с. 561).], но в наше время утверждать подобное положение с апломбом можно лишь по невежеству. Счастье есть последствие нравственной жизни человека, но никогда не цель; известная степень довольства есть условие развитой жизни, но опять-таки не цель. Нравственность — самостоятельное качество, — качество неразложимое, и это прежде всего психологический факт, который можно отрицать лишь путем софистики, путем насилия над самым существом человеческой природы. Возвращаюсь к конечной инстанции прогрессивного гедонизма — развитой во всех отношениях человеческой личности. Для того, чтобы этот принцип не был совершенно бессодержателен, мы должны постулировать, как его содержание, умственное, нравственное и эстетическое развитие. Но умственное развитие есть приближение к истине, нравственное — к добру, эстетическое — к красоте. Наполняя жизнь человеческой личности высшим содержанием, мы неизбежно упираемся в идеи истины, добра и красоты, которые оказываются выше всякого счастья и довольства, так как только они делают счастье возвышенным, достойным человека, а не свиньи. Тут гедонизм явным образом приходит к самоубийству. Воспроизведем, однако, дальнейшую аргументацию гедонистов, утилитаристов и эволюционистов в этике. Истина, добро и красота, говорят нам, это только социальные полезности в человеческой борьбе за жизнь. Марксизм особенно будет настаивать, что вся так называемая «идеология» есть лишь социальная полезность. Иллюзионизм — вот точка зрения марксизма на духовные блага. Тут начинается все тот же безвыходный круг, и я просил бы читателя обратить на это особенное внимание. Нам говорят, что философия, нравственность, искусство, словом «идеология», существуют для жизни, что они ценны, лишь как полезности в социальной жизни людей, а в данную эпоху — как полезности в решении «социального вопроса» наших дней. Решение «социального вопроса» должно упорядочить жизнь людей. А для чего сама жизнь, та жизнь, для которой все? Жизнь для жизни, отвечает высшая мудрость нашего века. Этот ответ слишком верен и потому он ничего еще не говорит; жизнь есть только совокупность всех жизненных процессов. Но ведь та жизнь, для которой все и которая сама для себя, не есть переваривание пищи, ведь не для этого же мы строим «жилища для людей». И я говорю: все для жизни, но для жизни возвышенной, для жизни в истине, добре и красоте, и этим я признаю существование высшей цели жизни и высшего ее смысла. Вопрос о смысле и цели жизни вечен, его не вытравить из человеческой души никакими позитивно-эволюционными фразами, и нельзя достаточно высоко оценить таких писателей, как Толстой и Ибсен, которые с необыкновенной силой ставят этот старый и вечно новый вопрос. Из всей вышеприведенной аргументации естественно напрашивается тот чрезвычайно важный вывод, что прогресс и совершенствование выше счастья и довольства. Уже не раз указывали на реакционную природу утилитаризма и гедонизма, на их глубокое противоречие самой идее прогресса и это указание совершенно правильно. Прогресс предполагает высшую, общеобязательную цель социальной жизни человечества.
В другом месте я старался показать, опираясь на Канта, что основной принцип нравственности и формальное условие всякого нравственного блага это — самоцельность человеческой личности и равноценность всех человеческих личностей . Некоторые могут подумать, что тут преподносится старый эвдемонистический принцип, апеллирующий к счастью гармонически развитой личности. Это была бы грубая ошибка, свидетельствующая о неспособности ориентироваться в высших сокровеннейших запросах человеческого духа. Прежде всего мы признаем абсолютную ценность человека, как самоцели, а к этой идее нельзя прийти эмпирическим путем . Затем, признавая святость человека, как самоцели, и его равноценность со всяким другим человеком-самоцелью, мы имеем в виду не пользу и счастье и не считаем нашу конечную этическую идею лишь исторически выработанным полезным условием все для того же счастья людей. Человек — святая самоцель, не есть существо, переваривающее пищу и получающее от этого приятное удовлетворение, нет, это духовное существо, носитель истины, добра и красоты, реализация высшей правды; для этой самоцели совершенствование и прогресс выше удовлетворения и счастья. Для последовательного гедониста слово человек, поскольку в него вкладывается этический смысл, есть звук пустой, красивая фраза, для нас же слово это полно высокого смысла и значения. Развитие исторической личности до человека есть торжество духовных ценностей, ценностей вечных и абсолютных, без которых жизнь людей не есть еще человеческая жизнь, без которых она так безобразно пуста и бесцельна, так буржуазна в самом грубом и истинном смысле этого слова.
Существует легенда, что метафизический идеализм — оторванная от жизни абстракция, что позитивно-эволюционная наука гораздо ближе К жизни. Это прежде всего величайшая психологическая ложь. «Метафизика, по выражению Струве, гораздо богаче опыта и гораздо ближе его к действительности, т. е. к полноте человеческих переживаний»17*. Только точка зрения метафизического идеализма вплотную подходит к целостным переживаниям человеческой души, только тут человеческая душа обретает полное и всестороннее удовлетворение. Я даже решаюсь высказать мысль, которая сразу может показаться парадоксом: всякий живой действующий человек, человек, отыскивающий истину, творящий справедливость и добро или созерцающий красоту — метафизик-идеалист. Вы ищете истину и это искание наполняет вашу жизнь возвышенным содержанием и смыслом, который вами непосредственно чувствуется и переживается, но ведь этим самым вы уже в исходном пункте предполагаете, что истина не звук пустой, что истина есть ценность, абсолютная ценность, которой вы еще не знаете, но которую должны узнать. Эволюционист сейчас начнет вам показывать, как развивалось познание от зоологического состояния до вас, и кончит тем, что признает идею истины, абсолютно денную для вас, как живого, ищущего существа, лишь полезной иллюзией, он произведет химический анализ и от ценного переживания, составляющего интимную природу вашего духа, не останется ничего. Таким образом, может получиться научное положение, но оно получится некстати, так как о нем в данный момент вы не спрашиваете, им вы в другой раз заинтересуетесь. Эволюционист со своим всегдашним призывом обратиться к моллюскам для объяснения всего на свете, в том числе и вашего искания истины, прав в своей частичной области, но не ему принадлежит последнее слово в выработке миропонимания. Философский идеализм по самому существу своему всегда зовет вперед, к вечным ценностям, которые должны быть осуществлены в жизни, и он вплотную подходит к вам, к душе вашей, жаждущей истины, он поддерживает голос вашего сознания, громка заявляющий о ценности вашего искания, ценности, на которую не может посягать никакой эволюционизм. Как живой человек, сознающий великую важность нравственной проблемы, вы говорите: это добро, а это зло, добро есть ценность, я его чувствую как что-то безусловно ценное, и я хочу служить добру и бороться со злом. В тот момент, когда вы устанавливаете самостоятельное качество добра в вашей душе, признаете его абсолютную ценность и служите ему, вы совершаете величайший акт вашей жизни, истинное богослужение, служение Богу правды. Но вот приходит эволюционист, зовет вас назад к исследованию моллюсков и предлагает вам немедленно показать, что все, что вами переживается как святыня, есть лишь полезная иллюзия в борьбе за существование, что нравственное сознание разлагается на какие-то частицы, не имеющие ничего общего с нравственностью, и что все это неопровержимо доказывается уровнем нравственных идеалов рыб… Всякий общественный борец за справедливость является сторонником «естественного права», он призывает к правде в человеческих отношениях, к утверждению вечных прав человека, он идеалист и приемлет мученический венец за идею правды-справедливости, которая переживется им как абсолютная ценность[23 — «Правда-справедливостъ» — выражение Н.К.Михайловского, для которого различение «правды-истины» и «правды-справедливости» было одним из основополагающих принципов «субъективной социологии». Подробнее см.: Бердяев Н. А. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. М., 1999, с. 81, 91-92; Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции. М., 1998, с. 383, прим.]. Эволюционист постарается охладить его идеалистический призыв к справедливости, он постарается эволюционистским путем показать, что сознаваемое идеалистом-борцом «естественное право» человека, которое он так страстно желает воплотить в жизнь, есть чистейшая иллюзия и от моллюсков она произошла таким-то образом. Только философский идеализм утверждает и обосновывает ту жажду правды и справедливости, которой наполнена жизнь практических идеалистов, он признает абсолютную ценность нравственного блага и естественного права человека. Развитая человеческая душа созерцает красоту и восторгается ею, она чувствует, что «красота есть великая сила» — и переживает чувство красоты как что-то безусловно ценное. Человек стремится к прекрасному в своих чувствах, в произведениях художественного творчества, во внешней природе и это стремление возвышает его над житейской пошлостью. Эволюционная наука не знает красоты как возвышающей нас ценности, она разлагает ее на молекулы и показывает развитие чувства прекрасного от животного мира до эстетически утонченного человека нашего времени. Критический метод в философии, провозглашенный Кантом, берет развитое человеческое сознание и анализирует его, основательно полагая, что в нем скорее можно найти ключ от тайны познания и нравственности, чем в сознании какой-нибудь медузы.
Но это нисколько не посягает на законность и необходимость генетического метода исследования. Все вышесказанное направлено не против эволюционной науки, которую мы чтим не менее любого эволюциониста, а является только протестом против полновластия позитивно-эволюционной точки зрения и защитой прав философского идеализма, который ближе к переживаниям человеческой души, — жизненнее в самом широком смысле этого слова, чем эволюционная наука, выполняющая лишь одну специальную функцию жизни. В настоящее время нельзя не быть эволюционистом, но для того, чтобы теория развития приобрела философский смысл и значение, она нуждается в переработке. Научно-философская теория развития должна прежде всего понять то, чего не понимают многие эволюционисты: уже Демокрит знал, что nihil ex nihilo[24 — Ничто [не происходит] из ничего»(лат.) — выражение из «Сатир» Персия (III, 84): «Нельзя зародиться из ничего ничему и в ничто ничему обратиться» (перевод Ф. Петровского), но источник его восходит к Демокриту и Лукрецию. У Демокрита эта мысль выражена так: «Что-либо не может ни возникнуть из ничего, ни превратиться в ничто…» (Лурье С. Я. Демокрит. Тексты. Перевод. Исследования. М., 1970, фр. 42; цит по: Виц Б. Б. Демокрит. М., 1979, с. 185); у Лукреция — «из ничего не творится ничто по божественной воле» (Лукреций. О природе вещей. М., 1937, с. 37: I, 150).], жизнь не может развиться из отсутствия жизни, психическое из отсутствия психического, нравственность из отсутствия нравственности, познание из отсутствия познания, красота из отсутствия красоты. Должно быть то, что развивается. Пора покончить счеты с механико-материалистическим миропониманием, разлагающим всякое качество на известное количество материальных частиц, из которых чудодейственным образом происходит все на свете. Необходимо признать качественную самостоятельность элементов вселенной; мир в своем развитии развертывает лишь то содержание, которое в неразвитом состоянии было предвечно данным.
Для того, чтобы превратить теорию развития в теорию прогресса, необходимо внести телеологический принцип. Прогресс есть движение сущего по направлению к должному, есть торжество
