Но лучшая сторона поэмы, это – описания, или, лучше сказать, живые картины мухаммеданского Крыма: они и теперь чрезвычайно увлекательны. В них нет этого элемента высокости, который так проглядывает в «Кавказском пленнике» в картинах дикого и грандиозного Кавказа. Но они непобедимо очаровывают этою кроткою и роскошною поэзиею, которыми запечатлена соблазнительно прекрасная природа Тавриды: краски нашего поэта всегда верны местности. Картина гарема, детские, шаловливые забавы ленивой и уныло однообразной жизни одалисок, татарская песня – все это и теперь еще так живо, так свежо, так обаятельно! Что за роскошь поэзии, например, в этих стихах:
Настала ночь; покрылись тенью
Тавриды сладостной поля;
Я слышу пенье соловья;
Она с безоблачных небес
На долы, на холмы, на лес
Сиянье томное наводит.
Покрыты белой пеленой,
Как тени легкие мелькая,
По улицам Бахчисарая,
Простых татар спешат супруги
Делить вечерние досуги!
Описание евнуха, прислушивающегося подозрительным слухом к малейшему шороху, как-то чудно сливается с картиною этой фантастически прекрасной природы, и музыкальность стихов, сладострастие созвучий нежат и лелеют очарованное ухо читателя:
Но всё вокруг него молчит;
Одни фонтаны сладкозвучны
Из мраморной темницы бьют,
И с милой розой неразлучны
Во мраке соловьи поют…
Здесь даже неправильные усечения не портят стихов. И какою истинно лирическою выходкою, исполненною пафоса, замыкаются эти роскошно сладострастные картины волшебной природы востока:
Как милы темные красы
Ночей роскошного востока!
Как сладко льются их часы
Для обожателей пророка!
Какая нега в их домах,
В очаровательных садах,
В тиши гаремов безопасных,
Где под влиянием луны
Все полно тайн и тишины
И вдохновений сладострастных!
При этой роскоши и невыразимой сладости поэзии, которыми так полон «Бахчисарайский фонтан», в нем пленяет еще эта легкая, светлая грусть, эта поэтическая задумчивость, навеянная на поэта чудно прозрачными и благоуханными ночами востока и поэтическою мечтою, которую возбудило в нем предание о таинственном фонтане во дворце Гиреев. Описание этого фонтана дышит глубоким чувством:
Еще не сгладилась она.
За чуждыми ее чертами
Журчит во мраморе вода
И каплет хладными слезами,
Не умолкая никогда.
Так плачет мать во дни печали
О сыне, падшем на войне.
Младые девы в той стране
Преданье старины узнали,
Фонтаном слез именовали.
Следующие стихи (до конца) составляют превосходнейший музыкальный финал поэмы; словно resume,[5] они сосредоточивают в себе всю силу впечатления, которое должно оставить в душе читателя чтение целой поэмы: в них и роскошь поэтических красок и легкая, светлая, отрадно-сладостная грусть, как бы навеянная немолчным журчанием Фонтана слез и представившая разгоряченной фантазии поэта таинственный образ мелькавшей летучею тенью женщины… Гармония последних двадцати стихов упоительна:
Поклонник муз, поклонник мира.
Забыв и славу и любовь,
Брега веселые Салгира!
О, скоро вас увижу вновь,
Приду на склон приморских гор,
Воспоминаний тайных полный,
И вновь таврические волны
Все живо там: холмы, леса,
Долин приютная краса,
И струй, и тополей прохлада;
Всё чувство путника манит,
Когда в час утра безмятежной,
В горах, дорогою прибрежной,
И зеленеющая влага
Пред ним и блещет и шумит
Вокруг утесов Аю-дага…
Вообще «Бахчисарайский фонтан» – роскошно-поэтическая мечта юноши, и отпечаток юности лежит равно и на недостатках его и на достоинствах. Во всяком случае, это – прекрасный, благоухающий цветок, которым можно любоваться безотчетно и бестребовательно, как всеми юношескими произведениями, в которых полнота сил заменяет строгую обдуманность концепции, а роскошь щедрою рукою разбросанных красок – строгую отчетливость выполнения.
Теперь нам предстоит говорить о поэме, которая была поворотным кругом уже созревавшего таланта Пушкина на путь истинно художественной деятельности: это – «Цыганы». В «Руслане и Людмиле» Пушкин является даровитым и шаловливым учеником, который во время класса, украдкой от учителя, чертит затейливые арабески, плоды его причудливой и резвой фантазии; в «Кавказском пленнике» и «Бахчисарайском фонтане» это – молодой поэт, еще неопытными пальцами пробующий извлекать из музыкального инструмента самобытные звуки, плоды первых, горячих вдохновений; но в «Цыганах» он – уже художник, глубоко вглядывающийся в жизнь и мощно владеющий своим талантом. «Цыганами» открывается средняя эпоха его поэтической деятельности, к которой мы причисляем еще «Евгения Онегина» (первые шесть глав), «Полтаву», «Графа Нулина», так же как с «Бориса Годунова» начинается последняя, высшая эпоха его вполне возмужавшей художнической деятельности, к которой мы причисляем и все поэмы, после его смерти напечатанные.{12} В следующей статье мы рассмотрим «Цыган», «Полтаву», «Евгения Онегина» и «Графа Нулина», а эту статью заключим взглядом на «Братьев-разбойников», маленькую поэмку, которую, по многим отношениям, считаем престранным явлением.
На первом издании «Цыган», вышедшем в 1827 году, выставлено в заглавии: писано в 1824 году; то же самое выставлено и в заглавии вышедших в 1827 же году «Братьев-разбойников», которые первоначально были напечатаны в одном альманахе 1825 года. Стало быть, обе эти поэмы написаны Пушкиным в один год.{13} Это странно, потому что их разделяет неизмеримое пространство: «Цыганы» – произведение великого поэта, а «Братья-разбойники» – не более, как ученический опыт. В них все ложно, все натянуто, все мелодрама и ни в чем нет истины, – отчего эта поэма очень удобна для пародий. Будь она написана в одно время с «Русланом и Людмилою», – она была бы удивительным фактом огромности таланта Пушкина, ибо -в ней стихи бойки, резки и размашисты, рассказ живой и стремительный. Но как произведение, современное «Цыганам», эта поэма – неразгаданная вещь. Ее разбойники очень похожи на шиллеровых удальцов третьего разряда из шайки Карла Моора, хотя по внешности события и видно, что оно могло случиться только в России. Язык рассказывающего повесть своей жизни разбойника слишком высок для мужика, а понятия – слишком низки для человека из образованного сословия: отсюда и выходит декламация, проговоренная звучными и сильными стихами. Грезы больного разбойника и монологи, обращаемые им в бреду к брату, – решительная мелодрама. Поэмка бедна даже поэзиею, которой так богато все, что ни выходило из-под пера Пушкина, даже «Руслан и Людмила». Есть в «Братьях-разбойниках» даже плохие стихи и прозаические обороты, как, например: «Меж ними зрится и беглец», «Нас друг ко другу приковали».
Сноски
1 Я сказал. – Ред.
2 «Неистового Роланда». – Ред.
3 Соч. А. Пушкина, т. XI, стр. 226.
4 Как должно. – Ред.
5 Итог. – Ред.
Комментарии
1 См. примеч. 170. (текст примечания: «Журнальные отклики на поэму Пушкина. См. В. Зелинский «Русская критическая литература о произведениях А. С. Пушкина». М. 1911, изд. 4-е, ч. I, стр. 1–91.»)
2 Цитата из басни Крылова «Музыканты». Белинский цитирует по памяти и неточно. Последний стих у Крылова читается: «И я не похвалюсь их добрым поведением» («Басни Ивана Крылова», 1815, ч. 1, стр. 5).
3 Автором статьи, напечатанной за подписью «Житель Бутырской слободы», является редактор «Вестника Европы» М. Т. Каченовский, рьяный приверженец классицизма и один из противников Пушкина.
4 В приводимой выписке из «Вестника Европы» встречаются неточности. В первом абзаце у Каченовского написано: «… показывается посреди океана российской словесности», «пожалуйте напечатайте мое письмо» (без «же»), «рассмеются – и оставят намерение». Ниже, перед ссылкой на «Сын отечества» (стр. 121) – инверсия, нужно: «придает ему еще». После стиха: «А как наеду, не спущу…», нужно: «Потом витязь».
5 Комментаторами (Н. И. Мордовченко, Д. Д. Благой) уже установлено, что фраза «умирающий луч солнца» отсутствует в поэме Пушкина. Она взята из одной баллады, напечатанной в «Сыне отечества» в 1820 году, и приведена «Жителем Бутырской слободы» наряду с цитатами из «Руслана и Людмилы» как образчик «безвкусия» и «падения нравов»…
6 В цитате ряд неточностей; нужно: «стихотворец с такими превосходными дарованиями оставил красоты и приличия отечественного языка», затем пропуск целой фразы: «Если, как весьма справедливо заметил один рассудительный критик по случаю разбора баллады «Ольга», первой баллады г. Жуковского», и т. д. Дальше замена слова с иным значением: «то мудрено ли, что теперь люди с посредственными дарованиями или и вовсе без дарований»…
7 Белинский, указывая на «похвальную критику» в «Кавказском пленнике» в «Вестнике Европы» за 1823 год, против обыкновения не ссылается ни на номер, ни на страницу журнала. В 1823 году в «Вестнике Европы» о «Кавказском пленнике» писал М. П. Погодин (№ 1, стр. 35–57). О стихах «Струистый исчезает круг» он говорил, как об одном из прекрасных описаний, «обороте, коим дал знать стихотворец о смерти Черкешенки», стр. 52. Однако Белинский имеет в виду все же какой-то реальный случай. Во всяком случае кн. П. А. Вяземский в своем предисловии к первому изданию «Бахчисарайского фонтана» (1824) говорит, что какой-то «классик» не мог уразуметь смысла стиха «Струистый исчезает круг» (Полн. собр. соч. Вяземского, Спб., 1878, т. I, стр. 172).
8 Сам Белинский был на Кавказе летом 1837 года. Об удивительной верности пушкинских описаний Кавказа он сообщал из Пятигорска в письме к К. Аксакову от 21 июня 1837 года.
9 Белинский, конечно, не знал, что сам Пушкин еще в 1822 году писал В. П. Горчакову: «Характер Пленника неудачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения. Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века» (Пушкин, Полное собрание сочинений, изд. Академии наук СССР, 1937, т. XIII, стр. 52).
10 Заметка относится к 1830 году. «Н. и А. Р.» – Николай и Александр Раевские. Первому из них посвящена поэма «Кавказский пленник».
11 Белинский сильно преувеличивал значение поэмы. См. также его письмо к В. П. Боткину от 24 февраля – 1 марта 1840 года («Письма», т. II, стр. 67).
12 «Борис Годунов» написан в 1825 году, хотя отдельным изданием вышел только в конце 1830 года (на обложке 1831). Следовательно, он не может открывать собой последней и «высшей эпохи» художнической деятельности Пушкина.
13 Ошибка в хронологии, отчасти сказавшаяся и на оценке «Братьев разбойников». Поэма была написана в 1821–1822 году. Отрывок из нее появился в «одном из альманахов» 1825 года, то есть в «Полярной звезде». В том же альманахе за 1825 год был напечатан отрывок из «Цыган». Полным отдельным изданием обе поэмы вышли в 1827 году: «Цыганы» – в начале мая (с пометкой на титуле: «Писано в 1824 году»), а «Братья разбойники» – двумя изданиями, одно в начале, другое в конце июня месяца (в обоих случаях на титуле с пометкой: «Писано в 1822 году»).
