стало оное с одиннадцатью. Чудовище с новою яростью бросалось на меня, и я посекал головы его неутомленно, но не возмог бы я истребить оное, для того что головы его вырастали с приумножением, если б не вспало мне на мысль перерубить оное пополам. Я напряг остаток сил моих и одним ударом пересек оное. Пол разверзся в сие мгновение пред моими ногами, земля растворилась и поглотила труп чудовища. Ужасный гром гремел над моею головою, и раскаленные перуны падали вокруг меня, так что я со всею моею твердостью едва мог держаться на ногах. Тьма покрыла потом всю комнату и полуденное время обратила в мрачную ночь. Синяя светящаяся голова появилась из потолка. Оная дышала пламенем и говорила ко мне следующее:
— Враг Сарагуров! Ты не освободишь царицу узров[31] от очарования. Убиением чудовища ты поверг лишь ее с подданными в несносное мучение, ибо ты отдал им часть чувств, чтоб страдали они от угрызения нетопырей, зародившихся из трупа убиенного тобою чудовища. Ты никогда не можешь сыскать превращенного жениха сей государыни, князя Печенежского. Сарагур погиб от руки князя Болгарского; следственно, и очарования его уничтожить некому.
Сказав сие, привидение бросилось в пропасть, которая затворилась и учинила пол ровен по-прежнему; причем тьма разделилась и обратилась в огненных нетопырей, кои бросились отчасти на царицу, прочие ж разлетелись и напали на всех жителей сего несчастного города. Окаменелая государыня в самом деле получила чувства, ибо испускала болезненный стон от угрызения сих волшебных летучих мышей. Жалость пронзила сердце мое. Я бросился к ней на помощь, отгонял мерзких тварей, ее уязвляющих, и выбился из сил, ничего не успевши. В досаде и замешательстве клялся я освободить сию злосчастную государыню и побежал, не ведая сам куда. По дворцу и улицам видел я страдание окаменелых людей, кусаемых нетопырями, и стон их наводил на меня ужас.
Я выбежал из города и тогда лишь вспомнил, что оставил во оном коня моего. Жалел я, потеряв время напрасно и что должен буду назад воротиться, и в сем огорчении, потирая руки, коснулся перстня и с радостью увидел, поворотясь назад, что конь мой стоял за мною. Я бросился к нему, ласкал его и воссел.
— Милый конь мой! — говорил я. — Ты, конечно, ведаешь, где превращенный князь Печенежский. Довези меня к нему! Ты, о конь добродетельный, видел несчастье жителей сего города и, без сомненья, жалеешь о мучении их? Помоги мне их избавить!
Конь проржал троекратно и, приподнявшись, ударил копытами в землю, отчего оная расступилась, и я на коне опустился в пропасть.
Если бы я не обнадежен был, что конь мой, погружался со мною в недра земные, споспешествует избавлению несчастных узров, конечно бы, усомнился я в жизни моей, ибо скорость стремления, с каковою летел я на иной свет, была чрезвычайна. Но не имел я времени предаться ужасу, для того что в мгновение очутился в земле, освещаемой неким красноватым светом. Странные предметы меня окружали. Трава, под ногами моими находящаяся, казалась красною оттого, что вместо росы лежали на ней капли кровавые. Деревья обагрены были ею же, и вместо листвия росли на оных человеческие головы страшных видов. Лишь я почувствовал под собою землю, засвистали бурные ветры, и головы оные заревели мерзкими голосами. Они кричали все:
— О бедный Добрыня! Куда зашел ты? Погиб ты невозвратно!
Должно признаться, что не без трепета внимал я таковое приветствие; однако, имея в мыслях доброе намерение, отважно продолжал я путь мой. Не проехал я ста шагов, как несчетное войско полканов[32] на меня напало. Лица и руки их обагрены были человеческою кровью, глаза светились, как раскаленное железо, и с каждым дыхновением их вылетало из ртов их сверкающее пламя. Тысячи стрел полетели в меня из луков их, и я обязан на сей раз единственно броне, подаренной мне Добрадою, что не учинилось из тела моего сита. Полканы, приметив недействие стрел своих, заревели от досады и бросились на меня с ручным оружием, состоявшим из превеликих древес, выдернутых с кореньями. Тогда-то потребно мне было все проворство науки отводить удары саблею. Я махал на все стороны, рубил, колол и удивлялся действию моих ударов, а особливо силе задних копыт коня моего, понеже, если пересекал я по десяти полканов за один мах моею саблею, конь мой разбивал оных по сотне вдребезги одним ударом. Скоро не видно стало нападающих. Они пали до единого, и я следовал к представившемуся глазам моим зданию.
Если удобно привесть в воображение самый ад, кажется, оный ничуть не будет столь ужасен, как сие строение. Наружность оного составлял плетень, свитый из всех родов ползучих змей. Головы оных торчали наружу и испускали смертоносный пар, и свист их достаточен был повергнуть в трепет бесстрашнейшего человека. Кипящая кровью река текла вокруг оного с клокотанием. Чудовища неописанной мерзости выглядывали из оной, глотали кровь и паки погружались. Исполин с двадцатью руками стоял на мосту и стерег вход. Я видел множество богатырей, покушающихся перескочить по мосту и жалостно погибающих. Исполин хватал оных, перекусывал пополам и бросал в реку, где чудовища оных пожирали. Крылатые змеи страшных видов летали над зданием, сделанным из чистого стекла, в котором слышно было кипение смолы и серы. Великое колесо раскаленного железа с острыми острогами вертелось в пропасти, где клокотала горящая смола, с престрашным громом и стуком. Крылатые змеи нападали на исполина и старались, захватив оного, повергнуть на колесо, и сей с крайним усилением отбивался от оных, беспрестанно между тем защищая вход покушающимся богатырям.
Не знал я, что заключить о поступке исполина. Непонятно мне было, каким образом он, находясь в очевидной опасности быть повержен на раскаленное колесо, имел столько лютости умерщвлять людей, пекущихся, может быть, избавить его от нападающих змиев. Но взор на погибель множества столь отважных богатырей исполнил меня справедливого гнева. Я бросился спасти их и истребить чудовище. В приближении моем к мосту гром и стук в пропасти усугубился, так что казалось, весь свет в ничто преобращается. Крылатые змеи устремили на меня пламенное зияние, чудовища речные завыли ужасными голосами, и исполин протянул на меня все двадцать рук, выпустя из оных преострые кривые когти, подобно как испускает оные тигр, ловящий свою добычу. Потребно мне было все присутствие духа, чтоб не оробеть от сего трепетного позорища. Я ударил наотмашь саблею по исполину, и так удачно, что не осталось у него ни одной руки. Исполин заревел престрашно и бросился ко мне с разверстым зевом, чтоб меня проглотить, но второй удар отделил прочь дебелую его голову, коя упала к ногам коня моего. Я соскочил, схватил голову за волосы, и в то мгновение здание, вся окрестность, труп исполинов, река и мост с преужасным треском обратились в густой дым, коим меня всего покрыло. Земля колебалась под ногами моими, и казалось, что, вихрем подхватя, несло меня посреди непроницаемого мрака; однако ж я не упустил из рук головы исполиновой.
Представьте, всепресветлейший князь, в каковом был я удивлении, нашед себя чрез несколько мгновений на площади пред дворцом царицы узров! Вместо головы исполиновой держал я молодого человека красоты редкой. Я тотчас пустил волосы его из руки моей, и в том, как взирал на величественный вид его, молодой человек бросился ко мне с объятиями, приносил благодарность в чувствительнейших выражениях, выхвалял мою неустрашимость, и, словом, я узнал, что оный был очарованный князь Печенежский. Я оглянулся вокруг и не видел уже ни одного каменного истукана, ни мучащих оных нетопырей. Все восприяли прежнее подобие человеков и радостными восклицаниями наполняли воздух.
Между тем как народ стекался ко дворцу, любопытствовал я узнать причину жестокого поступка Сарагурова и подробности несчастного приключения народа узрского и избавленного мною князя, почему оный и начал.
— Несчастия мои и Карсены, царицы страны сей, заслуживают сострадание всякого великодушного сердца, каково ваше, ибо мы оных не заслужили. Я владетель сильного народа, обитающего по обеим сторонам Аральского моря, или известных свету храбрых печенегов. Курус мое имя, и в малолетстве моем, по особливому дружелюбию отца моего с царем узрским и славе наук, процветших в сем государстве, воспитывался я при дворе родителя Карсены славным волхвом Хорузаном. Сей наставник мой знал все таинственные науки и имел книги Зороастровы, однако ж никогда не употреблял власти своей к произведению зла и сии чародейные персидского волхва книги хранил с великим прилежанием. Сарагур, известный свету по своим лютостям, был родной брат отцу Карсены и также ученик Хорузанов. Лютый нрав его приметен был еще с малолетства, и для сей причины Хорузан скрывал от него все, чем только могла злоба его учиниться страшною. Я и царевна узрская возрастали вместе, восчувствовали взаимную страсть, и от времени любовь наша учинилась неистребимою. Царь узрский со удовольствием взирал на оную, яко на посредство, коим две сильные державы совокупятся, ибо Карсена была единочадная дочь его, а я наследник престола в отечестве моем. Но Сарагур уповал чрез брак с племянницею своею получить корону. Я пресекал его надежду и был потому предметом жесточайшей его ненависти. Не смел он нападать на меня, ведая милость ко мне своего брата и любовь всех узров, ни покушаться на жизнь мою, когда покровительствовал меня Хорузан, посему удалился он из отечества и тайными происками довел до крайнего разрыва народы печенежские и узрские. Дружество владетелей рушилось, жестокая война возгорелась, и я отозван был ко двору родителя моего. В слезах расстался я с моею возлюбленною. Мы были в отчаянии, но уверили друг друга, что сердец наших ничто разлучить не может. Едва успел я застать в живых отца моего. Жестокая болезнь лишила меня оного на другой день моего приезда. Я взошел на престол, остановил неприятельские действия и чрез торжественное посольство искал у царя узрского возобновления его ко мне прежних милостей, требовал дочери его в супружество и предавал ему скипетр печенежский в залог преданности моей к нему, не хотя при жизни его нигде быть владетелем, кроме сердца Карсенина. К несчастию, Сарагур возвратился ко двору своего брата. Он в странствии своем прилежал в изучении чернокнижной науки, убил предательски Хорузана, завладел книгами Зороастровыми, учинился страшен и самому аду и очарованиями отвратил от меня сердце царя узрского. Все предложения мои отвергнуты, и я принужден был вести оборонительную войну, понеже и самый мир не дозволен мне был. Я поручил управление государства и войск моим вельможам и военачальникам, а сам заключил тайным образом видеться с Карсеною, и
