тебя, когда небесный глас в том тебя изобличает. Зиан, — сказал он посем, оборотись к одному жрецу, — прочти ему описание плачевного сего приключения, воспоследовавшее на то божеское изречение и указ Великого Могола, повелевающий предавать огню всех злочестивых сюда пришельцев, которые, под видом странствования, приключают здесь вопиющие на небо злодеяния.

Жрец повиновался ему и прочел указ Моголов, в котором описано было сие приключение, воспоследовавшее на то пророчество и государское повеление сожигать чужестранцев. Содержание оного было следующее:

Индийский государь имел у себя сына, именем Селина, весьма изрядных качеств и превосходного разума. Сего юного князя вознамерился было он женить на Чердане, девице, украшенной всеми прелестями ее пола и одаренной многими добродетелями, к тому ж дочери некоторого подвластного Моголу владетеля. Уже брак сих юных супругов был совершен и торжествован; но на другой день, когда пришли их поздравить с благополучным совершением их союза, то младого князя нашли без чувств лежаща, а Черданы и совсем не обрели. И сколько потом ни прилагали стараний, чтоб юного сего князя привесть в прежнее состояние и возвратить ему дыхание и жизнь, а супругу его сыскать, однако ж ни в том, ни в другом не успели. Моголов сын остался бездыханен, хотя и казался сохраняющем в себе жизнь, а Чердана осталась неизвестно погибшею. Сего ради возымели прибежище свое к славному индейскому боговещалищу, чтоб испросить у него изъяснение в сем недоумительном приключении. Пророчество изрекло им следующий ответ, который, — говорил Рус, — остался у меня в памяти, как я тогда ни испужан был:

Когда вонзится в грудь иноплеменцу нож,

Алкающий огонь поест злодейски члены,

Разрушатся тогда мечты, коварства, ложь,

А бедствующих дни получат перемены;

Черданин минет плен, восприймет жизнь Селин,

Увидит мир посем, кто был творец сих вин:

Неверный то пигмей, коварный исполин.

Сие проречение, — продолжал Рус, — означало, как видно по всему, какого ни на есть волхва-иностранца, которому боги предсказывали казнь, а по ней освобождение всем бедствующим от него, но ясно сего не объявляли, конечно, по воле высочайшей их судьбы. Хитрые индейские жрецы сие поняли, но, будучи лукавы и корыстолюбивы, кто как растолковал Моголу сие проречение, дабы воспользоваться именем несчастных иностранцев. Что понеже сей причинитель смерти государева сына и хищник его супруги должен быть иностранец и волхв и что не прежде окончится очарование юного князя и возвращение Черданы, пока не истребится железом и огнем сей злотворец, тогда ради всякого приезжающего к ним иностранца предавать, по священному обряду, железу и огню пред истуканом младого князя, пока не сыщется настоящий виновник и смертью своею не возвратит наследника государству.

Прельщенный словами их, Могол согласился на сие варварство по любви к своему сыну и повелел сему нечестивому первосвященнику, который, как видно, в умысле сем был первый, чтобы всякого иностранца предавал он в сей пещере, созданной для сего нарочно, железу и огню, а имение их брал на собор жрецов, которые проклятую сию должность отправлять станут.

После, как окончил жрец сие чтение, — продолжал варяг, — то первосвященник паки начал меня увещевать, чтоб я оживил Селина и возвратил его супругу, но когда я отрекся, что никак сего учинить не могу, не будучи сему злу причастен, тогда бесчеловечный сей жрец приказал готовиться к жертвоприношению, которое определено было производить ночью, оттого что несчастье императорского дома произошло в ночное время. Шествие и обряд оного, — говорил варяг славянам, — я чаю, вы сами видели; и я бы непременно в сию ночь погиб, ежели б боги не послали вас ко мне на помощь, великодушные мои избавители. Вот вся моя история, о которой вам угодно было от меня уведать. Теперь не остается мне иного вам сказать, как представить мой совет, чтоб оставили вы наискорее сии страшные места, ибо разгнанные вами жрецы не преминут нам мстить, объявя в городе о разбитии своем, и, конечно, собрав воинов, погонятся за нами и предадут нас всех смерти.

* * *

— Нет, — сказал ему Светлосан, — совету твоему не могу я последовать: возможно ли мне без угрызения совести оставить человеческий род в опасности, когда имею способ ему помочь? В словах твоих нашел я неоспоримое доказательство, которым легко могу разрушить заблуждение Великого Могола и вывести наружу жреческое корыстолюбие, проливающее неповинных кровь. Я намерен теперь же поехать к индийскому государю и представить ему ясно его лютость. Ежели же он, несмотря на истины, кои я ему предложу, вздумает еще и нас предать несправедливому своему осуждению, то я употреблю тогда на отмщение гостеприимства и правосудия данную мне от Чернобога силу и Левсилов меч, который прошу тебя мне вверить и оставить его у меня потуда, пока мы найдем несчастного твоего друга.

Сказав сие, приказал он Бориполку сыскать своих коней, а Русу одеться в прежнее свое платье; между тем сам скинул с себя свой меч и отдал варягу, а Левсилов препоясал на себя. Когда Рус переоделся, а Бориполк привел коней, то, не медля нимало, поехали они все трое в Агру. Во время их пути освобожденный от пламени варяг, удивлялся Светлосановой храбрости и великодушию, обещался вечно за ним последовать и принимать вкупе беды и трудности. Славенский князь со своей стороны обнадеживал его своею дружбою и обещал ему разделить с ним равномерно и счастье свое, ежели окончит благополучно свое предприятие и взойдет на престол своего родителя. Обещание сие усугубило к нему преданность Русову и вселило в него великое желание прилепиться навеки к Светлосану. В сих и подобных сим уверениях проехали они большую часть дороги; и когда солнце испустило семицветные свои лучи на половину земного круга, тогда подъезжали уже они к столице индийской, из предместья коей выходила насупротив им превеликая толпа вооруженных луками и копьями людей.

Это была погоня, посланная за ними от Могола и предводимая жрецами, которых славяне разогнали. Сия толпа окружила вскоре северных жителей и хотела было употребить наглость, чтоб принудить их к сдаче, но Светлосан объявил сей дерзновенной куче, что он никого не оставит из нее жива, ежели осмелятся малое сделать им огорчение, но что своею волею поедут они сами в город и предстанут пред их государем. Индийцы немедленно согласились на его предложение и, окружа отвсюду славян, пошли за ними в Агру.

По вступлении их в сей город, народ сбегался со всех сторон, чтобы увидеть таких особ, которые вдвоем одолели и разогнали великое число людей. Наиболее всех привлекал к себе народные взоры Славенский князь: благородный его вид и величественная осанка не иначе его им представляли, как богом, начальствующим в бранях. Индийцы с первого на него взгляда почувствовали к нему великую любовь и почтение и внутренне желали иметь его своим государем. До самого Моголова дворца проводили они Светлосана, не спущая с него глаз, прося богов покровительствовать его и умягчить в пользу его Моголово сердце.

До приезда славян ко дворцу уже индийский государь предуведомлен был об их прибытии и повелел представить их пред себя. Он назывался Абубекиром; нрава был кроткого, но легковерного; разгорячался за ничто и ничем также и смягчался; впрочем, был любитель достоинства и добродетели. Когда славяне предстали пред него, тогда сей император, осматривая их одного за другим, ощутил к Светлосану подобные народным чувствования, ибо внешние сего князя качества представили ему оного витязем, и таковым, каковых он между человеками не видывал, а разве знал по описаниям бытийным. Сие удивление и любовь, которые мы чувствуем к достоинствам, пременили его гнев, которым было он сначала распалился, в приязнь к Славенскому князю и в сладостное удовольствие на него взирать. Пребыв таким образом некоторое время в рассматривании его, напоследок, пресекши молчание, сказал ему:

— Иностранец! Какое ты имел право прервать священный порядок жертвоприношения, исторгнуть от потребления жертву, коей заклинание ласкало меня оживлением моего сына и возвращением его супруги, а сверх того, уничтожая почтение к священному сану (указывая на предстоявших жрецов), разогнать дерзновенно сих богослужителей и умертвить из содружества их великое число?

Посем он умолк, ожидая ответа у Славенского князя, который, нимало не будучи смущен его вопросом, ответствовал ему бодро следующей речью:

— Великий обладатель Индии! Многие случаи являют отвне совсем противный вид, нежели каковой имеют во внутренности своего существа; наше приключение сего есть рода. Но я потщуся явить его твоему правосудию таковым, каково оно есть в самой вещи. Я не имел никакой причины досадовать на сих священнослужителей и не с тем проезжал пространную твою державу, чтобы нанести тебе в особе их оскорбление; но бесчеловечное их зверство раздражило мое терпение и неволею исторгло мой меч на защиту неповинно умерщвляемого моего единоземца. Ты бы сам, государь, будучи на моем месте, учинил то же, ибо какое варварское сердце может спокойно смотреть на умерщвление неповинного человека и не подвигнуться на сожаление и гнев? Вот сия несчастная и непорочная жертва, которую стремилось предать пламени корыстолюбие сих святош. Не удивляйся изречению сему, государь! Чистосердечие мое докажет тебе ясно все их коварство и лицемерие, какими исторгли они у тебя соизволение на погибель неповинных, дабы утучнять себя корыстями с оных. Ты сам представь, государь, свойственно ль быть богам лютее людей? И возможно ль, не погружаясь в беззаконие, приписывать божеству такое повеление, чтоб для сыскания единого беззаконника умерщвлять тьмы неповинных людей? А ежели без воли их предавать человека смерти, не имея на него ни малейшего подозрения в злодействе, и для единой токмо надежды обрести в нем, по погублении его, виновника злу, то какая уже несправедливость может превзойти адское сие неправосудие? Но ты в этом неповинен, государь! Извиняет тебя в сем родительская твоя горячность к сыну и хитросплетенное жреческое коварство, скрывающееся под видом твоей пользы и облекшееся силою мнимого божеского повеления, чтоб истреблять неповинных иностранцев. Всему этому виною есть сей варвар (указывая на первосвященника) и нечестивые его сообщники: их алчность к собранию имения употребила во зло неповинным человекам несчастье твоей породы, божеское проречение и твое чадолюбие. Не сомневайся в истине моих слов, государь: извет мой окажет тебе ясно, что небесное проречение иной заключает в себе смысл, нежели каковой ему дало гнусное их любоимение. По сему их адскому коварству и поносной к тебе верности и о прочих суди их поступках. Но чтобы долее не подвергать неповинных неправедному умерщвлению, и душу твою избавить от обольщения сих ненасытимых гарпий, так ведай, государь, что божеский глас изобличает в умерщвлении твоего любезного сына и в похищении прекрасной его супруги гнусного чародея