совершением – результат всеобщей истории. Хотя человек не изменяется в своей умственной и физической природе, хотя он все тот же, каким вышел из рук создателя, – те же желания наполняют его сердце, те же страсти управляют его поступками, те же горести и радости сопровождают его, которые он чувствовал при начале своего земного странствования: однако в развитии своих способностей он не всегда одинаков, но различно пользуется своими силами, и умственные его богатства увеличиваются, ибо ничто не погибает из того, что производит человеческий род в своем развитии. Одна генерация идет вслед за другою, и каждое поколение прибавляет к наследству, полученному от предков, свои собственные приобретения и, таким образом увеличив его, передает своим наследникам. Что для одной генерации ново и должно было пройти чрез все противоречия и победить все предрассудки, то становится знакомою вещью для следующих за нею. Теперь дети понимают то, что было тайною для мудрейших людей времен прошедших, потому что все понятия, все мысли, истекающие из деятельности ума человеческого, подобно атмосфере, ложатся над человечеством. И как наше тело вдыхает в себя физическую атмосферу, так и дух дышит этою духовною атмосферою, которая становится для него воздухом жизни.
Естественно, что эта умственная атмосфера, подобно физической, имеет свои, так сказать, климатные особенности, смотря по тому, больше или меньше какой-либо народ пользуется результатами всеобщего развития. Но каков бы ни был народ, находящийся в области истории, во всяком можно найти хоть часть этих результатов. И только там, где исчезает всякий след истории, наш дух не может дышать, лишась своей атмосферы, как человек не может жить в воде. Образованный человек, находясь среди новозеландцев, чувствует то же самое, если б его окружило стадо диких зверей. Человеческий дух подобен неистощимому руднику, из глубины которого извлекаются всегда новые сокровища. Извлечение этих сокровищ и очищение их от нечистой примеси – вот труд, который составляет собственный предмет истории; и тот народ самый богатый, который является в истории самым деятельным. Такой народ мы называем «историческим», потому что он, думая трудиться только для своей пользы, трудится для пользы целого мира, и результаты его деятельности раньше или позднее делаются общим достоянием. Потому-то историк не с равным вниманием смотрит на все народы, по все свое внимание устремляет в особенности на какой-либо народ, который начал или продолжал дальнейшее развитие умственной деятельности человеческого рода, который не только усвоил себе все прежние приобретения, но и умножил их. Так, Греция в продолжение некоторого времени была центром всеобщей истории, потом сошла со сцены и потеряла всякий исторический интерес. Так, Палестина некогда приобрела великое значение, а теперь только своими священными памятниками возбуждает наше внимание. Но то, что развилось на этих ничтожных точках земного шара, распространилось по всей земле, потому что другие усваивали эти приобретения и развивали далее. Итак, хотя народы, по совершению своего умственного развития, необходимо ослабевают и умирают, однако, во всяком случае, человечество, рассматриваемое как одно целое, идет вперед. Закон, по которому все происходит, вечен и неизменен, и история, в целом своем составе, прекрасна и велика, как прекрасны и велики другие творения, в которых дух божий соблаговолил открыть миру свое могущество и мудрость{11}.
К этому нечего прибавлять; похвалы здесь также неуместны: дело говорит само за себя. Но нельзя также безусловно согласиться с мнением почтенного автора о Китае и Индии, вследствие которого эти две страны будто бы не могут и не должны иметь места в истории по причине их совершенно изолированного развития. Так, Китай не имел действия на другие государства, которые, в свою очередь, на него не имели никакого влияния; но неужели же ассирияне, вавилоняне, мидяне и самые персы потому только, в историческом смысле, важнее Китая, что они были во внешних столкновениях с Египтом, Палестиною и Грециею? И неужели такое великое явление, как Китай, велико вне истории и без всякого к ней отношения? А Китай – великое явление, – не теперешний Китай – эта хорошо сохранившаяся в течение тысячелетий мумия, – а Китай древний, первоначальный, где человечество впервые из состояния семейственности перешло в состояние общественности, государственности… Китай выразил собою момент семейства-государства: патриархальность высшей власти, руководствующейся определенными установлениями, беспредельное уважение к отеческой власти и обожествление умерших предков – так же точно обнаруживает в нем первое (по времени явления) государство в мире, как и его церемониальность, только теперь смешная в своей крайности, но достойная уважительного исследования, как первый момент общественных форм. У семитических народов высшая власть явилась уже чистым деспотизмом, как второй момент, необходимо последовательно истекший из первого, выраженного Китаем. Дух человеческий в своем развитии не делает скачков, и мы скорее готовы думать, что, по древности Китая, затеряны следы его каких бы то ни было сношений с другими народами, нежели думать, что Китай не принадлежит к истории. Случайно только то, что лишено идеи, а Китай выразил собою идею первого гражданского общества, чему подтверждением служат его постановления, нравы, самое отсутствие религии, бедный язык, где один звук выражает пятьдесят совершенно различных понятий, иероглифическое письмо, – самое, наконец, презрение к другим народам, как к варварам… Г-н Лоренц не говорит ни слова о сношениях Индии с другими народами, чем и исключает ее из истории; а между тем включает Индию в историю за ее литературу… Не явное ли это противоречие?.. Индия, точно, заслуживает почетное место в истории за ее религиозные секты, за ее литературу и искусство вообще. В ней мы видим теократическую нацию, насквозь проникнутую религиозностию, а в ее религиозных сектах – обожествление материи и животности, – поэтому тело коровы и было в ней признано благороднейшею формою духа, а боги ее так часто являлись в формах животных. Это обожествление природы есть первый момент религиозного сознания. Мы видим его и в Египте, где быки, кошки, аисты, лук, чеснок и пр. были божествами; но в религии зендов второй момент религиозного сознания – отрицание природы в пользу отвлеченных представлений добра и зла, на которые распалась, деятельностию движущейся диалектики мысли, всецелость бытия общего, отрицание образов природы в пользу бесплотных духов света и тьмы. В Индии же вы видите первый момент искусства, которое из символики силится перейти в художественность и колеблется между этими двумя крайностями, производя чудовищные образы богов и колоссальные храмы, лишенные всякой гармонии и стройности. В Египте искусство подвинулось вперед: боги приняли более человеческий образ; в изваяниях человеческих фигур видны соразмерность, правдоподобие и искусство; но эти фигуры неподвижны, принужденны, как будто связаны: художественный дух грека развязал их, обожествив в своих изваяниях образ человеческий. Вот точка, с какой, по нашему мнению, должно смотреть на историческое значение народов. Только тот народ имеет право назваться «историческим», который выразил своею жизнию момент диалектически развивающейся идеи человечества, и, с этой точки зрения, Китай и Индия – страны, в высшей степени исторические. Г-н Лоренц говорит, что у Индии нет истории: мы осмеливаемся не согласиться в этом случае с нашим знаменитым ученым. В Индии нет истории династий, войн, договоров, словом, истории политической, но есть история браминизма и буддизма, есть история искусства и литературы – и вот ее настоящая, истинная история: другой не должно и искать… Г-н Лоренц несколько подробнее говорит о зендах, мидянах, персах, вавилонянах и ассириянах – и что же? Из сказанного им об этом предмете существенно только то, что сказал он о религии зендов – учении Зороастра, а все остальное, что говорит он, – мы не понимаем, почему оно историческое и до какой степени оно может служить картиною развития древнейшего человечества…12 С этой точки зрения, мы находим не совсем удовлетворительным отдел о Египте: мало сказано о религии, об искусстве, о нравах, законах. Зато история Греции изложена, как еще никогда не излагалась на русском языке. Страницу, подобную 83–84, мы считаем одним из перлов истории г. Лоренца: только при таком объяснении духа народа из его поэзии можно понять историю народа! В наше время слово «всеобщая история» налагает на автора огромные обязанности, потому что заставляет ожидать от него полной картины жизни народов, где, подобно искусно расположенным теням, должны занимать свое место: и религия, и искусство, и наука, и ремесла, и нравы, и подати, и войска, а не одни только войны да договоры. Политическая сторона должна быть только рамою истории, а не содержанием ее; собственно же политическая история есть история специальная, как, например, история войн, история литературы, искусств, ремесл и т. п. В этом отношении история Греции изложена г. Лоренцом превосходно. Все части ее расположены с таким искусством, что в уме читателя впечатлевается полная картина возникновения, развития, упадка, взаимных отношений всех республик греческих; над всем носится дух целой Эллады во всей полноте и во всей обаятельной красоте своей… Автор вводит нас даже в семейные, так сказать, тайны греческих обществ: говорит о жалованьи судьям, солдатам, о податях, о богатых поместьях афинских аристократов, с золотыми и серебряными рудниками в Фракийском Херсонесе и на островах… Если в истории Греции г. Лоренца слаба какая-нибудь часть, так это, по нашему мнению, очерк греческой мифологии: греческие мифы представляют собою полное развитие, в поэтических, пленительных образах, глубочайшего философского содержания; в них заключается вся мудрость эллинская, которая навсегда останется мудростию человеческою… Систему греческих мифов следовало бы или развить поподробнее и поглубже, чем это сделал г. Лоренц, или совсем не упоминать о них…
Так же хорошо, если еще не лучше, изложена у г. Лоренца история римлян до Августа. И не мудрено: здесь все положительно, не сложно, и перейти от истории Греции к истории Рима, все равно, что из области немецкого умозрения войти в мир практической деятельности англичан. Не распространяясь в подробностях, заметим только, что в очерке латинской литературы г. Лоренц заставляет Овидия далеко уступить в таланте даже Виргилию, что, по нашему мнению, весьма несправедливо, ибо Овидий» – истинный поэт, а Виргилий только щеголеватый стихотворец, ловкий ретор в стихах. Но это, разумеется, мелочь: все же остальное в истории римлян у г. Лоренца превосходно.
К общим достоинствам прекрасного творения г. Лоренца принадлежит, кроме глубокой учености, еще и благородное, хотя и спокойное, сообразное с достоинством истории одушевление. Симпатия ко всему великому, доблестному, возвышающему душу также составляет одну из отличительнейших черт истории нашего ученого и даровитого профессора. Сколько для примера, столько и для того, чтоб скрасить конец нашей статьи, выписываем здесь очерк личности Александра Македонского.
Характер Александра Великого, вследствие
