Вчера и сегодня. Литературный сборник, составленный гр. В. А. Соллогубом… В. Г. Белинский
Назад тому ровно двадцать лет была сильная мода на альманахи. Удача первого альманаха породила множество других. Составлять их ничего не стоило, а славы и денег приносили они много. Бывало, какой-нибудь господин, отроду ничего не писавший, вдруг ни с того ни с сего решится обессмертить свое имя великим литературным подвигом: глядишь – и вышел в свет новый альманах. Книжка крохотная, а стоит десять рублей ассигнациями, и непременно все издание разойдется. Таким образом, издатель за большие барыши и великую славу тратил только сумму, необходимую на бумагу и печать. Как же это делалось? – Очень просто. Издатель обращался с просьбою ко всем авторитетам того времени, от Пушкина до г. Ф. Глинки включительно, – и от всех получал – от кого стихотворение, от кого отрывок из романа в пять страничек, от кого статейку «взгляд и нечто»{1} и т. д. Главное дело, было бы в альманахе пять-шесть известных имен, а мелких писак можно было легко набрать десятки. Тогда многие борзописцы не только не требовали денег за свое маранье, но еще сами готовы были платить за честь видеть в печати свое сочинение и свое имя. В начале тридцатых годов мода на альманахи кончилась, и, несмотря на то, лучший русский альманах вышел в 1833 году: мы говорим о «Новоселье» г. Смирдина. В 1834 году вышла вторая часть «Новоселья». Впрочем, в этом лучшем альманахе все-таки балласта было больше, чем хорошего; так, например, в первой части на семь весьма плохих статей, каковы: «Русский Икар»{2}, «Призрак», «Раскольник», «Киевские ведьмы», «Омар и просвещение», «Ничто, или Альманачная статья о ничем», «Воспоминания», – было хороших статей только «Бал» и «Бригадир» князя Одоевского да еще разве «Антар» г. Сенковского и смешные сказки Барона Брамбеуса{3}, да статьи две серьезного содержания других писателей. Впрочем, плохие стихотворения: «Михаил Никитич Романов», «Отрывок из драматической поэмы», «Домовой», «Стихи на новоселье», «Две розы», «Полдень в Венеции»{4} с избытком вознаграждались «Домиком в Коломне» Пушкина, превосходною пьесою Баратынского «На смерть Гете» и пятью баснями Крылова{5}. В прозаическом отделе второй части «Новоселья» была напечатана «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Гоголя: этого довольно, чтоб простить все остальное{6}. По объему «Новоселье» между прежними альманахами походило на слона между воробьями. По всему было видно, что такой альманах мог издать только книгопродавец, сбиравшийся издавать журнал. «Библиотека для чтения» произвела своим появлением совершенный переворот в литературных обычаях и нравах{7}. Литературный труд начал получать вещественное вознаграждение, кроме славы, от которой, как известно, люди не бывают сыты и тепло одеты. Издание альманахов стало делом трудным, потому что из жалкой чести печататься никто не стал давать даром своих статей и своими трудами обогащать антрепренеров. Да и альманахи всем надоели. Несмотря на то, «Утренняя заря» имела большой успех, потому что украшалась прелестными картинками. Тогда альманахи начали было основывать свое существование то на филантропических целях, то на литературных ужинах, за которые сбиралось статьями. Но это и подорвало их вконец: они сделались корзинками, куда все сбрасывали свои бумаги, назначенные на употребление по домашнему обиходу.
И вот теперь вновь является альманах с громкими и безмолвными именами, со стихами и прозою и даже виньеткою перед заглавным листком, виньеткою, которая представляет, как торопится публика покупать «Вчера и сегодня». Заглянем же в этот альманах.
Прежде всего поговорим о пьесах покойного Лермонтова. Пьесы эти суть два отрывка из начатых повестей в прозе и из пяти стихотворений. Первый отрывок довольно велик, но не представляет ничего целого. Несмотря на то, что его содержание фантастическое, читателя невольно поражает мастерство рассказа и какой-то могучий колорит, разлитый широкою кистью по недоконченной картине. С неприятным чувством доходишь до конца этого отрывка, в котором повесть не доведена и до половины, и становится тяжело уверить себя, что конца ее никогда не прочтешь… Второй отрывок очень короток, но дает о содержании повести понятие, в высшей степени завлекательное{8}. Из стихотворений лучшее – «Отрывок», гекзаметрами, в древнем духе. Выпишем его:
Это случилось в последние годы могучего Рима.
Царствовал грозный Тиверий и гнал христиан беспощадно;
Но ежедневно на месте отрубленных ветвей, у древа
Церкви Христовой юные вновь зеленели побеги.
В тайной пещере, над Тибром ревущим, скрывался в то время
Праведный старец, в посте и молитве свой век доживая,
Бог его в людях своей благодатью прославил.
Чудный он дар получил: исцелять от недугов телесных
И от страданий душевных. Рано утром, однажды,
Горько рыдая, приходит к нему старуха простого
Звания, – с нею и муж ее, грусти безмолвной исполнен.
Просит она воскресить ее дочь, внезапно во цвете
Девственной жизни умершую… «Вот уж два дня и две ночи, —
Так она говорила, – мы наших богов неотступно
Молим во храмах и жжем ароматы на мраморе хладном,
Золото сыплем жрецам их и плачем… но все бесполезно!
Если б знал ты Виргинию нашу, то жалость стеснила б
Сердце твое, равнодушное к прелестям мира: как часто
Дряхлые старцы, любуясь на белые плечи, волнистые кудри,
На темные очи ее – молодели; юноши страстным
Взором ее провожали, когда, напевая простую
Песню, амфору держа над главой, осторожно тропинкой
К Тибру спускалась она за водою; иль в пляске
Перед домашним порогом подруг побеждала искусством,
Звонким ребяческим смехом родительский слух утешая!
Только в последнее время приметно она изменилась:
Игры наскучили ей, и взор отуманился думой,
Из дома стала она уходить до зари, возвращаясь
Вечером темным, и ночи без сна проводила… При свете
Поздней лампады я видела раз, как она на коленях
Тихо, усердно и долго молилась… кому?.. неизвестно…
Другие стихотворения важны только в психологическом отношении, как любопытные факты для изучения такой замечательной личности, какова была личность Лермонтова. Лучше других стихотворение «Казбеку»:
Из теплых и чужих сторон,
Тебе, Казбек, о страж Востока!
Приносит странник свой поклон.
Чалмою белою от века
Твой лоб наморщенный увит,
Но сердца тихого моленье
Да отнесут твои скалы
В надзвездный край, в твое владенье
К престолу вечному…
Молю, да снидет день прохладный
На знойный дол и пыльный путь,
Чтоб мне в пустыне безотрадной
На камне в полдень отдохнуть.
Гремя в наряде боевом,
В ущельи мрачного Дарьяла
Меня с измученным конем.
Но есть еще одно желанье…
Что… если я…
Совсем на родине забыт!
Найду ль там прежние объятья?
Узнают ли друзья и братья
Страдальца после многих лет?
Или среди могил холодных
Тех добрых, пылких, благородных,
Деливших молодость со мной?
О! если так… своей метелью,
Казбек! засыпь меня скорей
Без сожаления развей!{9}
«Собачка», рассказ графа Соллогуба, – лучшая из прозаических статей здравствующих литераторов, которые снабдили альманах своими вкладами. В один из городов Южной России приехала на ярмарку труппа актеров. У жены содержателя труппы, Поченовского, была болонка, которую та «обожала». Городничиха, увидев собачонку, захотела во что бы ни стало получить ее.
Не успел городничий войти, как жена его бросилась ему на шею.
– Феденька, любишь ли ты меня?
– Да что с тобою, мать моя?
– Милочка, душенька, любишь ли ты меня?
– Ну, известно, люблю. Чего тебе надо?
– Ты видел собачку?
– Какую собачку?
– Вот сейчас прошла Поченовская. Так важничает, что ни на что не похоже. Вообрази, ведет она собачку…
– Ну так что же?
– Нет, что за собачка, представить нельзя! Я и во сне такой не видывала. Вся кажется в кулак – совершенно амурчик.
– Ну…
– Феденька, ты не хочешь, чтоб я умерла?
– Феденька, подари мне эту собачку, а то, право, умру. Жить без нее не могу… умру, умру! Дети останутся сиротами.
При этой мысли Глафира Кирилловна заплакала.
– Э, матушка, – сказал, пожимая плечами, городничий, – давно бы ты сказала. Мне, право, не до пустяков теперь. Чиновник-то себе на уме; с ним не легко будет сладить. Ну да бог милостив, и не таких видали. А об собачке ты, матушка, не беспокойся. Я думал, бог знает, что случилось. Просто, скажу два слова Поченовскому, – он мне старый приятель, – и не заикнется даже. Принесет тебе собачку. Да вот что: прикажи-ка подать сюртук да рюмку полынного. У начальника дрожь пробрала.
– Сердитый, что ли? – с заботливостию спросила жена.
– И, матушка, до поры до времени все они сердитые. Иной просто конь, так и ржет и лягает, подойти страшно; а потом пообладится, смотришь, как шелковый, так в езде хорош, что лучшего не надо. Главное только, с какой стороны подойти.
Но городничий встретил по поводу собачки неожиданное и упорное сопротивление со стороны Поченовского: жена антрепренера стоила жены городничего и любила собачку гораздо больше, нежели своего мужа. Тогда театр, или сарай, где давались представления, оказался неблагонадежным со стороны постройки и был запечатан. Товарищ Поченовского отправился с жалобою к губернскому чиновнику, который, узнав о поступке городничего, обещал сослать его в Сибирь. Но дело кончилось тем, что Поченовский, обломав об жену чубук и, с своей стороны, потерпев от нее немалое увечье, вырвал собачонку, которой пришлось так невинно сыграть роль Елены Прекрасной и чуть не погубить Трои, – и представил ее городничему. Но это не все: за свое неповиновение начальству он должен был прибавить к собачонке 500 рублей городничему, 300 рублей архитектору да городничихе купить шаль в 300 рублей. Городничий говорил: «Я бы и простил тебя, да теперь время такое. Не могу, сам видишь, не могу; что станут в народе говорить? Пример будет дурной, послабление. Пеняй на себя, попался сам; не послушал приятеля… самому больно. Кажется, заплакал бы, а делать нечего; пример нужен». После этой сделки театр вдруг оказался безопасным для представлений. В тот же вечер, после спектакля, режиссер пил мертвую вместе с городничим в его же, городничего, доме. После многих тостов провозгласили тост за процветание театра; городничий распростер объятия, и красный, как клюква, Поченовский бросился с чувством к нему на шею. Оба были сильно растроганы, а у городничего даже слезы навернулись на глазах.
– Осип! – сказал он печально, – не грешно ли тебе, до чего довел ты меня! Побойся бога. Ты с старым другом поступил, как с злодеем каким-нибудь. Не ожидал я, брат, этого от тебя. Ведь ты принудил меня над тобою пример сделать. Войди и в мое, братец, положенье. Не пожалел ты обо мне. Право, и мне нелегко. Вот так бы хотел помочь, да нельзя, сам видишь – нельзя было. Грешно тебе, Осип! Дурно, брат, нехорошо!
– Виноват, ваше высокоблагородие! – вымолвил Поченовский.
– Я не сержусь на тебя, – продолжал городничий. – Я это говорю из любви к тебе. Запомни мой
