темной среде, в сопротивлении необходимости. Отсюда трудность и сложность творческого акта, отсюда трагедия творчества. Самая личность человека, раскрытие в нем образа Божьего есть продукт творческого акта, свободного творческого акта. Мысль человеческая, и в том числе мысль теологическая, с большой легкостью, по линии наименьшего сопротивления склонялась к детерминированности свободы замкнутой системой бытия. Но это есть отрицание свободы. На этой почве возникает основная неразрешимая антиномия: в божественной вечности все предопределено и все предвидено и вместе с тем в становлении во времени человек наделен свободой воли, которая может изменять божественное предопределение и предвидение. Теологи диалектически могут сказать, что акт свободной воли предвиден Богом, ибо для него все прозрачно. Но ведь тем самым он и предопределен, ибо Бог присутствует во всем. Вокруг этого в христианской мысли Запада разыгрывались бесконечные споры об отношении свободы и благодати. Это проблема Лютера, Кальвина, янсенистов, иезуитов и в сущности всех. Всякая рационализированная, интеллектуалистическая онтология всегда была неблагоприятна для свободы. И, когда она допускала существование свободы, она порождала неразрешимые противоречия. Самое противоположение свободы и благодати, при котором благодать понимается как трансцендентная сила, действующая извне и сверху, ведет к непреодолимым трудностям. Есть еще одно ложное понимание свободы – как автономии разных дифференцированных сфер человеческой жизни. Утверждается автономия мысли, автономия морали, автономия политики и экономики и т. д. Все сферы подчинены своему закону и оторваны от единого, синтезированного духовного центра. Но человек, целостный человек, попадает в рабскую зависимость от законов разделенных сфер жизни, он совсем не свободен. Свободными делаются своезаконное философское и научное познание, своезаконное государство и политика, своезаконная экономика, но не сам человек. На этой почве был создан сиантизм [[34]: #_ednref34 {Сиантизм} (от франц. {siance – } наука) = сциентизм – возникшая в конце XIX в. концепция, основанная на представлении о научном, и прежде всего естественно-научном, знании как наивысшей культурной ценности и достаточном условии ориентации человека в мире. {- Прим. ред}.], создана философия, игнорирующая внутреннее существование человека, созданы были макиавеллическая политика и этатизм и капиталистическая система хозяйства, не желающие знать никакого подчинения моральным началам, создан был законнический морализм и т. д. Стремиться нужно не к ложной автономии разных сфер культуры и общественной жизни, а к свободе целостного человека.
Детерминизм объективированного мира искажает и религиозное сознание, искажает учение о Боге и о человеке. Откровение часто понималось как форма божественного детерминизма. Это вытекает уже из каузального понимания отношения между Творцом и творением. Божественный детерминизм есть отображение детерминизма, взятого из этого мира. Все меняется при духовном понимании отношений между Богом и миром. При духовном понимании все принимает творческий характер. Было уже много раз сказано мной, что дух не есть бытие, дух есть свобода, дух есть творческий акт, который совершается в глубине, то, что сейчас называют Existenz. Творческая философия свободы, не онтологическая, а экзистенциальная, должна понять откровение очищенным и освобожденным от детерминизма природы и общества. Творческая активность всегда есть творчество чего-то другого. В известном, более углубленном смысле можно сказать, что трансцендентное рождается в творчестве, которое есть приобщение к творчеству вечному. Цели не даются человеку извне и сверху трансцендентным, понятым объективно, а рождаются в творчестве. Но творчество может объективироваться, ослабевать и охлаждаться, и тогда его результаты могут представляться объективным бытием. Когда современные философы говорят, что ценность не имеет объективного обоснования, они правы, но они часто не понимают углубленно философского смысла того, что они верно высказывают. Этого не понимал и Ницше. Творческий акт, в котором творятся ценности, заключает в себе космос, он не изолирован, творец есть микрокосм. Эмпирический человек ограничивает и искажает этот творческий акт. Оценка, которую всегда должен совершать человек, чтобы возвышаться над насилующей его данностью, связана с воображением. Но оценка связана и с познанием, но не объективированным и не рационализированным познанием. Этой связи не хотят признать многие современные философы, для которых творчество ценностей не имеет никакого отношения к познанию бытия, так [как] познание [для них] всегда есть объективирующее познание, т. е. направлено на бытийственную данность [[35]: #_ednref35 Так, напр‹имер›, у Polin и мн‹огих› др‹угих› это восходит к Ницше.]. Если ценность ирреальна, не соответствует никакой «объективной» реальности, если она есть продукт творческого воображения, то отсюда не следует, что она не имеет отношения к реальностям экзистенциальным, которые совсем не застывшие и не объективированные, а динамические и творческие. В известном смысле я сам есть мой творческий акт, мир есть мой творческий акт, другой человек есть мой творческий акт, Бог есть мой творческий акт. Последнее совсем не значит, что Бог становится в мировом процессе, как думали германские идеалисты начала XIX века. Красота в мире есть творческий акт, а не объективная реальность. Поэтому все время должно происходить творческое преображение. Когда я говорю: «Бог есть, человек бессмертен», – я совершаю творческий акт. И вне этого творческого акта нет предметных реальностей, данных извне, но это не значит, что нет реальностей в другом смысле. Кант сам не понимал, что он говорил о так назыв‹аемых› нравственных постулатах Бога, бессмертия, свободы. Или это имеет очень поверхностный и узкоморалистический смысл, или имеет смысл совершаемого человеком творческого акта. Раньше или позже должна произойти революция сознания, которая освободит от власти объективированного мира, от гипноза так называемых объективных реальностей. Тогда и понимание откровения будет перенесено в экзистенциальную субъективность. Тогда и Истина будет понята не как детерминизм (логическая общеобязательность), а как экзистенциальная свобода. Сущность мира, если уж употреблять спорное слово «сущность», есть творческий акт. Но творческий акт действует в мире, в котором есть детерминизм, свойственный объективации, в котором свобода не только ограничена, но слишком часто и уничтожена. Отсюда необыкновенная сложность и противоречивость положения человека в мире. Он находится и во внутреннем рабстве. Противоречивость положения человека в мире особенно видна на проблеме отношения человеческой личности к истории. Это имеет отношение к положению и роли откровения в истории. Если критика откровения зависит от философского, научного и морального сознания человека, то есть гораздо более глубокая зависимость философского сознания от откровения. И современные люди, оторвавшиеся от всякой религиозной веры, все еще не осознавая и не замечая этого, живут древними религиозными верованиями, хотя и потерявшими свою древнюю форму. Так и должно быть, потому что человек – историческое существо.
Глава V. ЧЕЛОВЕК И ИСТОРИЯ. СВОБОДА И НЕОБХОДИМОСТЬ В ИСТОРИИ. ПРОМЫСЕЛ, СВОБОДА И ФАТУМ
Мистический опыт с трудом выразим в рациональном мышлении и языке. Он по ту сторону логических законов тождества и исключения третьего. Но существует мистический опыт истории, хотя самое существование его редко признается. Историки обыкновенно не признают его. Для историков существует лишь история как объективация. Но в истории есть такие прорывы духовного мира. Так назыв‹аемый› историзм есть совершенно ложное понимание истории, это релятивизм, который никогда не может соприкоснуться со смыслом истории. Для Гегеля история есть как бы сплошное обнаружение Духа, есть история Духа, потому что Дух есть история. Он обоготворяет историю, потому что допускает существование объективного Духа, потому что он монист и оптимист. В замечательной идее о хитрости разума в истории он обнаруживает трагедию индивидуального, но остается к ней безучастным. Об этом будет еще говорено впереди. Есть два опыта. Есть опыт верховной ценности человеческой личности, которая не может быть превращена в средство, которая не есть порождение мира и возвышается над миром. И есть опыт смысла истории, скрытого за бессмыслицей. Оба этих опыта приводят к третьему мучительному опыту трагического конфликта между человеком и историей. Человек есть историческое существо, он себя реализует в истории, он не может с себя сбросить бремя истории и освободиться от ответственности за историю. Человек не может уйти от истории. И человек не может отказаться от своего богоподобного достоинства, не может согласиться на то, чтобы быть превращенным в средство беспощадного и бесчеловечного исторического процесса. Историю творит человек, история не есть явление природы, и можно думать, что он творит ее для себя. Но история была преступна, она осуществлялась в насилиях и крови и не обнаруживала никакой склонности щадить человека, она раздавливала человека. Гегелевская хитрость разума пользовалась людьми и народами для осуществления своих целей. Для Гегеля этой высшей целью было окончательное торжество мирового Духа, его самосознания и его свободы. Все частное, индивидуальное есть лишь средство для торжества общего, универсального. Основания империй, войны, революции, через которые осуществлялись цели истории, всегда были торжеством общего и универсального, утеснением и раздавливанием всего частного и индивидуального. Так характеризовались все основания государств и все их разрушения. И экономическое развитие человеческих обществ, которое имеет своей целью удовлетворение материальных нужд людей, от которого зависит самая возможность их существования, интересуется общим, а не индивидуальным, человек есть лишь статистическая единица. Ярким примером этого является капиталистическое общество, и так может быть и в обществе коммунистическом. История всегда разочаровывает человеческую личность, всегда мучительно ранит ее. История в значительной степени есть история преступлений. И все мечты идеалистов о лучшем обществе кончались преступлениями. Все образования и расширения государств тонули в крови, и в крови тонули все революции против них. Одинокий, непризнанный Ж.-Ж. Руссо не предвидел, как будут осуществляться его идеи якобинцами. К. Маркс не предвидел, как будут осуществляться его идеи русскими коммунистами. Ницше не предвидел, как воспользуются его идеями в германском расизме, как будут осуществлять империалистическую волю к могуществу. Но наиболее поразительна, наиболее трагична в этом отношении судьба христианства. Достоевский гениально изобразил в «Легенде о Великом Инквизиторе», как будет встречен Христос, если придет на землю. И все так происходит в истории. История есть страшная неудача, и вместе с тем история имеет какой-то смысл и человек не может просто уйти от нее, да и некуда уйти. История не есть воплощение духа, как думал Гегель и др., не есть поступательный ход и торжество мирового Разума, не есть прогресс по прямой восходящей линии. История есть ужасная трагедия. В ней все искажается, искажаются все великие идеи. В ней искажено было и откровение. История есть объективация, творческое движение по вертикали, в котором всегда была прерывность исторической причинности, потом объективируется по горизонтали. Объективация духа, происходящая в истории, есть акт моего духа. Я избрал этот путь, и я бунтую против него. И я не могу отказаться от двух тезисов антиномии. Я и принимаю историю как мой путь, путь человека, и я с негодованием обличаю ее и восстаю против нее. Моя судьба связана с мировой судьбой, я не могу разделить
