последовал. Наполнясь вящею надеждою, пошли они к палатам, стоявшим посередине замка. По нескольких шагах, почувствовали они нечто остановившее их, и хотя осматривались они по всем сторонам, однако ж не могли ничего такого увидеть, что бы их остановило. Недоумевающемуся о сем князю вскричал Левсил, что он мнит познавать и в сем хитрость Карачунову.
— Это, конечно, — говорил он, — невидимая стена, которая препинает нам путь в чертоги, но я думаю, — примолвил он, — что и она не постоит от грозного твоего оружия». И в самом деле, лишь только Светлосан махнул своим мечом, то невидимая препона потеряла свою силу и оставила им свободный ход. Но едва они от нее освободились, как наместо ее предстала другая: превеликая толпа молодых и прекрасных девушек, одетых наипрелестнейшим образом, в самую ту минуту их окружила. Иные из них пели, другие плясали, некоторые играли на разных музыкальных орудиях, а прочие имели в руках самые изящнейшие плоды в корзинках и бутылки с вином. Сии приманчивые машинки, оступя Светлосана и Левсила, стали им предлагать свои услуги, и всякая из них напрерыв старалася прельстить юного князя и его сопутника. Добродушный Светлосан, видя к себе таковые ласки от столь прелестного рода смертных, уже хотел соответствовать им равномерными учтивостями и согласиться на их предложение, как благоразумный Левсил, охватя его своими руками, вскричал ему:
— Берегись, государь, паче всего сих опасных сирен: это еще козни лютого Карачуна!
При сих его словах Светлосан остановился, будучи приведен в недоумение, а окружавшие их прелестницы подняли превеликий смех и хохот над Левсилом, называя его трусом и невежею, и в самое то время лаская наиболее князя и стараяся всеми силами склонить его на свое предложение, чтоб он согласился вкусить предлагаемой ему забавы. Но Светлосан, подкрепляемый увещаниями Левсила и тревожимый неотступными ласканиями сих прелестниц, понял ясно Карачуново коварство. Он начал отталкивать от себя сих обманщиц и поспешать войти в покои, однако ж сим не мог от них избавиться. Они, окружа его со всех сторон и ухватя за руки и платье, старались увлечь его за собою. Между тем армянин, окруженный другою их стаею, весьма уже далеко был от него оттащен, но при всем том не переставал он кричать Светлосану, чтоб он как можно старался от них освободиться. В сие самое время одна из прелестниц, ухватя у князя меч, хотела вырвать, но Светлосан, приметя сие и предвидев от того всю опасность, пришел в подлинный страх и, наполнясь негодованием, вырвал у нее из рук сие драгоценное оружие. Стремление, с каковым он в сем случае поступил, принудило его исторгнуть меч совсем из ножен. И лишь только сияние оного блеснуло им в глаза, как в то же мгновение все сии прелестные обманщицы разлетелись от него в виде преужасных гарпий.
Между тем Левсил, отвлеченный сими привидениями весьма далеко, находился в опасности своей жизни, и ежели бы князь хотя еще минуту не ускорил от него прогнать сих опасных сирен, то бы армянин погиб, конечно. Избавясь таким образом от последней и опаснейшей Карачуновой козни, воздали они благодарение небесам и пошли в предстоявшие палаты, не встречая уже более себе никакого препятствия.
Крыльцо сих великолепных чертогов, по которому надлежало им восходить в покои, кроме других бесчисленных и драгоценных редкостей, было украшено истуканами из восточного хрусталя, опала и сапфира, которые представляли следующие мирские божества: Любочестие, Любоимение, Властолюбие, Пышность, Гордость, Любострастие, коварное Самолюбие, многовидную Роскошь и другие бесчисленные их отрасли, а при самом входе в сени стояли на возвышенных подножиях четыре стальные изваяна, кои казались быть повелителями прочих. Первый из них представлял высокомерное и злопагубное Безверие, другой мрачное и толико ж вредное Суеверие, третий изображал отца их, закоснелое и упрямое Невежество, а четвертый богомерзкое их исчадие, свирепую и нечувствительную Бесчеловечность.
Светлосан, взглянув мимоходом на сии истуканы, пошел далее, но едва только вступил он в сени, как загремела в них преогромная музыка и наподобие вихря раздалась и потекла по всем покоям великолепного сего здания и вскоре от слуха их умолкла. Славенский князь и сопутник его весьма приключению сему удивились и, к великому соболезнованию, вскоре узнали, что оно значило, ибо, по вшествии своем в первую комнату, увидели они двух девиц, без чувств стоящих, хотя они и сохраняли всю свою живость. Это было новое коварство бесчеловечного Карачуна, о чем они потом от самых сих девиц узнали. Сей гнусный волхв устроил так, что как скоро победятся внешние ограждения сего замка, то чтобы злое его очарование, под образом музыки, пролилося по всем покоям и отняло чувства у всех живущих в них красавиц, дабы никто не возмог ими овладеть.
Светлосан и Левсил, проходя великолепные покои сего замка, повсюду находили в разных положениях лишенных чувств красавиц. Сие печальное зрелище извлекло из глаз их многие слезы, наполнив их сердца преострым сожалением, но Славенскому князю собрегалося тут плачевнейшее позорище. Опечаленное его сердце сими жалостными предметами предавалось уже воздыханию и жалобам, как вдруг слезящим его взорам предстала несчастная Милослава, его сестра, лежащая на коленях у красавицы, коей прелести помрачили все украшения замка и обитавших в оном девиц. Лютая горесть, изображавшаяся на ее лице, не могла помрачить ни малейших приятностей ее красоты. Это была самая Лада, богиня любви. Какое ж чувствование долженствовали произвести сии два предмета в Светлосановом сердце? Вдруг две жарчайшие чувственности воспламенили его душу: сожаление и любовь, родившиеся вместе с удивлением. Но родство превозмогло тогда над его нежностью: он бросился к бедной Милославе, стараясь подать ей помощь. Он употребил все усилия, чтоб произвести в ней некое чувство, но все его старания были бесплодны. Милослава и подруги ее так, как и все прочие девицы, сохраняя естественную живость тела, пребыли бездыханны.
Тогда-то ярость и сожаление, овладевшие сердцем Славенского князя, принудили его выступить несколько из порядка благоразумия: произнеся тьму проклятий и ругательств на злобного Карачуна, начал он разрушать непреодолимым своим мечом все украшения бедственных сих чертогов, в ожидании подобной казни гнусному их здателю. Ничто не спаслось от ярости его гнева: преизящные истуканы, драгоценные картины, великолепные светильники, зеркала и все пышности сих палат в ничто обращены были праведным его мщением.
Но не одна бешеная ярость к сему его побудила: он мнил, разрушая сии украшения, разрушить и очарование любезных ему особ. Левсил стоял во все то время безмолвен; но когда усмотрел он, что гнев его гораздо уже поутишился, тогда, подступая к нему, сказал:
— Непобедимый витязь! Не сим надлежит тебе побеждать Карачуна: надобно самого его ниспровергнуть, исторгнув из него сим железом вредоносную его жизнь.
Светлосан, возвращенный сими словами в прежние свои чувствования, обратился паки к сестре своей и ее собеседнице; он стоял долго, не спуская с них глаз; на лице его являлися попеременно умиление и нежность.
— О, небо! — возопил он напоследок. — Возможно ли подумать, чтоб наилучшее и наипрекраснейшее творение твоих рук было так уничижаемо?
Воздыхания прервали его слова, и слезы, смешанные с нежными взорами, каковые кидал он на красавицу, сидевшую подле его сестры, показывали ясно его чувствование. Но он и сам не скрыл оного: обратись к Левсилу, сказал он, воздыхая страстно, что к претерпению всех бедствий, которым он вдавался, дабы сыскать и победить Карачуна, побуждала его сперва одна добродетель, а теперь присовокупилась к оной и любовь, которая, говорил он, еще более произведет в нем мужества, дабы отважиться на сражение с врагом, коего целая вселенная трепещет. Левсил, обрадованный его словами, начал его наиболее побуждать к сему предприятию и наконец благоразумными своими советами и просьбами склонил его более не медлить, хотя князь, тронутый сожалением и любовью, не весьма спешил отстаивать столь любезные ему предметы.
Препроводя в замке время в бесполезных изысканиях средств, дабы разрушить очарование красавиц, и не сыскав никого, определил наконец Светлосан пуститься паки в путь. При прошествии своем из замка сожалел он весьма, что не мог быть сопровождаем Левсилом, ибо хождение по морю одному ему было возможно, по причине летающих его сандалий, а Превратин муж не имел никакого к тому средства, потому он лишен был Карачуном всех своих волшебных вещей, коими мог нечто произвесть. Чего ради положили они, чтоб Левсил остался в сем замке по тех пор, пока не возвратится в оный князь, а ежели судьба определит ему в сем путешествии смерть, то б он спасался из ужасного сего места так, как ему поможет счастье, или б великодушно умер, когда богам так удобно будет. В сих и подобных сему разговорах прошли они даже до морского берега; при сем рубеже своего пути Левсил, сколько был ни мужествен, но восстенал и залился слезами. В сию ужасную минуту представились ему вкупе все случаи, которые могут лишить его навсегда обхождения со светом и нежных ласк любезной его супруги. Славенский князь употребил все к утешению и наконец, уверя его в непременной богов защите и принеся оным свою молитву, простился со своим другом и вступил на жидкую и непостоянную стихию.
Сколько взор Левсилов мог простираться по понту и пока мог видеть идущего по нему Светлосана, потуда не спущал с него глаз, и когда он сокрылся уже совсем от его очей, тогда стенящий армянин, воссылая на небо моления в его пользу, возвратился паки в замок.
Между тем Славенский князь, побуждаемый надеждою найти и победить Карачуна, летел более, нежели шел. Он вдался в приятную задумчивость, которую произвела в нем прелестная незнакомка: нежность ее и красота, впечатлившиеся в его сердце, наполнили все его воображение и перепроводили его душу из страсти в страсть; то, воспалялся наисильнейшею любовью, клялся он вовек ее любить и обожать; то, воспоминая ее очарование, приходил он в ужасную ярость и, призывая на помощь богов и смертных, бежал, обнажа свой меч, мня постигать Карачуна и поражать его. В сем волнении страстей пробыл он по самую темноту ночи, но и она бы не разрушила его задумчивости, когда б не извлек его из оной сильный треск, подъявшийся на воздухе. Светлосан остановился и, озираяся повсюду, увидел на воздухе престрашное облако, которое составлено было из всех стихий: вода ярилась в нем от преужасного огня, коим вся сия громада была наполнена; земля и спершийся в ней воздух, угнетаемый разными металлами и минералами, будучи разжигаемы пламенем, производили между собою пресильную борьбу, гром и треск, подобный прегрозному трясению земли. Одним словом, это был вид истинного хаоса, о коем повествуют нам стихотворцы.
