народной власти – и Сулла – защитник аристократии – были непримиримыми врагами.
Мелезы – мелиссы, многолетние травянистые растения с белыми или желтоватыми цветами и лимонным запахом, дающие эфирное масло.
…даже эти лозы, Чей безымянный лист так преданно обник Давно из божества разжалованный лик… – Речь идет о том, что некогда, в мифологические времена, бога вина и виноделия Бахуса (см. Словарь: Вакха) украшали виноградные лозы и вечнозеленый плющ, но теперь, в наши времена, Бахус уже не является божеством.
…сумрачный поэт, Дитя Британии… – Имеется в виду Байрон, с 1817 по 1823 г. живший в Италии.
Поэмы
С. 174. Пиры. – Поэма неоднократно переделывалась и во втором издании встретила цензурные препятствия. Печатая поэму вместе с «Эдой», Баратынский предпослал ей эпиграф («Воображение раскрасило тусклые окна тюрьмы Серванта. Стерн»), напоминающий о печальной участи автора – «финляндского изгнанника». Резкость эпиграфа смягчало предисловие: «Сия небольшая поэма писана в Финляндии. Это своенравная шутка, которая, подобно музыкальным фантазиям, не подлежит строгому критическому разбору. Сочинитель писал ее в веселом расположении духа: мы надеемся, что не будут судить его сердито». Тем не менее цензура потребовала изменений. Поэту пришлось переделать стихи 118–119. Вместо:
Она свободою кипит,
Как пылкий ум, не терпит плена…
было напечатано:
Она отрадою кипит,
Как дикий конь, не терпит плена…
«Что говорить мне о новых надеждах, – сетовал В.А. Жуковский в письме П.А. Вяземскому, – когда цензура глупее старого, когда Баратынскому не позволяют сравнивать шампанское с пылким умом, не терпящим плена?» В издании 1835 г. искаженные цензурой стихи переправлены:
Как страсть, как мысль, она кипит;
В игре своей не терпит плена.
Критика поэму хвалила. А.А. Бестужев в обзоре «Взгляд на старую и новую словесность в России» писал: «“Пиры” Баратынского игривы и забавны». За Баратынским с легкой руки А.С. Пушкина утвердилась слава «певца Пиров». В «Пирах» «легкая», эпикурейская тема сливалась с иронической и элегической, и эта особенность в какой-то мере уже предвещала зрелого Баратынского, что уловил В.Г. Белинский: «“Пиры” собственно не поэма, а так – шутка в начале и элегия в конце. Поэт, как будто только принявший воспевать пиры, заметил, что уже прошла пора и для пиров и для воспевания пиров… У времени есть своя логика, против которой никому не устоять… В “Пирах” г. Баратынского много прекрасных стихов».
Соломон – царь объединенного царства Израиля и Иудеи (ок. 965–928 гг. до н. э.), по преданию, мудрец.
С. 176. В углу безвестном Петрограда… – Речь идет о дружеских пирушках молодых поэтов, собиравшихся в 1818–1820 гг. у П.Л. Яковлева и др.
С. 178. Слепой владычицей сует… – т. е. Фортуной (см. Словарь).
С. 180. Эда. – При жизни поэта поэма печаталась и в отрывках, и целиком, но всегда без эпилога, не пропускавшегося цензурой. Впервые полностью, но без эпилога, вместе с поэмой «Пиры». Здесь «Эде» предпослан эпиграф: «On broutte la ou l’jy est attache Proverbe» («Где привязан, там и пасется. Поговорка») и предисловие: «Сочинитель предполагает действие небольшой своей повести в 1807 г., перед самым открытием нашей последней войны в Финляндии.
Страна сия имеет некоторые права на внимание наших соотечественников любопытною природою, совершенно отличною от русской. Обильная историческими воспоминаниями, страна сия была воспета Батюшковым, и камни ее звучали под конем Давыдова, певца-наездника, именем которого справедливо гордятся поэты и воины.
Жители отличаются простотою нравов, соединенною с некоторым просвещением, подобным просвещению шерманских провинций. Каждый поселянин читает Библию и выписывает календарик, нарочно издаваемый в Або для земледельцев.
Сочинитель чувствует недостатки своего стихотворного опыта. Может быть, повесть его была бы занимательнее, ежели б действие ее было в России, ежели б ход ее не был столько обыкновенен, одним словом, ежели б она в себе заключала более поэзии и менее мелочных подробностей. Но долгие годы, проведенные сочинителем в Финляндии, и природа финляндская и нравы ее жителей глубоко запечатлелись в его воображении. Что ж касается до остального, то сочинитель мог ошибиться, но ему казалося, что в поэзии две противоположные дороги приводят почти к той же цели: очень необыкновенное и совершенно простое, равно поражая ум и равно занимая воображение. Он не принял лирического тона в своей повести, не осмеливаясь вступить в состязание с певцом “Кавказского пленника” и “Бахчисарайского фонтана”. Поэмы Пушкина не кажутся ему безделками. Несколько лет занимаясь поэзиею, он заметил, что подобные безделки принадлежал великому дарованию, и следовать за Пушкиным ему показалось труднее и отважнее, нежели идти новою собственною дорогою».
Критика встретила поэму не столь единодушно восторженно, как поэму «Пиры». А.А. Бестужев, не принявший обыкновенного героя, разочарованно писал Пушкину, что «перестал веровать» в талант Баратынского и что «его Эда есть отпечаток ничтожности и по предмету и по исполнению». В этом отношении с ним согласился Ф.В. Булгарин, также признавший «предмет не пиитическим», а рассказ прозаическим и вялым: «Нет ни одной сцены занимательной, ни одного положения поразительного. Скудость предмета имела действие и на образ изложения: стихи, язык в этой поэму не отличные». Кроме того, Булгарин не увидел в поэме морального назидания. Отзыв В.Г. Белинского был двойственен: он отметил «безотносительную неважность» поэмы «в сфере искусства» и одновременно счел ее «написанной прекрасными стихами, исполненной души и чувства». По-иному оценили поэму Н.А. Полевой, И.В. Киреевский, П.А. Плетнев. Н.А. Полевой назвал поэму «мастерским произведением опытного поэта». Для него «Эда» стала «новым блестящим доказательством таланта Баратынского». Он утверждал, что и «обыкновенный предмет» вполне достоин поэзии. А.С. Пушкин был недоволен ни критикой поэмы, ни защитой ее Н.А. Полевым. Он сразу и в самых лестных выражениях приветствовал поэму. На критику Булгарина он ответил стихотворным обращением к Баратынскому:
Звучит и блещет, как червонец.
Твоя чухоночка, ей-ей,
Гречанок Байрона милей,
В письме к Дельвигу 20 февраля 1826 г. Пушкин воскликнул: «Что за прелесть эта “Эда”! Оригинальности рассказа наши критики не поймут. Но какое разнообразие! Гусар, Эда и сам поэт, всякий говорит по-своему. А описания лифляндской природы! А утро после первой ночи! А сцена с отцом! – чудо!» В дальнейшем Пушкин не однажды подтверждал свою оценку «Эды». В неоконченной статье о «Бале» Баратынского Пушкин назвал «Эду» произведением замечательным «оригинальной своею простотою, прелестью рассказа, живостью красок и очерком характеров, слегка, но мастерски означенных…». В 1830 г., намереваясь дать разбор поэмы, он писал: «Перечтите его “Эду” (которую наши критики нашли ничтожной, ибо, как дети, от поэмы требуют они происшествий), перечтите сию простую восхитительную повесть; вы увидите, с какою глубиною чувства развита в ней женская любовь».
С. 181. Шипок – бутон розы.
С. 185. Кникс (книксен) – поклон с приседанием, реверанс.
С. 193. Буйный швед опять Не соблюдает договоров… – Отказ Швеции присоединиться к союзу России и Франции против Англии был воспринят как нарушение договоров 1780 и 1800 гг. об охране Балтийского моря, заключенных между Россией и Швецией, и привел к войне 1808–1809 гг., в результате которой от Швеции отошла Финляндия, присоединенная к России.
С. 195. Ботнические воды – Ботнический залив в Балтийском море, между Швецией и Финляндией.
С. 196. Тебе, Давыдов, петь ее. – Д.В. Давыдов участвовал в Русско-шведской войне 1808–1809 гг.
С. 197. Бал. – Поэма печаталась в отрывках в журналах и альманахах. Впервые полностью – под одной обложкой с поэмой А.С. Пушкина «Граф Нулин» и под общим названием «Две повести в стихах» (СПб., 1828). Вошла в заново отредактированном виде в издание 1835 г. Поэма возникла под впечатлением от пребывания в Гельсингфорсе (ныне – Хельсинки) в конце 1824 – начале 1825 г. В Гельсингфорсе Баратынский был увлечен А.Ф. Закревской, выведенной в «Бале» под именем Нины (об А.Ф. Закревской см. комментарии к стихотворению «Как много ты в немного дней…»).
Начало работы над поэмой относится к первым месяцам 1825 г. В марте 1825 г. Баратынский сообщал Н.В. Путяте: «Пишу новую поэму. Вот тебе отрывок описания бала в Москве…» 29 марта 1825 г. Баратынский пишет тому же Н.В. Путяте: «Благодарю тебя за похвалы моему отрывку. В самой поэме ты узнаешь гельсингфорские впечатления. Она (т. е. А.Ф. Закревская. – В.К.) моя героиня. Стихов 200 уже у меня написано. Приезжай, посмотришь и посудишь, а мне не найти лучшего и законнейшего критика». По-видимому, работа продвигалась довольно быстро, потому что приблизительно в апреле 1825 г. Баратынский сообщил поэту И.И. Козлову: «Я до половины написал новую небольшую поэму. Что-то из нее выйдет! Главный характер щекотлив, но смелым Бог владеет». Однако Баратынский закончил поэму лишь в первой половине октября 1828 г.
В основе поэмы – столкновение двух сильных характеров, психологическая борьба между ними на фоне сатирически обрисованного московского света. Осознавая свою героиню «работой томительной мечты» и подчеркивая: «Нет сердца в ней… В ней жар упившейся вакханки, Горячий жар – не жар любви», Баратынский в то же время признает яркую исключительность ее натуры. В письмах Н.В. Путяте двойственность его отношения к А.Ф. Закревской особенно очевидна: «Аграфена Федоровна обходится со мною очень мило, и хотя я знаю, что опасно и глядеть на нее, и ее слушать, я ищу и жажду этого мучительного удовольствия». Сожалея о сжигающих ее страстях и сочувствуя ее невольным страданиям, Баратынский пишет Путяте, что «желал бы видеть ее счастливой». Поэтический вымысел «Бала» строится на предположении о том, что случилось бы с подобной женщиной, никогда по-настоящему не любившей, но вдруг испытавшей подлинное чувство. Эта исключительность характера героини, презирающей светские приличия и движимой губительными страстями, и вместе с тем исключительность ситуации, в которую попадает Нина, сплетают драматический узел поэмы. Героиня вынуждена вести «поединок роковой» не только со светом, с Арсением, но и с собой.
«Бал» был встречен разноречивыми оценками. «Дамский журнал» и «Атеней» обвинили поэта в безнравственности. Критик Н.И. Надеждин в журнале «Вестник Европы» писал: «Это суть прыщики на лице вдовствующей нашей литературы». Однако другие критики, газеты, журналы и альманахи иначе оценили поэму. Благожелательно отозвались о ней «Северная пчела», «Московский телеграф», «Бабочка», «Сын Отечества», «Галатея». О.М. Сомов в альманахе «Северные цветы на 1829 год» увидел в поэме «неотвергаемые достоинства», «заманчивый ход», «движение, быстроту рассказа, верность описаний, свежесть красок и неожиданную, поразительную развязку». Столь же высоко оценил поэму и И.В. Киреевский, полагавший, что «эта поэма превосходит все прежние сочинения Баратынского изящностью частей, наружною связью целого и совершенством отделки». Внимание Н.А. Полевого привлек традиционный романтический конфликт между героями и средой, природными свойствами героев и условностями среды, к которой они принадлежат. На общем критическом фоне выделялся проницательный отзыв Пушкина, отметившего новизну выведенных Баратынским характеров
