«Hoher als die Liebe zum Nachsten steht die Liebe zum Fernsten und Kunftigen; hoher noch als die Liebe zu Menschen gilt mir die Liebe zu Sachen und Gespenstern», стр. 88. «Sic sind kleiner geworden und werden immer kleiner: — das aber macht ihre Lehre von Gluck und Tugend» стр. 247. «Der Mensch eine Brucke sei und kein Zweck», стр. 289. О добрых и справедливых говорит Заратустра: «Den schaffenden hassen sic meistens: den, der Tafeln bricht und alte Werthe, den Brecher, — den heissen sie Verbrecher. Die Guten namlich — die konnen nicht schaffen: die sind immer der Anfang vom Ende: sie kreuzigen den, der neue Werthe auf neue Tafeln schreibt, sie opfern sich die Zukunft, — sie kreuzigen alle Menschen Zukunft!» Стр. 309. «Gott starb: nun wollen wir, — dass der Ubermensch lebe», стр. 418. «Der Ubermensch liegt mir am Herzen, der ist mein Erstes und Einziges — und nicht der Mensch: nicht der Nachste, nicht der Armste, nicht der Leidenste, nicht der Beste. Oh meine Bruder, was ich lieben kann am Menschen, das ist, dass er ein Ubergang ist und ein Untergang» («Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтоб превзойти его?
Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?
Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверх-человека: посмешищем или мучительным позором» (Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого. Пер. с нем. Ю.М.Антоновского. Спб., 1911. С. 5 — 6).
«В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и уничтожение» (Там же. С. 7 — 8).
«Выше любви к ближнему стоит любовь к дальнему и будущему; выше еще, чем любовь к человеку, ставлю я любовь к вещам и призракам» (Там же. С. 49).
«Они измельчали и все еще мельчают: — и делает это их учение о счастьи и добродетели» (Там же. С. 146).
«Человек есть мост, а не цель» (Там же. С. 173).
«Созидающего ненавидят они более всего: того, кто разбивает скрижали и старые ценности, разрушителя, — кого называют они преступником.
Ибо добрые — не могут созидать: они всегда начало конца: — они распинают того, кто пишет новые ценности на новых скрижалях, они приносят себе в жертву будущее, — они распинают все человеческое будущее!» (Там же. С. 187).
«Бог умер: теперь хотим мы, — чтоб жил сверх-человек» (Там же. С. 254).
«К сверх-человеку лежит сердце мое, он для меня первое и единственное, а не человек: не ближний, не самый бедный, не самый страждущий, не самый лучший.
О, братья мои, если что я могу любить в человеке, так это только то, что он есть переход и уничтожение» (Там же.) стр. 418.
83 Необходимость освободить абсолютность евангельского духа от относительных ценностей мира в последнее время прекрасно сознают М.М.Тареев в своих «Основах христианства» и кн. Е.Трубецкой в интересном труде «Миросозерцание Вл.С.Соловьева». На этой почве М.Тареев приходит к чисто духовному христианству, порывающему со всякой видимой церковью, а кн. Е.Трубецкой к крайнему дуалистическому разделению Бога и мира, неба и земли. И М.Тареев, и кн. Е.Трубецкой сознают всю мучительность проблемы отношения христианства и жизни и всю лживость обычных решений. Но оба приходят к утверждению внебожественной, внерелигиозной, нейтральной мирской жизни, с чем религиозное сознание может помириться лишь условно и на время. «Ведь нужно подумать о том, — говорит Тареев, — что значит быть христианином: это значит любить до смерти, возненавидеть себя, возненавидеть отца, мать, жену, детей. Народ такою жизнью жить не может. Когда же христианство предлагается как долг и идеал народу, он по естественному чувству самосохранения ищет средств обезопасить себя от «всепоядающего огня» религии, от истребляющих молний неба — и находит это средство в самостоятельной, объективной ценности церковного символа, религиозной формы, доброго дела — в православии, правоверии и обрядоверии». См. «Христианская свобода», стр. 105. Исторический церковный быт со всем его естественным язычеством и есть приспособление самосохранения от всепоядающего огня Христова. Но решения мучительного вопроса нет ни у М.Тареева, ни у кн. Е.Трубецкого, потому что они не верят в возможность нового откровения.
84 Результаты святоотеческого оправдания жизни как послушания всегда и во всем в совершенстве выражены в конце XIX века еп. Феофаном в его «Начертании христианского нравоучения». У еп. Феофана страшит омертвение святоотеческого учения о послушании и импонирует его верность старым заветам, его несгибаемость. Еп. Феофан каждым словом доказывает, что святоотеческое христианство отрицает творчество человека, не знает творческого призвания человека. «Христианину свойственно не иметь своей воли, стр. 476. Из самого человека ничто не должно раскрыться, он должен лишь освободить место для воли Божьей. «Человек есть средство в деснице Божьей», стр. 37. «Один покой для человека в Боге», стр. 33. Цель — вечный покой в Боге, а не вечное творчество. В сущности, еп. Феофан отрицает саму идею богочеловечества, которая предполагает свободную активность человека и прибыль от человека для целей мира. В Христе была не только божественная, но и человеческая воля. И в каждом человеке должна быть воля не только божественная, но и человеческая.
85 С.Булгаков в своей «Философии хозяйства» своеобразно соединяет дух православия с духом экономического материализма. Он Бога ощущает как Хозяина, мир как хозяйство. Даже небесное имеет у него запах трудового пота. Но концепция Булгакова очень показательна и интересна: в ней оригинально изобличается сходство православного и марксистского чувства мировой жизни как тяготы и бремени и сознания всякого дела в мире как послушания.
86 В этом отношении очень характерна жизнь оптинского старца Амвросия. См. недавно вышедшее наиболее полное «Описание жизни блаженной памяти оптинского старца иеросхимонаха Амвросия» протоиерея С.Четверикова. Все жизненное учение старца Амвросия, полное недоверия к человеку, к его творчеству, к его мировой задаче совершенствования, основано на том, что «конечное и совершенное совершенство достигается на небе, в будущей бесконечной жизни, к которой кратковременная земная жизнь человеческая служит лишь приготовлением», стр. 151. В сознании Амвросия совершенно отсутствует христианский имманентизм. Для него иной, божественный мир совершенно трансцендентен этому миру.
87 Кн. Е.Трубецкой в своем «Миросозерцании Вл.С.Соловьева» странным образом оправдывает свободное творчество человека в мире через крайнее отдаление потустороннего божественного мира от мира здешнего. Человек потому может свободно творить, что Бог трансцендентен человеку. Но такое разделение может быть условно принято лишь для еще большего соединения.
88 Есть в России гениальный и дерзновенный мыслитель Н.Ф.Федоров, автор «Философии общего дела». В пределах христианства никогда еще не утверждалась такая активность человека. Сознание творческой активности человека у Федорова есть новое религиозное сознание. Но творчески активную задачу человека Федоров видит в воскрешении умерших отцов. Прогресс для него прямо противоположен воскрешению, прогресс отворачивается от отцов и обращается к детям и потому ненавистен ему. «С воспитанием кончается дело отцов, родителей, и начинается дело сынов — воскресителей. В рождении и воспитании родители отдают свою жизнь детям, а в деле воскрешения начинается возвращение жизни родителям, в чем и выражается совершеннолетие». «Философия общего дела», стр. 27. «XIX век есть прямой вывод, настоящий сын предшествующих ему веков, прямое последствие разделения небесного от земного, т.е. полное искажение Христианства, завет которого заключается именно в соединении Небесного с земным, божественного с человеческим; всеобщее же воскрешение, воскрешение имманентное (курсив мой), всем сердцем, всею мыслью, всеми действиями, т.е. всеми силами и способностями всех сынов человеческих совершаемое, и есть исполнение этого завета Христа — Сына Божия и вместе Сына Человеческого», стр. 32. Для Федорова воскрешение должно быть не трансцендентным, а имманентным, т.е. делом человеческой активности. Для дела воскрешения всех должно быть восстановлено всеобщее родство, прекращена рознь. Сама Св. Троица для Федорова есть не догмат, а проект и заповедь, образец родственности, по которой должен мир устроиться. «Троица — это церковь бессмертных, и подобием ей со стороны человека может быть лишь церковь воскрешенных», стр. 70. «Мы должны себе представить воскрешение как действие еще неоконченное, но и не такое, которое имеет совершиться только в будущем, как магометанское; оно не вполне прошедшее, как не исключительно и будущее, это акт совершающийся — Христос ему начаток, через нас же оно продолжалось, продолжается и доселе. Воскрешение не мысль только, но и не факт, оно проект; и как слова, или заповедь, как Божественное веление оно есть факт совершившийся, а как дело, исполнение оно — акт еще неоконченный; как Божественное — оно решено, как человеческое — еще не произведено», стр. 139. «Литургия есть единое, всеобщее, еще не оконченное дело, дело всеобщего воскрешения… Литургия должна обнять всю жизнь, не духовную только или внутреннюю, но и внешнюю, мирскую, светскую, превращая ее в дело воскрешения. Будучи действием трансцендентным по отношению всемирного существа к людям, оно в то же время есть имманентное (курсив мой) действие всех людей, обращающее посредством естественных сил прах в тело и кровь Христову, т.е. в церковь, обнимающую все поколения», стр. 176. Бог «делает все не только лишь для человека, но и через человека… Творец через нас воссоздает мир, воскрешает все погибшее», стр. 284. Высокая оценка активности человека в деле воскрешения доводит Федорова до жутких слов о том, что нужно начать применять действие теллуро-солярной и психо-физиологической силы «на трупы в видах исследования и даже, быть может, оживления, и не будет ли это первым шагом по пути воскрешения», стр. 289. Но Федоров не хочет сознать, что он вступает на путь магического воздействия на природу. Общее дело должно состоять: «во 1-х, в обращении рождающей силы в воссозидающую и умерщвляющей в оживляющую, во 2-х, в собирании рассеянного праха и в совокуплении его в тело, пользуясь для сего и лучистыми образами, или изображениями, оставляемыми волнами от вибраций всякой молекулы; и в 3-х, в регуляции земли, т.е. в управлении землею как кладбищем — управление же это состоит в последовательном воскрешении или воссоздании множества поколений умерших — в воскрешении для распространения через воскрешенных регуляции на все миры, обитателей не имеющие», стр. 426. В гениальном дерзновении Федорова есть срыв и уклон, но все же жертва пассивного христианского сознания, для которого не раскрылось еще творчество. Федоров жаждет активного творчества человека
