назову ее моею;

И весть к тебе придет, но не завидуй нам:

Обмена тайных дум не будет между нами,

Душевным прихотям мы воли не дадим,

Мы не сердца под брачными венцами,

Мы жребии свои соединим.

Прощай! Мы долго шли дорогою одною;

Путь новый я избрал, путь новый избери;

Печаль бесплодную рассудком усмири

И не вступай, молю, в напрасный суд со мною.

Невластны мы в самих себе

И, в молодые наши леты,

Даем поспешные обеты,

Смешные, может быть, всевидящей судьбе.

1823

Н.И. Гнедичу

Так! для отрадных чувств еще я не погиб,

Я не забыл тебя, почтенный Аристипп,

И дружбу нежную, и русские Афины!

Не Вакховых пиров, не лобызаний Фрины,

В нескромной юности нескромно петых мной,

Не шумной суеты, прославленной толпой, —

Лишенье тяжко мне в краю, где финну нишу

Отчизна мертвая едва дарует пищу.

Нет, нет! мне тягостно отсутствие друзей,

Лишенье тягостно беседы мне твоей,

То наставительной, то сладостно отрадной:

В ней, сердцем жадный чувств, умом познаний жадный,

И сердце и уму я пищу находил.

Счастливец! дни свои ты музам посвятил

И бодро действуешь прекрасные полвека

На поле умственных усилий человека;

Искусства пылкие и благодарный труд,

Заняв, украсили свободный твой приют —

Живитель сердца труд; искусства наслажденья.

Еще не породив прямого просвещенья,

Избыток породил бездейственную лень.

На мир снотворную она нагнала тень,

И чадам роскоши, обремененным скукой,

Довольство бедности тягчайшей стало мукой;

Искусства низошли на помощь к ним тогда;

Уже отвыкнувших от грубого труда

К трудам возвышенным они воспламенили

И праздность упражнять роскошно научили;

Быть может, счастием обязаны мы им.

Как беден страждущий бездействием своим!

Печальный, жалкий раб тупого усыпленья,

Не постигает он души употребленья,

В дремоту грубую всечасно погружен

Отвыкнул чувствовать, отвыкнул мыслить он,

На собственных пирах вздыхает он украдкой,

Что длятся для него мгновенья жизни краткой.

Они в углу моем не длятся для меня.

Судьбу младенчески за строгость не виня

И взяв с тебя пример, поэзию, ученье

Призвал я украшать свое уединенье.

Леса угрюмые, громады мшистых гор,

Пришельца нового пугающие взор,

Чужих безбрежных вод свинцовая равнина,

Напевы грустные протяжных песен финна

Не долго, помню я, в печальной стороне

Печаль холодную вливали в душу мне.

Я победил ее и не убит неволей,

Еще я бытия владею лучшей долей,

Я мыслю, чувствую: для духа нет оков;

То вопрошаю я предания веков,

Всемирных перемен читаю в них причины,

Наставлен давнею превратностью судьбины,

Учусь покорствовать судьбине я своей;

То занят свойствами и нравами людей,

Поступков их ищу прямые побужденья,

Вникаю в сердце их, слежу его движенья,

И в сердце разуму отчет стараюсь дать!

То вдохновение, Парнаса благодать,

Мне душу радует восторгами своими;

На миг обворожен, на миг обманут ими,

Дышу свободнее, и лиру взяв свою,

И дружбу, и любовь, и негу я пою.

Осмеливаясь петь, я помню преткновенья

Самолюбивого искусства песнопенья;

Но всякому свое, и мать племен людских,

Усердья полная ко благу чад своих,

Природа, каждого даря особой страстью,

Нам разные пути прокладывает к счастью;

Кто блеском почестей пленен в душе своей;

Кто создан для войны и любит стук мечей;

Любезны песни мне. Когда-то для забавы

Я, праздный, посетил Парнасские дубравы

И воды светлые Кастальского ручья;

Там к хорам чистых дев прислушиваюсь я,

Там, очарованный, влюбился я в искусство

Другим передавать в согласных звуках чувство,

И, не страшась толпы взыскательных судей,

Я умереть хочу с любовию моей.

Так, скуку для себя считая бедством главным,

Я духа предаюсь порывам своенравным;

Так, без усилия ведет меня мой ум

От чувства к шалости, к мечтам от важных дум!

Но ни души моей восторги одиноки,

Ни любомудрия полезные уроки,

Ни песни мирные, ни легкие мечты,

Воображения случайные цветы,

Среди глухих лесов и скал моих унылых

Не заменяют мне людей, для сердца милых,

И часто, грустию невольною объят,

Увидеть бы желал я пышный Петроград,

Вести желал бы вновь свой век непринужденный

В кругу детей искусств и неги просвещенной,

Апелла, Фидия желал бы навещать,

С тобой желал бы я беседовать опять.

Муж, дарованьями, душою превосходный,

В стихах возвышенный и в сердце благородный!

За то не в первый раз взываю я к богам, —

Отдайте мне друзей: найду я счастье сам!

1823, ноябрь

Лутковскому

Влюбился я, полковник мой,

В твои военные рассказы;

Проказы жизни боевой —

Никак, веселые проказы!

Не презрю я в душе моей

Судьбою мирного лентяя;

Но мне война еще милей,

И я люблю, тебе внимая,

Жужжанье пуль и звук мечей.

Как сердце жаждет бранной славы,

Как дух кипит, когда порой

Мне хвалит ратные забавы

Мой беззаботливый герой!

Прекрасный вид! в веселье диком

Вы мчитесь грозно… дым и гром!

Бегущий враг покрыт стыдом,

И страшный бой с победным кликом

Вы запиваете вином!

А Епендорфские трофеи?

Проказник, счастливый вполне,

С веселым сыном Цитереи

Ты дружно жил и на войне!

Стоят враги толпою жадной

Кругом окопов городских;

Ты, воин мой, защитник их;

С тобой семьею безотрадной

Толпа красавиц молодых.

Ты сна не знаешь; чуть проглянул

День лучезарный сквозь туман,

Уж рыцарь мой, на вражий стан

С дружиной быстрою нагрянул:

Врагам иль смерть, иль строгий плен!

Меж тем красавицы младые

Пришли толпой, с высоких стен

Глядеть на игры боевые;

Сраженья вид ужасен им,

Дивятся подвигам твоим,

Шлют к небу теплые молитвы:

Да возвратился невредим

Любезный воин с лютой битвы!

О! кто бы жадно не купил

Молитвы сей покоем, кровью!

Но ты не раз увенчан был

И бранной славой, и любовью.

Когда ж певцу дозволит рок

Узнать, как ты, веселье боя

И заслужить хотя листок

Из лавров милого героя?

1823, декабрь

О счастии с младенчества тоскуя

О счастии с младенчества тоскуя,

Всё счастьем беден я,

Или вовек его не обрету я

В пустыне бытия?

Младые сны от сердца отлетели,

Не узнаю я свет;

Надежд своих лишен я прежней цели,

А новой цели нет.

Безумен ты и все твои желанья —

Мне тайный голос рек;

И лучшие мечты моей созданья

Отвергнул я навек.

Но для чего души разуверенье

Свершилось не вполне?

Зачем же в ней слепое сожаленье

Живет о старине?

Так некогда обдумывал с роптаньем

Я тяжкий жребий свой,

Вдруг Истину (то не было мечтаньем)

Узрел перед собой.

«Светильник мой укажет путь ко счастью! —

Вещала. – Захочу

И, страстного, отрадному бесстрастью

Тебя я научу.

Пускай со мной ты сердца жар погубишь,

Пускай, узнав людей,

Ты, может быть, испуганный, разлюбишь

И ближних и друзей.

Я бытия все прелести разрушу,

Но ум наставлю твой;

Я оболью суровым хладом душу,

Но дам душе покой».

Я трепетал, словам ее внимая,

И горестно в ответ

Промолвил ей: «О гостья неземная!

Печален твой привет.

Светильник твой – светильник погребальный

Последних благ моих!

Твой мир, увы! могилы мир печальный,

И страшен для живых.

Нет, я не твой! в твоей науке строгой

Я счастья не найду;

Покинь меня: кой-как моей дорогой

Один я побреду.

Прости! иль нет: когда мое светило

Во звездной вышине

Начнет бледнеть и всё, что сердцу мило,

Забыть придется мне,

Явись тогда! раскрой тогда мне очи,

Мой разум просвети,

Чтоб, жизнь презрев, я мог в обитель ночи

Безропотно сойти».

1823, декабрь

Взгляни на звезды: много звезд

Взгляни на звезды: много звезд

В безмолвии ночном

Горит, блестит кругом луны

На небе голубом.

Взгляни на звезды: между них

Милее всех одна!

За что же? Ранее встает,

Ярчей горит она?

Нет! утешает свет ее

Расставшихся друзей:

Их взоры, в синей вышине,

Встречаются на ней.

Она на небе чуть видна,

Но с думою глядит,

Но взору шлет ответный взор

И нежностью горит.

С нее в лазоревую ночь

Не сводим мы очес,

И провожаем мы ее

На небо и с небес.

Себе звезду избрал ли ты?

В безмолвии ночном

Их много блещет и горит

На небе голубом.

Не первый вставшей сердце вверь

И, суетный в любви,

Не лучезарнейшую всех

Своею назови.

Ту назови своей звездой,

Что с думою глядит,

И взору шлет ответный взор,

И нежностью горит.

1824, май

Богдановичу

В садах Элизия, у вод счастливой Леты,

Где благоденствуют отжившие поэты,

О Душенькин поэт, прими мои стихи!

Никак в писатели попал я за грехи

И, надоев живым посланьями своими,

Несчастным мертвецам скучать решаюсь ими.

Нет нужды до того! хочу в досужий час

С тобой поговорить про русский наш Парнас,

С тобой, поэт живой, затейливый и нежный,

Всегда пленительный, хоть несколько небрежный,

Чертам заметнейшим лукавой остроты

Дающий милый вид сердечной простоты

И часто, наготу рисуя нам бесчинно,

Почти бесстыдным быть умеющий невинно.

Не хладной шалостью, но сердцем внушена,

Веселость ясная в стихах твоих видна;

Мечты игривые тобою были петы.

В печаль влюбились мы. Новейшие поэты

Не улыбаются в творениях своих,

И на лице земли все как-то не по них.

Ну что ж? поклон да вон! увы, не в этом дело;

Ни жить им, ни писать еще не надоело,

И правду без затей сказать тебе пора:

Пристала к музам их немецких муз хандра.

Жуковский виноват; он первый между нами

Вошел в содружество с германскими певцами

И стал передавать, забывши Божий страх,

Жизнехуленья их в пленительных стихах.

Прости ему Господь! – Но что же! все мараки

Ударились потом в задумчивые враки,

У всех унынием оделося чело,

Душа увянула и сердце отцвело.

Как терпит публика безумие такое? —

Ты спросишь. Публике наскучило простое,

Мудреное теперь любезно для нее:

У века дряхлого испортилось чутье.

Ты в лучшем веке жил. Не столько просвещенный,

Являл он бодрый ум и вкус неразвращенный,

Венцы свои дарил, без вычур толковит,

Он только истинным любимцам Аонид.

Но нет явления без творческой причины:

Сей благодатный век был век Екатерины!

Она любила муз, и ты ли позабыл,

Кто «Душеньку» твою всех прежде оценил?

Я думаю, в садах, где свет бессмертья блещет,

Поныне тень твоя от радости трепещет,

Воспоминая день, сей день, когда певца,

Еще за милый труд не ждавшего венца,

Она, друзья ее достойно наградили

И, скромного, его так лестно изумили,

Страницы «Душеньки» читая наизусть.

Сердца завистников стеснила злая грусть,

И на другой же день расспросы о поэте

И похвалы ему жужжали в модном свете.

Кто вкуса божеством теперь служил бы нам?

Кто в наши времена, и прозе и стихам

Провозглашая суд разборчивый и правый,

Заведовать бы мог Парнасскою управой?

О, добрый наш народ имеет для того

Особенных судей, которые его

В листах условленных и в цену приведенных

Снабжают мнением о книгах современных!

Дарует между нас и славу и позор

Торговой логики смышленый приговор.

О наших судиях не смею молвить слова,

Но слушай, как честят они один другого:

Товарищ каждого – глупец, невежда, враль;

Поверить надо им, хотя поверить жаль.

Как быть писателю? В пустыне благодатной,

Забывши модный свет, забывши свет печатный,

Как ты, философ мой, таиться без греха,

Избрать в советники кота и петуха

И, в тишине трудясь для собственного чувства,

В искусстве находить возмездие искусства!

Так, веку вопреки, в сей самый век у нас

Сладкопоющих лир порою слышен глас,

Благоуханный дым от жертвы бескорыстной!

Так нежный Батюшков, Жуковский живописный,

Неподражаемый и целую орду

Злых подражателей родивший на беду,

Так Пушкин молодой, сей ветреник блестящий,

Все под пером своим шутя животворящий

(Тебе, я думаю, знаком довольно он:

Недавно от него товарищ твой Назон

Посланье получил), любимцы вдохновенья,

Не могут поделить сердечного влеченья

И между нас поют, как некогда Орфей

Между мохнатых пел, по вере старых дней.

Бессмертие в веках им будет воздаяньем!

А я, владеющий убогим дарованьем,

Но рвением горя полезным быть и им,

Я правды красоту даю стихам моим,

Желаю доказать людских сует ничтожность

И хладной мудрости высокую возможность.

Что мыслю, то пишу. Когда-то веселей

Я славил на заре своих цветущих дней

Законы сладкие любви и наслажденья.

Другие времена, другие вдохновенья;

Теперь важней мой ум, зрелее мысль моя.

Опять, когда умру, повеселею я;

Тогда беспечных муз беспечного питомца

Прими, философ мой, как старого знакомца.

1824, июль

Очарованье красоты

Очарованье красоты

В тебе не страшно нам:

Не будишь нас, как солнце, ты

К мятежным суетам;

От дольней жизни, как луна,

Манишь на край земной,

И при тебе душа полна

Священной тишиной.

1824, июль

Леда

В стране роскошной, благодатной,

Где Европейский древний ток

Среди долины ароматной

Катится светел и широк,

Вдоль брега Леда молодая,

Еще не мысля, но мечтая,

Стопами тихими брела.

Уж близок полдень; небо знойно;

Кругом все пусто, все спокойно;

Река прохладна и светла;

Брега стрегут кусты густые…

Покровы пали на цветы,

И Леды прелести нагие

Прозрачной влагой приняты.

Легко возлегшая на волны,

Легко скользит по ним она;

Роскошно пенясь, перси полны

Лобзает жадная волна.

Но зашумел тростник прибрежный,

И