наука, особенно физика и химия, сделала колоссальные успехи, но веры в то, что наука может разрешить все вопросы, уже не существует. Такой замечательный ученый, астроном и физик, как Эддингтон, делает такое признание о результатах науки: «Что-то неизвестное делает неизвестно что». Самое существование материи, в которую очень верила старая наука, связанная с материализмом, сознательно или бессознательно подвергнуто сомнению. В принципиальных основах науки все стало проблематическим. Именно наука, которая делает самые замечательные открытия, не считает себя связанной ни с какими философскими теориями. Но предположение, что наука доказала несуществование Бога, есть предположение не самой науки, а философской теории, с которой она себя связывает. Сиантизм есть не наука, а дурная философия, и предполагает веру. Несуществование Бога есть также вещь невидимая, т. е. предмет веры. Настоящая наука, всегда знающая свои границы, ничего не может сказать о Боге ни отрицательного, ни положительного, она также не может доказать, что Бога нет, как не может доказать, что Бог есть. Существование Бога относится к совершенно другой сфере, чем сфера науки, занятой познанием природного мира. Аргументы атеизма, связанные с естественными науками, также слабы, как и аргументы в пользу веры в Бога, основанные на тех же естественных науках. Христианская апологетика, опровергающая нападения естественных наук на веру в Бога, очень {слаба} и устарела. Аргументы естественных наук можно совершенно игнорировать. Но христианское сознание должно быть совершенно освобождено от связи с устаревшим естествознанием, с которым в прошлом его связывали. Библейское естествознание есть знание детства человечества, и ему сейчас невозможно придавать сериозного значения. Что имеет действительно сериозное значение, так это возможность конфликта христианского сознания с историческими науками. Историческое знание может создать затруднения для христианской веры, поскольку эта вера хочет основываться на исторических фактах. Это есть очень сериозная тема библейской критики, от которой нельзя отмахнуться. Это есть также тема критики откровения, которой главным образом посвящена эта книга. Только почитание Бога в Духе и Истине стоит выше затруднений, связанных с исторической наукой. Но историческая наука тоже не сознает своих границ, когда она, наприм‹ер›, думает, что может решать «проблему Иисуса» Это есть проблема отношения истории и метаистории. Метаисторическое, которое всегда двигается и обнаруживается по вертикали, а не по горизонтали, для исторической науки раскрывается как историческое движение по горизонтали. Историческая наука видит не первичный прорыв ноуменального мира в этот, феноменальный мир, а уже вторичную объективацию. Вот почему историческая наука, при всем ее значении, при всей преданности ее раскрытию Истины, не может ничего сказать по существу об откровении Бога в истории. Так называемая мифологическая теория, отрицающая самый факт существования Иисуса, имеет свою полезную сторону, ибо показывает совершенную безнадежность науки в решении «проблемы Иисуса». Историческая биография Иисуса действительно не может быть написана, и Евангелия не могут быть признаны историческим документом. Но это только доказывает, что реальность Иисуса Христа показывается верой христианской общины и вне ее представляется реальностью исторической, почти незаметной. Никакая историческая необходимость не насилует веры, она есть акт свободы. Жизнь Иисуса Христа совершенно не поддается исторической объективации, она остается в сфере экзистенциального опыта, не личного только, но и коммюнотарного [(соборного)]. Гораздо сильнее моральные и социальные мотивы безбожия. Единственная действительно сериозная тут проблема есть проблема теодицеи.
Как примирить существование всемогущего и всеблагого Бога со злом и страданиями мира? Вопрос этот ставился не только безбожниками и для целей безбожия, он ставился и людьми, которые верили в Бога, начиная {с} Маркиона и до Достоевского. Маркион, признанный еретиком и отвергнутый Церковью, был беспомощен в решении поставленной им темы, но в своем беспокойстве об этой теме он был прав. Мотивы его были морального характера, у него было сильное чувство зла, которое часто было слабо у людей ортодоксальных. Можно ли почитать истинным Богом Творца мира, полного зла и страданий? Мог ли Христос быть сыном такого Бога? Нет, истинный Бог есть Бог невидимый, далекий, который никогда не творил подобного мира. Христос есть Сын этого невидимого, чуждого Бога, Бога доброго, Он пришел искупить от зла миротворения, Он представляет Бога любви. Творец мира есть злой Бог, Бог мстительный, карающий. Ему принадлежат силы в этом мире. Добрый Бог не есть Бог силы, Он есть лишь Бог правды. Мотивы Маркиона повторялись в разнообразных формах религиозной мысли до пессимистов XIX века. Но в век неверия маркионизм повторяется не в религиозной, а в антирелигиозной форме. У атеистов XIX и XX века можно найти маркионовские мотивы. Человек стал более чувствителен к злу, чем к греху, за сознанием которого зло исчезало, и особенно более чувствителен он стал к страданию. Человек может восставать против Бога из сострадания. И он хочет создать иной мир, в котором уже не будет таких непомерных страданий. Из желания уничтожить страдание и создать мир, в котором уже не будет таких страданий, он может причинять непомерные страдания, считая их, конечно, временными. Это основное моральное противоречие атеиста-революционера. Безбожие могло носить пессимистический характер, но в истории европейской мысли оно принимало и резко оптимистический характер. Таково, прежде всего, безбожие просветительной философии XVIII века, безбожие энциклопедистов, Гольбаха, Гельвеция и др. Это неприменимо к Вольтеру, который не был безбожником, хотя Бог его был жалким, рациональным Богом. Безбожие XVIII века всегда связано было с оптимистической верой в разум и обычно связывалось с материалистической философией. Это перешло и к XIX веку. Связь рационализма с материализмом представляет разительное противоречие. Материализм сам по себе не может допустить этой веры в разум, материя сама по себе иррациональна. Также нет никаких оснований связывать веру в бесконечный прогресс с материализмом. И вера в разум и вера в прогресс унаследованы от прежних веков, когда взгляды людей на мир были иные. Материалистический и рационалистический атеизм XVIII века совершенно устарел, и многие его аргументы повторяются лишь марксистами в форме, усложненной аргументами социальными. Но это есть не столько мысль, сколько пропаганда. Гораздо глубже был атеизм Фейербаха, очень замечательного и недостаточно еще оцененного мыслителя. Фейербах, как Маркс, немыслим без Гегеля. Для Фейербаха тайна теологии раскрывается в антропологии. Антропологизм Фейербаха носит религиозный характер, на нем лежит неизгладимая печать [его] теологического прошлого, и можно даже раскрыть следы старой германской мистики. Религия есть отчуждение человеческой природы в трансцендентную сферу. Бог создан по образу и подобию человека. Вера в Бога есть результат бедности и приниженности человека. У богатого и сознавшего свое достоинство человека исчезнет вера в Бога. Все богатства человека будут ему возвращены, ему не нужно будет перенесение этих богатств в трансцендентальную сферу. Человек сам сотворил Бога, но нужно признать, какое это было грандиозное творчество. Все построение Фейербаха, основанное на замечательной гегелевской идее отчуждения, которое у самого Гегеля означает самоотчуждение духа, т. е. предполагает существование духа, означает отрицание тайны бого-человечества, т. е. монофизитскую тенденцию. Но будет ли при исчезновении веры в Бога возвращена его отчужденная высшая природа? При материалистическом взгляде, к которому склонился и Фейербах, никакой высшей человеческой природы не существует и никаких богатств ему возвращено не будет. Это высшая природа предполагает существование в человеке божественного, бого-подобного элемента. Выход я к не-я, к другому, любовь, на которой Фейербах хотел основать свою религию человечества, есть остаток в нем христианства. Но Фейербах обоготворял не столько человека, сколько человечество, т. е. рядового человека, его философия антиперсоналистическая В историческом христианстве человек был унижен, отрицалось его творчество, и это был один из главных источников возникновения безбожия.
Безбожие марксизма происходит от Фейербаха, от фейербаховской идеи отчуждения человеческой природы в религии. Эта идея отчуждения перенесена была Марксом на экономическую жизнь, и здесь она была более верна, чем в отношении к религии. Но марксизм прибавил к аргументам Фейербаха аргументы социальные. Религиозные верования порождены зависимостью человека от иррациональных сил природы и общества, которыми человек еще не овладел, они – результат неорганизованности, анархического состояния общества и слабости человека. Верой в Бога пользовались для защиты социальной несправедливости и для отрицания человеческой активности. Поэтому религия есть опиум для народа. В социалистическом обществе, в котором коллективный разум овладеет стихийными силами, вера в Бога естественно отомрет. Не предвидели только, что вера в Бога и в духовный мир может быть результатом слишком большой организованности, в которой индивидуальный человек может задохнуться. Индивидуальную сторону религии марксизм игнорирует совершенно. Марксизм не имеет психологии. Но марксизм, который вышел из гегелевской философии, продолжает верить в смысл и разум исторического процесса, ведущего к совершенному обществу. В нем остаются идеалистические элементы, остается вера в божественное. При отрицании Бога в нем сильна мессианская идея. В материю переносятся свойства духа. В советской России нет сколько-нибудь значительных философов, философия есть дело коллективное. Но одна своеобразная мысль в этом коллективном деле высказана. Это связано с решительным отрицанием механического материализма, для которого движение всегда есть результат толчка извне. Этому противополагается движение изнутри, самодвижение. Материи приписывается внутренняя свобода, разумность, творчество. Если материи свойственна диалектика, то это значит, что материи присуще разумное начало. Марксизму не удается быть последовательным атеизмом в смысле отрицания всякого божественного, священного начала. Марксистская претензия быть выразителем научного социализма основана на философской наивности. В марксизме есть научная сторона, Маркс был первоклассным ученым-экономистом, но социализм в нем есть не наука, а религия, мессианская вера в грядущий совершенный мир, который есть вещь невидимая, заменяющая трансцендентное. Марксизм превращается в одну из форм обоготворения общества. Это обоготворение имело и другие формы. Так, позитивная религия человечества О. Конта есть обоготворение общества. О. Конт тоже был верующим атеистом, и он хотел создать новую религию. Он был не менее коллективистом, чем Маркс, он также боролся против индивидуализма. Социолог Дюркгейм приходит к превращению общества в Божество, созидающее логические и моральные законы. По Дюркгейму, религиозные верования человечества не были чистыми иллюзиями, за которыми не скрыто никаких реальностей. Подлинная реальность была скрыта за всеми религиозными верованиями, начиная с тотемизма. Это было настоящей религией общества. Но все это принадлежит к старым формам атеизма или к старым формам идолопоклонства.
С Ницше начинается новая и более утонченная форма безбожия. Оно перестает быть оптимистическим, не означает уже веры в верховенство разума, это безбожие трагическое. Влияние Ницше на современность огромное, от него идут разные течения. Его влияние чувствуется в течениях, обнаруживающих трагическое чувство жизни. Вместе с Достоевским и Кирхегардтом он открывает трагическое в европейском мире XIX века. Бога убили, говорит Ницше, и он говорит об этом, как о великом несчастье. Ницше не может жить без божественного и священного,
