любим жизнь, боготворим ее, жизнь высшее благо, высшая цель, высший критерий добра и зла, хором кричат все эти представители последних дней марксизма и стараются нарумянить и набелить старую разлагающуюся теорию. Как бесцветно и бескровно, умеренно и благоразумно все это по сравнению с красочной, сочной и дерзновенной хвалой радости жизни одного из самых интересных, даровитых и значительных писателей нашего времени — В. В- Розанова, Никто не посягает на практическую добродетель эмпириокритичес- ких и аморалистических марксистов, но поэзия жизни не их дело.
«Идеалисты» не отвечали своим «критикам», вызова не приняли. Напрасно критики суетились и волновались, стараясь вызвать нас на полемику. Тут не было со стороны «идеалистов» заговора, это был результат естественных и непосредственных чувств, на которых сошлись очень многие. Охоты не было возражать на все эти полемические упражнения, не вдохновляла «критика», скучно было даже читать все это, а не только отвечать. Но пора уже принципиально высказаться о полемике вообще и о наших полемических нравах в частности.
С давнего времени царят в нашей журнальной литературе очень жестокие полемические нравы. В этом взаимном поедании сказалась вся наша некультурность, тут было и полное неуважение к читателю и нарушение эстетической меры, столь характерное для нас пренебрежение изяществом. Облагородить наши литературные нравы, привить более аристократические манеры было бы немаловажной культурной задачей. Мы прекрасно понимаем, что грубость, нетерпимость и отсутствие настоящей внутренней свободы в нашей журналистике обусловлены особыми причинами; той напряженной атмосферой, в которой приходится жить русскому писателю. Существующий порядок вещей развивает болезненную подозрительность, одна цензура порождает другую, одно насилие порождает другое насилие, одна казенщина — другую казенщину. Ответственность за это духовное калечество русской интеллигенции падает на темные, давящие, властвующие силы русского общества. Но пора наконец отетоять духовную свободу, право творчества от посягательства всякого рода казенщины, всякого рода шаблонов, монополизирующих передовую мысль.
Какова психология полемики, какие душевные мотивы в ней преобладают, к каким инстинктам человеческой природы она обращается? Этот вопрос представляется мне интересным и достойным рассмотрения.
В сущности, психология полемики безнравственна и апеллирует она к низшим, а не высшим сторонам человеческой природы. Прислушайтесь к полемике в литературе или в устных спорах. Всегда поражает, до чего забываются те вопросы, о которых полемика ведется, до чего мало выясняется истина, до чего полемизирующие находятся в рабском подчинении у ка- кой-то третьей, инородной силы, у публики, привлечь сердца которой хочет каждая из сторон. Мы страшные жертвы приносим во имя наших слушателей и читателей, и уловление сердец малых сих давно уже заслонило от нас уловление истины и правды. В полемике всегда есть что-то демагогическое, всегда она обращается к тем или другим инстинктам массы и всегда за ней скрывается психология рабства у толпы. Цель полемики склонять на свою сторону аудиторию, вызвать свистки и рукоплескания, и шум этот редко бывает торжеством истины. Кто побеждает в полемике? О, эта победа покупается не глубиной мысли, не силой аргументации, не внутренней правдой вашей! Тем и безнравственна полемика, что по самому существу своему она призывает в судьи, решающие судьбу истины — хоры, элемент случайный, посторонний, мало, а часто и ничего не понимающий. Наша обычная журнальная полемика всегда играет на каких-нибудь струнах читательской души и жадно ждет одобрения своего читателя, но все это есть сплошное неуважение к читателю. Для настоящего, дорогого для нас читателя должны быть неинтересны все эти бесконечные, бесплодные и мелочные пререкания г. А. и г. В., все эти личные счеты, заподозривания и уличения, вся эта полемическая пыль, под которой хоронятся интересы истины и забываются требующие разъяснения вопросы. И если мы хотим настоящим образом уважать и себя, и читателей, то должны презирать полемику и полемических критиков, наших, должны отвечать на недоумения читателей, разъяснять вопросы по существу и игнорировать все полемические выходки против нас, словом на личную полемику отвечать безличным критическим разъяснением читателям, что делается с важными и значительными вопросами в полемической свалке.
Уже несколько лет ведется полемика против идеализма вообще и против пишущего эти строки в частности и вся эта критика поражает своей убогостью, она просто неинтересна, просто не вдохновляет к ответу, а нередко бывала невежественна и недобросовестна. Против философских и религиозных исканий люди ничего не понимающие в философии и не болеющие религиозной проблемой делали какие-то совершенно неуместные политические возражения. Это применение политических критериев к интимнейшим запросам человеческого духа с одной стороны, а с другой — оценка политического credo по критериям совершенно не политическим есть несомненный показатель некультурности, низкого уровня как политического, так и умственного развития. Пусть наши полемизирующие и критикующие журналисты научатся делать философские возражения на философские утверждения, пусть признают за человеческой личностью право на полноту духовных переживаний, тогда можно и должно будет с ними разговаривать на культурном языке. А пока все-таки постараемся формулировать, какие главные недоумения могла вызвать у читателей полемика против «идеализма».
Должен оговориться, что возражать я буду главным образом за себя. «Идеализм» чрезвычайно неопределенная общая скобка, это — духовное брожение, которое заключает в себе очень разнообразные оттенки, и чревато оно самыми глубокими противоположностями.
«Идеализм» подозревали или прямо обвиняли в реакционности, в двойной реакционности, с научно-просветительной и социально-политической точки зрения. Около этих двух пунктов — отношения «идеализма» к науке и отношения его к свободе — я и сосредоточу свой ответ. Нужны ли с нашей религиозно-философ- ской точки зрения научное просвещение и освободительный прогресс? Вот что возбуждает, по-видимому, большие сомнения, а к науке и политике наша интеллигенция относится с религиозным благоговением.
По первому пункту мы не будем долго разговаривать, это очень элементарный, простой и почти что скучный вопрос. Никто никогда и не думал посягать на науку. «Идеалисты» всегда резко отграничивают область научного знания от философии и религии и некоторые из них может быть даже слишком позитивисты в науке. Могущество и значение науки совершенно неопровержимы, ее нужность доказывается каждым шагом нашей жизни. И мы ограничиваем компетенцию науки только тогда, когда она вмешивается не в свое дело, когда пытается решать вопросы философские и религиозные. Но также бы отрицательно мы отнеслись к философскому или религиозному решению вопросов научных. Другой вопрос, какую мы роль приписываем науке, научному просвещению в человеческой культуре, в ходе всемирной истории. Тут мы прямо должны сказать, что науке отводим роль подчиненную, служебную, что нам глубоко чужда и до последней степени противна точка зрения рационалистического просвещения. Мы объявляем непримиримую борьбу рационалистической культуре, искажающей духовную природу человека, этому quasi научному самодовольству, этому ограниченному и тупому отрицанию всего иррационального и сверхразумного. Более остроумные и глубокомысленные критики могли бы найти очень твердую принципиальную почву для полемики против нас, но не заслуживает даже серьезного возражения то элементарное недоразумение, что будто бы мы отрицаем науку, что мы представители реакции против науки. Да — реакции, но не против науки, а против рационализма, против посягательств позитивизма на полноту и цельность человеческой природы. Как-то даже неловко в тысячный раз повторять, что наука не может построить мировоззрения, не может быть религией, не может быть творцом ценностей и руководителем жизни, что вне научно-рационального познания нашего малого разума есть еще бесконечность, которую не хотят и не могут видеть позитивисты и вообще все рационалисты, что наконец от такого ограничения компетенции сама наука может только выиграть. Я готов приветствовать теорию научного знания Маха, поскольку она очищает науку от всяких метафизических притязаний и делает ее более скромной, более научной3′. Это нисколько не обязывает меня соглашаться с ограниченной философией Маха, скорее даже наоборот. Чем научнее, позитивнее будет наука, тем более философской, метафизической будет философия и более религиозной будет религия. Научные же аргументы против философии и религии логически недопустимы, это не только ошибка рационалистического сознания, но и показатель очень низкой умственной культуры. Все это можно резюмировать: науку мы чтим не меньше, чем наши критики, нуждаемся в ней и сознаем ее власть на каждом шагу, но мы враги рационалистического просвещения и полагаем наш пафос в тех сторонах человеческого духа, которые находятся вне контроля науки, вне чисто логической проверки. А теперь перехожу к другому, гораздо более важному вопросу.
Одно недоумение, связанное с «идеализмом» заслуживает самого внимательного рассмотрения. Тут мы имели бы дело с наиболее отталкивающим от нас аргументом и самым опасным, если бы он не был сплошным недоразумением. Я имею в виду обычное и распространенное мнение, что «идеализм» признает свободу внутреннюю, метафизическую и не в состоянии перейти к свободе внешней, социальной, что он отворачивается от земли, от борьбы, которая с такими кровавыми усилиями ведется во имя лучшего земного будущего, словом, что «идеализм» становится спиной к освободительному социальному прогрессу.
Наши критики очень произвольно и до высочайшей степени некритично оперируют с понятиями «свободы», «личности», «прогресса» и т. п- Только потому им так легко победоносно возражать нам, что они не хртят и не могут дать себе философский отчет в собственных мыслях и выражениях и обращаются к довольно вульгарным чувствам своей аудитории. Со всех сторон я слышу то негодующие, то насмешливые голоса, которые отнимают от нас право требовать внешней свободы, жаждать ее. По вашему-де и без того всем хорошо, каждый человек внутренне свободен и никакое насилие не может унизить его возвышенного духа. Тем самым у «идеализма» отнимается право признавать смысл всемирной истории, в то время как возник он более всего из потребности этот смысл признать, увидеть его. И мы прежде всего видим этот смысл в освобождении, в самоосвобождении и освобождении мира. В основу религиозно-философского учения я бы положил идею свободы и неразрывно с ней связанную идею личности и только тогда может быть санкционирована и осмысленна борьба за освобождающий социальный прогресс. Что такое личность, что такое свобода? Наши пози- тивистические критики знают, что свобода вещь прекрасная и манящая, что за личность нужно бороться, еще больше знают они, что свободы у нас нет, а личность угнетена и задавлена. Все это хорошие чувства, но позитивизм всех видов и оттенков бессилен обосновать идеи личности и свободы и привести к философии освобождения, к освободительному миропониманию и настроению. Личность и свобода должны быть не только целью и результатом борьбы, но и субъектом борьбы, вот над чем недостаточно думают позитивисты. Личность не может быть продуктом безличного — природы, социальной среды, исторического процесса; свобода не может быть продуктом необходимости, — естественного развития, не может она быть приказана и заказана. Всемирно-исторический процесс только потому и может быть освободительным, что в самой природе мира заложена творческая свобода, начало противоборствующее
