Кумах, откуда он перешел в Аскрею, город в Беотии, у подошвы горы Геликона. Там родился Гезиод. Музы, говорит он в начале „Феогонии“, нашли его на Геликоне и обрекли себе. Он сам упоминает о победе своей в песнопении. Архидамий, царь Эвбейский, умирая, завещал, чтобы в день смерти его ежегодно совершались погребальные игры. Дети исполнили завещание родителя, и Гезиод был победителем в песнопении. Плутарх в сочинении своем „Пир семи мудрецов“ заставляет рассказывать Периандра о состязании Омира с Гезиодом. Последний остался победителем и, в знак благодарности музам, посвятил им треножник, полученный в награду. Жрица Дельфийская предвещала Гезиоду кончину его; предвещание сбылось: молодые люди, полагая, что Гезиод соблазнил сестру их, убили его на берегах Евбеи, посвященных Юпитеру Немейскому.
Кажется, не нужно говорить об Омире. Кто не знает, что первый в мире поэт был слеп и нищий?
Нам музы дорого таланты продают!»
Батюшков относился к творчеству Гомера с восхищением. Приветствуя и поддерживая работу Гнедича над переводом «Илиады», он подчеркивал, что «любил всегда Гомера» (Соч., т. 3, стр. 41).
Гезиод (VIII–VII вв. до н. э.) – древнегреческий эпический поэт, автор поэмы «Труды и дни», которая упоминается в элегии.
А. Н. О., любитель древности – Алексей Николаевич Оленин (1763–1843), писатель, археолог и художник, с 1817 г. президент Академии художеств. Батюшков часто бывал в доме Оленина и сблизился с кругом его друзей; влиянием этого круга в значительной мере объясняется глубокий интерес Батюшкова к классической древности. Батюшков колебался, печатать ли посвящение Оленину, который, как ему казалось, сердится на него. Решить вопрос он предоставил Гнедичу (см. Соч., т. 3, стр. 421). Пушкин написал о стихотворении на полях «Опытов»: «Вся элегия превосходна – жаль, что перевод» (П, т. 12, стр. 267).
Халкида – город на острове Эвбея.
Аскрея – греческий город, родина Гезиода.
Мелес – речка близ Смирны; в гроте, находящемся около нее, Гомер, по преданию, сочинял свои поэмы.
Темпейская долина – долина в Древней Греции, славившаяся своим плодородием.
Стримон – река на восточной границе Македонии.
Слепец всевидящий, Гомер, по преданию, был слепым.
Ольмий – мыс в Коринфии, известный в древности своим превосходным медом.
Страшись Эвбеи берегов. Гезиод был убит на острове Эвбея, в местах, где находилось святилище Немейского Зевса (Немея – долина в Греции).
Сыны ахейские – греки.
Самос – остров в Эгейском море.
К портрету Жуковского*
Впервые – ВЕ, 1817, № 3, стр. 183. Печ. по «Опытам», стр. 205. Написано по заказу М. Т. Каченовского, редактора журнала ВЕ. (Соч., т. 3, стр. 447).
Пред падшею столицей Он храбрым гимны пел. Речь идет о стихотворении Жуковского «Певец во стане русских воинов», написанном в сентябре – начале октября 1812 г. в лагере у Тарутина, когда Москва еще была занята Наполеоном. В статье «Нечто о поэте и поэзии» (1815) Батюшков также говорил о том, что Жуковский «в стане воинов, при громе пушек, при зареве пылающей столицы, писал вдохновенные стихи, исполненные огня, движения и силы» (Соч., т. 2, стр. 123).
Тиртей – древнегреческий поэт VII–VI вв. до н. э., автор патриотических песен, призывавших к военным подвигам.
Новый Грей – Жуковский. В 1802 г. он перевел элегию «Сельское кладбище» английского поэта Томаса Грея (1716–1771). Этот перевод принес Жуковскому литературную известность.
Впервые – «Русский вестник», 1817, № 5 и 6, прибавление к «Отечественным ведомостям», стр. 38–45. Печ. по «Опытам», стр. 231–241. Батюшков участвовал в переходе русских войск через Рейн (2 января 1814 г.), в результате которого они вступили во Францию. В письме к Гнедичу от января 1814 г. уже отражены настроения, воплотившиеся в этом стихотворении (см. Соч., т. 3, стр. 246). Дата под заглавием обозначает не время сочинения, а год перехода через Рейн. Датируется по письмам к Гнедичу от конца февраля – начала марта и к Вяземскому от 4 марта 1817 г. (там же, стр. 422 и 428). Пушкин заметил о «Переходе через Рейн» на полях «Опытов»: «Лучшее стихотворение поэта – сильнейшее и более всех обдуманное» (П, т. 12, стр. 283).
Герман – Арминий (17 до н. э. – 21 н. э.), вождь древних германцев, сражавшихся с римлянами.
Кесарь – Юлий Цезарь (102-44 до н. э.), римский император.
Тевтонские – германские.
Лики – хоры.
Аттила новый – Наполеон.
Зарейнские сыны – французы.
Улея – река Улео в Финляндии.
Ангел мирный – имеется в виду жена Александра I Елизавета Алексеевна, баденская принцесса Луиза (1779–1826), родившаяся на берегах Рейна.
Маккавеи – еврейские вожди II в. до н. э., в данном случае – поборники веры и патриотизма.
«Тот вечно молод, кто поет…»*
Впервые – «Московский телеграф», 1827, № 3, стр. 92. Обращено к Василию Львовичу Пушкину (1770–1830), дяде А. С. Пушкина, известному поэту-карамзинисту, активному члену «Арзамаса»; входит в письмо Батюшкова к нему от первой половины марта 1817 г.
Буфлер Станислав, маркиз (1737–1815) – французский поэт, автор изящных эротических стихотворений. В первой редакции послания «В. Л. Пушкину» (1817) А. С. Пушкин назвал самого Батюшкова «русским Буфлером», очевидно имея в виду его любовную лирику, а также и то, что он, подобно Буфлеру, был военным.
Марот – Маро Клеман (ок. 1496–1544), французский поэт, автор эпикурейских стихотворений; о нем Батюшков упоминает в «Речи о влиянии легкой поэзии на язык» (Соч., т. 2, стр. 239).
<В.Л. Пушкину>*
Впервые – «Московский телеграф», 1827, № 3, стр. 93. Входит в то же письмо Батюшкова к В. Л. Пушкину от первой половины марта 1817 г. После стихов следуют слова: «Чего лучше? Предвещание муз сбылось, как видите». Батюшков был другом В. Пушкина и высоко ценил его поэму «Опасный сосед», находя, что она представляет собой «произведение изящное, оригинальное», в котором «много поэзии» (Соч., т. 3, стр. 128 и 132). В «Речи о влиянии легкой поэзии на язык» Батюшков указывал, что некоторые послания В. Л. Пушкина написаны «слогом чистым и всегда благородным» (Соч., т. 3, стр. 242). Однако в то же время Батюшков видел недостатки его довольно поверхностной поэзии. В письме к Вяземскому, относящемся к 1810 г., он говорил по поводу одного из посланий В. Л. Пушкина, что оно, «как и все его стихи, гладко и хорошо написано – а в мыслях связи нет никакой», и прибавлял: «Это его обыкновенный манер» (ЦГАЛИ).
И кофе жирный пить. В. Л. Пушкин, известный своими чудачествами и отличавшийся завидным аппетитом, был постоянной мишенью насмешек для своих друзей.
Умирающий Тасс (элегия)*
Впервые – «Опыты», стр. 243–253. Печ. по ним с учетом правки ст. 38 и 40, сделанной Батюшковым при подготовке нового издания книги. Поэт хотел поместить элегию в начале «Опытов» – «на место» портрета, но потом решил, что «поместить можно будет в конце» (Соч., т. 3, стр. 417 и 421), что и сделал Гнедич, получивший стихотворение, когда книга уже печаталась (по этой причине оно не попало в раздел элегий). Прозаическое примечание к «Умирающему Тассу» заканчивалось строками, которые Батюшков вычеркнул, не желая, чтобы они попали в новое издание «Опытов»: «Да не оскорбится тень великого стихотворца, что сын угрюмого севера, обязанный „Иерусалиму“ лучшими, сладостными минутами в жизни, осмелился принесть скудную горсть цветов в ее воспоминание». В этом примечании Батюшков использовал том 2 книги «О литературе Южной Европы» Симонда де Сисмонди (1773–1842) и том 5 «Истории итальянской литературы» французского поэта и критика Пьера Луи Женгене (1748–1816). Как раз в пору сочинения «Умирающего Тасса» Батюшков узнал из газет о смерти Женгене и писал по этому поводу Вяземскому: «Это меня очень опечалило. Я ему много обязан и на том свете, конечно, благодарить буду» (Соч., т. 3, стр. 431). Эпиграф – из трагедии Тассо «Торрисмондо» (д. 5). В письме к Вяземскому от 4 марта 1817 г. Батюшков заметил, что, работая над поэмой, он «перечитал все, что писано о несчастном Тассе, напитался „Иерусалимом“» (Соч., т. 3, стр. 429), т. е., очевидно, перечитал и «Освобожденный Иерусалим». Об этом же он сообщил и в письме к Жуковскому от июня 1817 г. (там же, стр. 447). Одним из свидетельств повышенного интереса Батюшкова к личности Тассо в 1817 г. было то, что он перевел и напечатал в ВЕ «Письмо Бернарда Тасса к Порции о воспитании детей» (письмо отца поэта к его матери) (Соч., т. 2, стр. 282–287). Еще до окончания элегии Батюшков сообщил Вяземскому ее план: «а вот что Тасс: он умирает в Риме. Кругом его друзья и монахи. Из окна виден весь Рим и Тибр, и Капитолий, куда папа и кардиналы несут венец стихотворцу. Но он умирает и в последний <раз> желает еще взглянуть на Рим, „…на древнее квиритов пепелище“ <неточная автоцитата>. Солнце в сиянии, потухает за Римом и жизнь поэта… Вот сюжет» (Соч., т. 3, стр. 429). В этом сюжете Батюшкова особенно волновала тема смерти, как вершина славы и злоключений поэта. Послав элегию друзьям, Батюшков получил от них замечания, сделанные по его просьбе; некоторые отверг, а некоторые учел при подготовке «Опытов». Считая элегию своим «лучшим произведением», Батюшков в письме к Гнедичу от 27 февраля 1817 г. утверждал: «И сюжет, и все мое. Собственная простота» (Соч., т. 3, стр. 419). Несмотря на это, Батюшков иногда высказывал об элегии довольно скептические суждения, что вызывалось прежде всего его обычной писательской мнительностью. Так, в письме к Гнедичу он заметил: «Я послал тебе „Умирающего Тасса“, а сестрица послала тебе чулки; не знаю, что тебе более понравится, и что прочнее, а до потомства ни стихи, ни чулки не дойдут: я в этом уверен» (Соч., т. 3, стр. 437). Поэт выражал желание, чтобы тему смерти Тассо использовали русские художники. В начале июля 1817 г. он просил Гнедича: «Шепнул бы ты Оленину <президенту Академии художеств>, чтобы он задал этот сюжет для Академии. Умирающий Тасс – истинно богатый предмет для живописи. Не говори только, что это моя мысль: припишут моему самолюбию. Нет, это совсем иное! Я желал бы соорудить памятник моему полуденному человеку, моему Тассу» (Соч., т. 3, стр. 456–457). В самом конце своего творческого пути Батюшков сочинил еще какое-то произведение о Тассо: одну из его вещей, уничтоженных в 1821 г., перед помешательством, Жуковский обозначил словом «Тасс» (Соч., т. 1, стр. 294 в). Современники видели в элегии Батюшкова отражение его собственных страданий, а после того как он сошел с ума, и предчувствие трагического конца поэта. Вяземский называл душевнобольного Батюшкова «нашим Торквато» (стихотворение «Зонненштейн»). М. А. Дмитриев, свидетельствуя о том, что «Умирающий Тасс» был «любимым стихотворением» Батюшкова
