уже по прежним романам автора. – «Альф и Альдона» г. Кукольника обнаружили было большие претензии на титло исторически-поэтического романа; но историческая часть в этом романе похожа на сказочную, а поэтическая – на самую скучную и вялую прозу. Одна из четырех частей «Альфа и Альдоны» больше всех четырех частей «Мирошева»; но «Мирошев» был прочитан до конца всеми, кто только решался его читать, а «Альф и Альдона» испугал читателя на половине же первой части и остался недочитанным. Но неутомимый г. Кукольник этим не удовольствовался и тиснул в «Библиотеке для чтения» новый роман свой «Дурочка Луиза». Этот роман – близнец «Эвелины де Вальероль»: там пружиною всех действий служит цыган Гойко, здесь жид Бенке, там множество лиц, так похожих одно на другое, что и отличить нельзя, и здесь то же; разница в том, что там скучно, а здесь скучнее, там еще на что-нибудь похоже, а здесь ни на что не похоже. Героиня романа – дурочка Луиза – еще довольно похожа на дурочку, умною ее действительно никто не назовет; но курфирст Фридрих-Вильгельм изображен каким-то сентиментальным поверенным в любовных тайнах своих приближенных, всеобщим сватом и отцом посаженым, и только мимоходом силится автор выказать его героем и великим государем. Вообще, сентиментальность, приторная, сладенькая, составляет главный характер этой бессвязной, пустой по содержанию, натянутой в изображении характеров сказки. Теперь того только и ждем, что «Дурочка Луиза» появится отдельною книжкою в двух частях; но мы рады, что заблаговременно отделались от нее. – Какими романами еще ознаменовался 1842 год? – «Два призрака», «Сердце женщины», «Человек с высшим взглядом», «Любовь музыканта», вновь изданные романы г. Калашникова: «Дочь купца Жолобова» и «Камчадалка», «Московская сказка о Чуде Поганом», «Козел-Бунтовщик», «Грошевый мертвец», «Гуак, рыцарская повесть» и пр., и пр.{25} Все это едва ли принадлежит к какой-нибудь литературе и еще менее к той, которой характер определяли мы в начале статьи… Что делать? У каждого дома бывает два двора, передний и задний; у каждой литературы две стороны – лицевая и изнанка…
На повести 1842 год был счастливее, чем на романы. В «Москвитянине» было напечатано начало новой повести Гоголя «Рим», – равно изумляющее и своими достоинствами и своими недостатками. В «Современнике» была помещена уже известная, но переделанная вновь повесть Гоголя «Портрет», отличающаяся некоторыми превосходно концепированными и отделанными подробностями, и неудачная в целом. Граф Соллогуб напечатал в прошлом году только одну повесть «Медведь», которая заставляет искренно сожалеть, что ее даровитый автор так мало пишет. «Медведь» не есть что-нибудь необыкновенное и, может быть, далеко уступит в достоинстве «Аптекарше», повести того же автора; но в «Медведе» образованное и умное эстетическое чувство не может не признать тех характеристических черт, которыми мы, в начале этой статьи, определили последний период русской литературы. Отличительный характер повестей графа Соллогуба состоит в чувстве достоверности, которое охватывает всего читателя, к какому бы кругу общества ни принадлежал он, если только у него есть хоть немного ума и эстетического чувства: читая повесть графа Соллогуба, каждый глубоко чувствует, что изображаемые в ней характеры и события возможны и действительны, что они – верная картина действительности, как она есть, а не мечты о жизни, как она не бывает и быть не может. Граф Соллогуб часто касается в своих повестях большого света, но хоть он и сам принадлежит к этому свету, однакож повести его тем не менее – не хвалебные гимны, не апофеозы, а беспристрастно верные изображения и картины большого света. Здесь кстати заметить, что страсть к большому свету – что-то вроде болезни в русском обществе: все наши сочинители так и рвутся изображать в своих романах и повестях большой свет. И, надо сказать, их усилия не остаются тщетными: в повестях графа Соллогуба только немногие узнают большой свет, а большая часть публики видит его в романах и повестях именно тех сочинителей, для которых большой свет истинная terra incognita,[3] истинная Атлантида до открытия Америки Колумбом и которые рисуют большой свет по своему идеалу, добродушно веруя в сходство аляповатого списка с невиданным оригиналом. Так, недавно в одном журнале роман «Два призрака» торжественно объявлен произведением человека, принадлежащего к большому свету и знающего его. Все толкуют о светскости, – и пьеса Гоголя падает на Александрийском театре, а «Комедия о войне Федосьи Сидоровны с китайцами» и «Русская боярыня XVII столетия»{26} возбуждают фурор в записных посетителях того же театра, – и все по причине «светскости»… А между тем дело кажется так очевидным: стоило бы только сравнить, например, повести графа Соллогуба с романами и повестями наших «светских» сочинителей, чтоб окончательно решить вопрос о деле, к которому так многие и так напрасно считают себя прикосновенными…
Простота и верное чувство действительности составляют неотъемлемую принадлежность повестей графа Соллогуба. В этом отношении теперь, после Гоголя, он первый писатель в современной русской литературе. Слабая же сторона его произведений заключается в отсутствии личного (извините – субъективного) элемента, который бы все проникал и оттенял собою, чтоб верные изображения действительности, кроме своей верности, имели еще и достоинство идеального содержания. Граф Соллогуб, напротив, ограничивается одною верностию действительности, оставаясь равнодушным к своим изображениям, каковы бы они ни были, и как будто находя, что такими они и должны быть. Это много вредит успеху его произведений, лишая их сердечности и задушевности, как признаков горячих убеждений, глубоких верований.
Более субъективности, но менее такта действительности, менее зрелости и крепости таланта, чем в повестях графа Соллогуба, видно в повестях г. Панаева. Вообще г. Панаев гораздо более обещает в будущем, нежели сколько исполняет в настоящем. Что-то нерешительное, колеблющееся и неустановившееся заметно и в его созерцании, как идеальной стороне его повестей, и в их практическом выполнении; каждая новая повесть его далеко оставляет за собою все прежние: очевидное доказательство таланта замечательного, но еще не определившегося. В прошлом году он напечатал только одну повесть «Актеон» в «Отечественных записках», которая возбудила живейшее внимание и интерес со стороны публики и далеко оставила за собою все прежние его повести, так же как и «Барыня», написанная им незадолго перед «Актеоном», далеко оставила за собою все другие, прежде ее написанные. Вероятно, чувство своей неопределенности препятствует г. Панаеву писать столько, сколько от его таланта вправе ожидать публика: в таком случае самый недостаток в деятельности заслуживает уважения, как залог будущей многоплодной деятельности.
Три новые повести напечатаны в прошлом году даровитою и безвременно угасшею г-жою Ган (Зенеидою Р-вою): «Напрасный дар» и «Любонька» в «Отечественных записках» и «Ложа в Одесской опере» – в «Дагерротипе». «Любонька» принята публично с восторгом, в котором не должно мешать ей оставаться; «Напрасный дар», сверкающий искрами высокого таланта, хотя и невыдержанный в целом, восхитил только немногих: такова участь всех произведений, в которых, при блесках яркого вдохновения, есть что-то недоговоренное, как бы неравное самому себе. В таком случае чем сильнее и выше взмах, тем недоступнее для всех и каждого внутреннее значение произведения: толпа видит одни внешние недостатки… «Ложа в Одесской опере» принадлежит к самым слабым произведениям г-жи Ган. Впрочем, по выходе полного собрания ее сочинений мы скоро будем иметь случай подробно изложить наше мнение об этой необыкновенно даровитой писательнице.{27}
Г. Кукольник напечатал в прошлом году несколько повестей, из которых две заслуживают почетного упоминовения: «Благодетельный Андроник, или романические характеры старого времени» (в «Библиотеке для чтения») и «Позументы» (во II томе «Сказки за сказкою»). Содержание обеих этих повестей взято талантливым автором из эпохи Петра Великого. Мы уже не раз имели случай говорить о неподражаемом мастерстве, с каким г. Кукольник изображает в своих повестях нравы этого интереснейшего момента русской истории, и, верные нашему правилу – Suum cuique[4], не раз отдавали должную справедливость достоинству повестей г. Кукольника в этом посчастливившемся ему роде. Если б г. Кукольник издал отдельно эти повести, рассеянные в журналах и альманахах, они имели бы большой и притом заслуженный успех в публике. Не понимаем, что за охота ему вместо того, что так сродно его таланту, тратить время и бумагу на романы и повести, в которых он изображает страны, им невиданные, и эпохи, знаемые им только по изучению и какому-то отвлеченному представлению?.. – Уж если писать роман, не лучше ли писать его из времен столь живо и ясно присутствующих в созерцании автора… Г. А. Н. (автор «Звезды» и «Цветка») напечатал в прошлом году только одну повесть – «Живая картина» (в «Отечественных записках»), впрочем уступающую в достоинстве прежним его повестям.{28} Г. Вельтман поместил в «Библиотеке для чтения» весьма занимательный и живо написанный рассказ «Карьера», которому, впрочем, как типическому очерку, приличнее было бы явиться в «Наших». – Казак Луганский{29} напечатал в прошлом году только одну повесть «Савелий Граб или Двойник» (во II томе «Сказки за сказкою»; в «Библиографической хронике» этой книжки «Отечественных записок» читатели найдут наш отзыв об этой повести). – К замечательнейшим повестям прошлого года принадлежит повесть графа Растопчина «Ох, французы!» (в «Отечественных записках»). В этой повести совсем нет никаких французов, но зато она сама есть верное зеркало нравов старины и дышит умом и юмором того времени, которого знаменитый автор был из самых примечательнейших представителей. – Юмористические статьи, печатавшиеся в «Наших», все более или менее замечательны по их стремлению – быть выражением действительности, а не пустых фантазий.
Вот и полный бюджет всего, что было самого замечательного по части повестей в прошлом году. Немного, очень немного, но, как сказал поэт:
Быть так – спасибо и за то!
Из сборников самым примечательнейшим был «Утренняя заря», альманах г. Владиславлева. «Утренняя заря» на нынешний 1843 год, по содержанию, гораздо выше всех предшествовавших годов. Если б в этом альманахе была только одна статья покойного генерала М. Ф. Орлова «Капитуляция Парижа», а все остальное не превышало посредственности, – и тогда бы он был замечательным явлением, но в «Утренней заре», кроме превосходной во всех отношениях статьи М. Ф. Орлова, есть еще повесть графа Соллогуба, о которой мы говорили выше, большое стихотворение Лермонтова и два очень интересные рассказа гг. Кукольника и Гребенки. – Третий том «Русской беседы», вышедший в прошлом году, не оправдал ожиданий публики: он состоял из разного хлама некоторых старых и уже выписавшихся сочинителей, которые были рады куда-нибудь сбросить жалкие плоды своих старых досугов, и разных новых сочинителей, которые рады были, что, наконец, нашли приют своим литературным уродцам и недоноскам. – «Альманах в память 200-летнего юбилея Александровского университета» был издан по случаю и содержит
