он ему и спасал его от смерти, еще более был тем тронут; он не возмог порядочно ему за то возблагодарить, будучи восхищен таковыми его благодеяниями к себе, но только проливал радостные слезы, лобызая его и превознося, что было для Вельдюзя сладостнее всякого витийства. Оба вкушали они тогда величайшую радость, видя и лобызая друг друга, как были вдруг приведены в сугубейший восторг, увидя идущего к себе Видостана. Все трое возгласили они имена один другого и бросилися ко взаимному облобызанию. Чистейшая радость объяла их души; они все совокупно вещали друг к другу, изъясняя восхищения свои и восторги. Сие смешение гласов было для них тогда наиприятнейшим согласием и превосходнейшим всякой музыки, исчадия скуки и роскоши.
Но не успели еще они насытиться взаимным сим лицезрением, как Вельдюзь и Видостан вскричали вдруг, будто б чего испужавшись; Светлосан обратил туда очи, откуда, казалось, происходит их страх, и увидел идущего к себе Липоксая в том безобразном виде, в каковом узрел он его в пещере. Князь обрадовался ему чрезвычайно и пошел к нему навстречу, между тем как полочанин и индиец стояли в удивлении. Липоксай бросился в ноги к Славенскому князю, благодаря его за освобождение свое от уз и мучения. Светлосан, чтоб не оставить Видостана и Вельдюзя долее в безвестии, рассказал им вкратце его историю и тем лишил их всякого страха, ибо они подумали было сперва, что это был Карачун, оживленный силою своих чародейств. Но Липоксай их уверил, что он погиб точно, ибо с поражением его от Светлосана соединена была конечная его пагуба и вечное злострадание.
По сем приятном уверении, пали они все на землю, принося благодарственную молитву бессмертным за избавление свое и всего света от страшного Карачуна. После чего начали они вопрошать друг друга, что с кем случилось во время их разлуки, и когда Светлосан и Вельдюзь рассказали свои приключения, тогда Видостан объявил им о своих следующее:
Моя история не очень долга, — говорил он. — Когда в последний раз обманул меня в саду злоковарный эфиоп и злые его прислужники, бросив в железную колесницу, помчали меня по воздуху с необычайною скоростью, то вдруг очутился я на сем страшном острове, посреди бесчисленного множества прегнусных чудовищ. Минуту спустя явился и Карачун; он имел испуганный и свирепый вид.
— Злодей! — сказал он мне. — Ежели бы сила моя была равна моему мщению, то сего же бы мгновения ты и опасные твои друзья были от меня преданы наимучительнейшей казни; но когда сего удовольствия неправедная судьба меня лишает, то по крайней мере прими вид единого из сих чудовищ и пребудь в оном до моего издыхания!
По сих ужасных словах ударил он меня своею дубиною и превратил в самое мерзкое страшилище. Вы можете себе представить, государи мои, — говорил индиец слушателям своим, — сладостно ли мне было влачиться в столь гнусном виде по сему ужасному острову, воспоминая первое великолепное мое состояние! Повсеминутно воссылал я молитвы к богам, чтоб они или отняли жизнь мою, или бы возвратили мне прежний мой вид и состояние; однако ж долго принужден я был сего ждать и, может быть, никогда бы сего не дождался, ежели б победа твоя, любезный Светлосан, лишив жизни общего нашего врага, не возвратила мне прежнего вида и свободы. А каким образом получил я их паки, и какие обстоятельства предшествовали, сие также достойно вашего любопытства, и для того расскажу вам о том обстоятельно.
За день до пришествия твоего сюда, — продолжал он говорить, обратясь к Светлосану, — предстал пред меня Карачун в свирепом и отчаянном виде, препровождаемый шестью единоглазыми исполинами, которые держали в руках своих тяжелые железные цепи. Не говоря мне ни слова, приказал он последователям своим оковать меня ими и тащить на высочайшую гору, стоявшую прямо противу его замка. И когда мы на оную прибыли, тогда сей волхв приказал меня к оной приковать.
— Ты участник моего злодея, — сказал он мне потом, — который приближается сюда для нападения на меня. Судьба определила одному из нас завтра умереть, и ежели буду я побежден, то ты восприимешь паки свой вид и я погибну невозвратно со всем моим знанием. Но ежели буду я столько счастлив, что хитрости мои превозмогут силу моего врага, то непременно умрет он от моей руки, со всеми своими единомышленниками, в числе коих находишься и ты, ибо так определила владычествующая над богами судьба. В теперешней моей крайности, — присовокупил он, — принужден я и тебя опасаться, слабый враг, дабы не подал ты какой помощи моему супостату, и для того пребудешь ты в сих оковах по тех пор, пока твоя или собственная моя смерть не избавит тебя от оных.
Сказав сие, он исчез, и купно с ним страшные его прислужники, а я остался в превеликой горести и боязни, не столько о своих днях, сколько о жизни того витязя, который шел, по словам Карачуновым, наказать его за тиранство.
Весь остаток того дня и наибольшую часть следующего провел я в беспрестанном страхе о будущей моей судьбе и в принесении неусыпных молитв бессмертным. Напоследок, на другой день, когда солнце начало склоняться к своему захождению, усмотрел я страшную перемену на острове: замок Карачунов от глаз моих сокрылся, а наместо оного увидел я обширное облако пламени и дыма, стремящееся на высоту и будто б изрыгаемое землею. После чего весь остров пришел в превеликое движение: горы его исчезали, а долы воздымалися; одним словом, глазам моим представилось преужасное землетрясение, хотя в самом деле было сие не что иное, как обман Карачунов, дабы тебя устрашить и не допустить до своего жилища, о чем я после совершенно и узнал: когда боги, вспомоществуя тебе, дражайший мой Светлосан, ниспустили тьму молний на сей остров, то в самый тот миг нестроение его исчезло, и он паки восприял прежний свой вид.
В тот самый час и тебя, я увидел на острове, — продолжал он говорить Светлосану, — приносящего молитву бессмертным и готовящегося напасть на замок. Между тем Карачун собирал всех своих лютых прислужников, которые имели прегнусные и престрашные виды. О, как тогда, — примолвил индиец, — трепетало мое сердце, волнуяся между страхом и надеждою! Чем ближе подходил ты к замку, тем больше увеличивалась моя боязнь, и тем сильнее вооружался на тебя эфиоп. Напоследок, когда ты поднялся на воздух, дабы вступить в замок, тогда Карачун, имевший вид прелютейшего чудовища, бросился на тебя со всеми своими прислужниками и окружил тебя со всех сторон. Я бросился на землю, проливая слезы и умоляя богов ниспослать тебе свою помощь, не спущая, однако, глаз с тебя и твоих врагов. Рассуждая по лютой их ярости, силе и множеству, не мог я ласкаться твоею победою; да и, конечно бы, ты погиб, ежели б сами боги тебе тогда не помогли ниспосланием бесчисленных молний, кои, поражая чудовищей, приводили их в бессилие.
Наконец, к превеликой моей горести и ужасу, увидел я, что нисшедшая громовая стрела вышибла у тебя из рук меч, который в падении своем превратился в длинный нож, и вскоре после того тебя, упадшего и полетевшего стремглав на низ. Я обмер от страха, увидя сие, и подумал, что сами боги согласились на твою погибель, но вскоре усмотрел мою ошибку, увидя преславную тебе их помощь. Ибо коль скоро усмотрел Карачун, что ты ниспадаешь в приготовленную им тебе пропасть, то, возгордись заранее своею победою, восприял истинный свой вид и погнался за тобою с саблею, чтоб иметь удовольствие самому тебя умертвить, но боги сию его гордость вскоре посрамили, послав тебе на помощь крылатого змия, сыскавшего превращенный твой меч в нож, которым ты, вооружась, поразил гнавшегося за тобою Карачуна и с жизнью его окончил все его злодейства и злоумышления.
Коль же скоро ты его пронзил, — продолжал индиец, — то тьма молний, нисшедших с небес, сожгли его тело на воздухе в прах, а замок его со всеми чудовищами провалился сквозь землю с великим шумом, отчего поднявшаяся пыль и дым от молнии затмили весь воздух и скрыли тебя от глаз моих. В тогдашней моей радости пал я на землю, принося жарчайшее благодарение бессмертным за дарование тебе победы над общим нашим врагом. После чего, почувствовав в себе легкость, встал я от земли и увидел себя, к несказанному моему удовольствию, без оков и в прежнем моем человеческом виде. Я паки повергся ниц, воссылая благодарственное моление небесам, сотворившим со мною сие чудо.
Между тем прочистившийся от мрака воздух явил очам моим наместо Карачунова замка и его ужасов прекрасную долину и тебя, сидящего на оной сам-друг. Я бросился к вам бежать, чтоб облобызать тебя, любезный мой Светлосан, и возблагодарить тебе, яко виновнику, за мою судьбу и разрешение от очарования. К довершению же моего восхищения нашел я с тобою и любезного моего Вельдюзя, которого я мнил давно уже погибшим. Сказав сие, бросился он паки их лобызать, изъявляя им наичувствительнейшим образом искренность своего дружества.
— А я, — сказал тогда Липоксай, — воссылаю бессмертным тем вящую славу и благодарение, что они, избавя меня от лютого моего тирана, истребили с ним вкупе и вину моего злодеяния, ибо в замке его, погибшем с ним совокупно, находились все произведенные мною волшебные вещи, которые коварством своим собрал он отвсюду. Теперь уже я уповаю, — примолвил он, — что праведные боги вскоре соделают конец моему наказанию и упокоят меня в жилище усопших с моими предками».
После чего рассказал он Светлосану, как его тиранил Карачун после неудачного своего нападения на сего князя, и что месть его нес он по самый тот час, когда Светлосан лишил жизни сего чародея. «О сем узнал я потому, — присовокупил он, — что, услышав в моей пещере пресильный гром и стук, увидел себя вдруг освобожденна от цепей, в которых я давно уже находился. Я не мог ничему иному сего причесть, — говорил он Славенскому князю, — кроме победы твоей над Карачуном и его смерти, которую знаменовали небеса пресильным толь громом. Тогда возрадуясь и возблагодари бессмертным, помогшим тебе низложить сего престрашного злодея, пошел я тебя искать прямо на сей остров, думая тебя, конечно, здесь найти, в чем я и не ошибся».
— Ах, — вскричал тогда Видостан, — к совершенному моему благополучию ничего иного теперь недостает, кроме оживления моих подданных, и я бы блаженнейшим себя почел, ежели
