену срочных дней,

Лови пролётное мгновенье!

Исчезнет жизни сновиденье:

Кто был счастливей, кто умней.

Будь дружен с музою моею,

Оставим мудрость мудрецам, —

На что чиниться с жизнью нам,

Когда шутить мы можем с нею?

{1821}

37

Один, и пасмурный душою,

Я пред окном сидел;

Свистела буря надо мною,

И глухо дождь шумел.

Уж поздно было, ночь спустилась,

Но сон бежал очей.

О днях минувших пробудилась

Тоска в душе моей.

«Увижу ль вас, поля родные,

Увижу ль вас, друзья?

Губя печалью дни младые,

Приметно вяну я!

Дни пролетают, годы тоже;

Меж тем беднеет свет!

Давно ль покинул вас – и что же?

Двоих уж в мире нет!

И мне назначена могила!

Умру в чужой стране,

Умру, и ветреная Лила

Не вспомнит обо мне!»

Душа стеснилася тоскою;

Я грустно онемел,

Склонился на руку главою,

В окно не зря глядел.

Очнулся я; румян и светел,

Уж новый день сиял,

И громкой песнью ранний петел

Мне утро возвещал.

Январь – февраль 1821

38. В АЛЬБОМ

Вы слишком многими любимы,

Чтобы возможно было вам

Знать, помнить всех по именам;

Сии листки необходимы;

Они не нужны были встарь:

Тогда не знали дружбы модной,

Тогда, Бог весть! иной дикарь

Сердечный адрес-календарь

Почёл бы выдумкой негодной.

Что толковать о старине!

Стихи готовы. Может статься,

Они для справки обо мне

Вам очень скоро пригодятся.

Январь – февраль 1821

39

Приманкой ласковых речей

Вам не лишить меня рассудка!

Конечно, многих вы милей,

Но вас любить – плохая шутка!

Вам не нужна любовь моя,

Не слишком заняты вы мною,

Не нежность – прихоть вашу я

Признаньем страстным успокою.

Вам дорог я, твердите вы,

Но лишний пленник вам дороже.

Вам очень мил я, но, увы!

Вам и другие милы тоже.

С толпой соперников моих

Я состязаться не дерзаю

И превосходной силе их

Без битвы поле уступаю.

Январь – февраль 1821

40

Шуми, шуми с крутой вершины,

Не умолкай, поток седой!

Соединяй протяжный вой

С протяжным отзывом долины!

Я слышу: свищет аквилон,

Качает елию скрипучей,

И с непогодою ревучей

Твой рёв мятежный соглашён.

Зачем с безумным ожиданьем

К тебе прислушиваюсь я?

Зачем трепещет грудь моя

Каким-то вещим трепетаньем?

Как очарованный стою

Над дымной бездною твоею

И, мнится, сердцем разумею

Речь безглагольную твою.

Шуми, шуми с крутой вершины,

Не умолкай, поток седой!

Соединяй протяжный вой

С протяжным отзывом долины!

Апрель – начало мая 1821

41

Прощай, отчизна непогоды,

Печальная страна,

Где, дочь любимая природы,

Безжизненна весна;

Где солнце нехотя сияет,

Где сосен вечный шум,

И моря рёв, и всё питает

Безумье мрачных дум;

Где, отлучённый от отчизны

Враждебною судьбой,

Изнемогал без укоризны

Изгнанник молодой;

Где, позабыт молвой гремучей,

Но всё душой пиит,

Своею музою летучей

Он не был позабыт!

Теперь для сладкого свиданья

Спешу к стране родной;

В воображенье край изгнанья

Последует за мной:

И камней мшистые громады,

И вид полей нагих,

И вековые водопады,

И шум угрюмый их!

Я вспомню с тайным сладострастьем

Пустынную страну,

Где я в размолвке с тихим счастьем

Провёл мою весну,

Но где порою, житель неба,

Наперекор судьбе,

Не изменил питомец Феба

Ни музам, ни себе.

Между 1 и 15 мая 1821

42

Пора покинуть, милый друг,

Знамёна ветреной Киприды

И неизбежные обиды

Предупредить, пока досуг.

Чьих ожидать увещеваний!

Мы лишены старинных прав

На своеволие забав,

На своеволие желаний.

Уж отлетает век младой,

Уж сердце опытнее стало:

Теперь ни в чём, любезный мой,

Нам исступленье не пристало!

Оставим юным шалунам

Слепую жажду сладострастья;

Не упоения, а счастья

Искать для сердца должно нам.

Пресытясь буйным наслажденьем,

Пресытясь ласками цирцей,

Шепчу я часто с умиленьем

В тоске задумчивой моей:

Нельзя ль найти любви надежной?

Нельзя ль найти подруги нежной,

С кем мог бы в счастливой глуши

Предаться неге безмятежной

И чистым радостям души;

В чьё неизменное участье

Беспечно веровал бы я,

Случится ль вёдро иль ненастье

На перепутье бытия?

Где ж обречённая судьбою?

На чьей груди я успокою

Свою усталую главу?

Или с волненьем и тоскою

Её напрасно я зову?

Или в печали одинокой

Я проведу остаток дней

И тихий свет её очей

Не озарит их тьмы глубокой,

Не озарит души моей!..

Май? 1821

43. ЦВЕТОК

С восходом солнечным Людмила,

Сорвав себе цветок,

Куда-то шла и говорила:

«Кому отдам цветок?

Что торопиться? Мне ль наскучит

Лелеять свой цветок?

Нет! недостойный не получит

Душистый мой цветок».

И говорил ей каждый встречный:

«Прекрасен твой цветок!

Мой милый друг, мой друг сердечный,

Отдай мне твой цветок».

Она в ответ: «Сама я знаю,

Прекрасен мой цветок,

Но не тебе, и это знаю,

Другому мой цветок».

Красою яркой день сияет, —

У девушки цветок;

Вот полдень, вечер наступает, —

У девушки цветок!

Идёт. Услада повстречала,

Он прелестью цветок.

«Ты мил! – она ему сказала. —

Возьми же мой цветок!»

Он что же деве? Он спесиво:

«На что мне твой цветок?

Ты даришь мне его – не диво:

Увянул твой цветок».

Июнь – июль? 1821

44

Ты был ли, гордый Рим, земли самовластитель,

Ты был ли, о свободный Рим?

К немым развалинам твоим

Подходит с грустию их чуждый навеститель.

За что утратил ты величье прежних дней?

За что, державный Рим, тебя забыли боги?

Град пышный, где твои чертоги?

Где сильные твои, о родина мужей?

Тебе ли изменил победы мощный гений?

Ты ль на распутии времён

Стоишь в позорище племён,

Как пышный саркофаг погибших поколений?

Кому ещё грозишь с твоих семи холмов?

Судьбы ли всех держав ты грозный возвеститель?

Или, как призрак-обвинитель,

Печальный предстоишь очам твоих сынов?

Июль – первая половина августа 1821

45

Чтоб очаровывать сердца,

Чтоб возбуждать рукоплесканья,

Я слышал, будто для певца

Всего нужнее дарованья.

Путей к Парнасу много есть:

Зевоту можно – произвесть

Поэмой длинной, громкой одой,

И ввек того не приобресть,

Чего нам не дано природой.

Когда старик Анакреон,

Сын верный неги и прохлады,

Весёлый пел амфоров звон

И сердцу памятные взгляды,

Вслед за толпой младых забав,

Богини песней, миновав

Певцов усерднейших Эллады,

Ему внимать исподтишка

С вершины Пинда поспешали

И балагура-старика

Венком бессмертья увенчали.

Так своенравно Аполлон

Нам раздает свои награды;

Другому богу Геликон

Отдать хотелось бы с досады!

Напрасно до поту лица

О славе Фофанов хлопочет:

Ему отказан дар певца,

Трудится он, а Феб хохочет.

Меж тем, даря веселью дни,

Едва ли Батюшков, Парни

О прихотливой вспоминали,

И что ж? нечаянно они

Её в Цитере повстречали.

Пленён ли Хлоей, Дафной ты,

Возьми Тибуллову цевницу,

Воспой победы красоты,

Воспой души своей царицу;

Когда же