за силу, так как с ней как бы сливался реализм жизни с религией, и в иррациональной мистике революции не легко отличить реальную злобу дня от эсхатологического упования. Социал-демократические идеи начали царствовать, завладели сердцами масс, хотя затуманились они пеленой совершающейся в России всенародной революции. Социал-демократия стала как бы выразительницей русской революции, и трагизм положения тут в том, что с ее же реалистической точки зрения в России совершается не социалистическая революция, а политическое освобождение нации, в котором рабочий класс играет видную, но подчиненную роль.
И вот реалистические и научные идеи марксизма предаются забвению, и торжествует только мистика «классовой точки зрения» и социального революционизма. Когда-то марксисты горячо и резко выступали против народничества и старого революционного утопизма, доказывали ту истину, что в России развивается и дальше будет развиваться капиталистическое производство, что через «буржуазный» строй не перескочить, что ближайшей политической задачей может быть лишь «буржуазная» революция, гарантирующая права и свободу дальнейшей борьбы. В противоположность народникам и старым «бунтарям» марксисты были конституционалистами и социальными эволюционистами. Основной научно-реалистической идеей марксизма был принцип развития «материальных производительных сил», этого базиса всякого социального развития и всякого социального устройства, а отсюда уже выводилась классовая борьба и классовая точка зрения. Для научного марксизма нелепа и утопична та мысль, что при любом состоянии производительных сил страны возможен 8-часовой рабочий день, что социальная сила рабочего класса может возрасти в несоответствии с экономическим положением страны, лишь как результат политических усилий социал-демократов. Реалистический дух марксизма — в идее производительности, неустанной победе над природой, и отсюда уже выводится распределительная справедливость. Но в русском марксизме незаметно произошло народническо-утопическое перерождение, реалистические идеи заглохли под напором революционных чувств. Явилась склонность перескочить через «капиталистический» строй с его социально-политическими формами, третировать политическую свободу, как благо «буржуазное», незаметно подменять революцию «буржуазную» революцией «социальной», к которой сейчас же считают возможным приступить. Субъективная «классовая» психология взяла верх над объективной идеей социальной эволюции. В «буржуазной» революции должно принадлежать исключительное господство социалистическому пролетариату, а «буржуазия», к которой отнесено все не социал- демократическое, не должна играть никакой роли — вот парадоксальный вывод из этой «классовой психологии». Только Плеханов, самый умный и культурный из русских социал-демократов, не потерял окончательно марксистской головы и взывал к марксистской совести. Все победоносные аргументы марксизма против «бунтарства», против старого революционизма, против игнорирования власти материальной культуры были забыты. Осталась только эсхатология марксизма, вера в близкое царство правды на земле, в пролетар- ско-социалистический праведный суд, вера, оторванная от своего материального базиса в социальном развитии. Кто же виновник умственного декаданса русской социал-демократии, забвения марксистских идей в борьбе революционных сил? Виновник этот очевиден— самодержавие и его изуверства, определившие характер русской революции. Реакционные насилия правительства систематически культивировали идею социальной революции и воспитывали ту психологию, в которой страсти политические переходят в страсти религиозные, и политики превращаются в фанатиков. В таком напряжении, в такой беспросветности нельзя безнаказанно держать человеческие души. Идея социальной революции заключена в системе марксизма. Но в русской действительности она окончательно была искажена, и социал-демократы слепо дорожат этим искажением.
Что история полна всякого рода «революций», это — факт, и нелепо было бы говорить о возможности или невозможности подобного факта. О «революциях» этих рассказывают учебники истории, «революция» такого рода совершается и на наших глазах. Это — традиционное понимание слова революция, не заключающее в себе никакого социологического миросозерцания, не предполагающее никакой теории социального развития.
Совсем иное дело социальная революция в понимании марксизма. Социальная революция, которой ждут социал-демократы, покоится на определенной социологической теории социального развития и вне этой теории не имеет никакого смысла. Марксистская социальная революция это не факт, которого можно желать или не желать, допускать или не допускать, это — ложная теория, оптический обман. «Социальной революции» никогда не было и никогда не будет, хотя всякая революция имеет свою социальную сторону. Система марксизма есть в высшей степени причудливое и некритическое сплетение социологического понимания слова революция с пониманием полицейским, и коренится это в основной двойственности марксизма. Это обнаружилось в известном споре Бернштейна и Каутского. Об этом хорошо писал П. Б. Струве в «Архиве Брауна*2′. Но в социал-демократическом созна- нии проблема эта осталась затемненной.
Не трудно определить внешние признаки революции в традиционном смысле этого слова, и они чисто отрицательные. Когда тюрьмы переполняются, когда на улицах демонстрации, когда одна часть населения сражается с войсками и другой частью, когда происходят разные внушительные явления, вызывающие гонения правительства, то обыкновенно говорят, что в стране революционное движение. Что революция, а что не революция, устанавливается государственной полицией, ее мерилом определяется революционизм.
И стало несомненной исторической истиной, что революции создаются реакцией, и независимо от реакции не имеют никакого содержания, как таковые, т. е. как революции. Революции характеризуются не радикализмом целей, не глубиной перерождения общественного бытия и природы человеческой, а страстностью реакции на зло прошлого, на гнет, на реакцию. Поэтому содержание революции очень трудно характеризовать в определениях творческих, обращенных вперед. Революционер, как психологический тип, всегда обращен назад, только отрицательная прикованность его к прошлому, от которого сознание его не может оторваться, только гонения, воздвигаемые на него силами прошлого, старого, и делают его революционером.
Психология революционизма по существу своему отрицательная, обращенная назад, не окрыленная, пафос ее питается гипнотической властью зла в прошлом, и творческому полету мешает какая-то влюбленная ненависть к старому.
Ведь революционер не может жить без реакционера, без гнета» без тюрем и полиции, его жизнь не обогащается, а обедняется от исчезновения этих отвратительных призраков, лишается своего пафоса. В этом — ограниченность и условность того, что мы зовем революцией, в этом — умеренность и недостаточная радикальность всякого революционизма. Взор обращается вперед, освобождается от кошмара, и пафос революции исчезает. Становится очевидным, что гнет жандармерии и полиции окрашивал революционеров в определенный цвет, что цвет красный был лишь отражением синих мундиров, что революционная природа создавалась насильничеством власти. Революционизм никогда не смотрит в глубь вещей, он всегда остается на поверхности, всегда условен, относителен и «реакционен»[229 — В психологическом смысле.] , в нем не заключено никаких радикальных утверждений. Психология революционизма, всегда калечащая человеческую личность и затемняющая ее сознание, сознание радикальных, конечных целей жизни, есть историческая трагедия, роковым образом рожденная исторической силой мрака и гнета. И революционизм неизбежен в мире, пока есть угнетение, реакция, предательство, пока государственная полиция, создаваемая всякой властью земной, кладет свою печать на жизнь. Подобный революционизм играет не малую роль в психологии марксизма, выработавшейся в революционной атмосфере 48-го года3* и поддерживаемой политической реакцией в Германии, стране все еще полицейской, управляемой бюрократией, от которой всегда можно ждать заговора против общества и народа. Но что же такое «социальная революция», революция в социологическом, а не полицейском смысле слова, революция, которую социал-демократы считают своей специальностью?
«Социальная революция» есть марксистское понимание социальной эволюции. Марксизм более всего настаивал на эволюционном характере социального процесса, для марксизма всякий общественный переворот может быть только продуктом социально-экономической эволюции, всякая перемена в распределении благ зависит от их производства, от созидательного социального процесса. Одна половина марксизма, научно-реалистическая, есть отрицание социальной революции, отрицание социального переворота, так как видит сущность социального процесса в непрерывном утверждении, в социальном обогащении, в экономическом творчестве. То, что называется политическими революциями, можно мыслить в терминах отрицательных, можно уничтожить самодержавие, свергнуть монархию, переменить форму правления и даже устранить всякую власть, но судьба социально-экономического развития целиком зависит от утверждения, от производительности, и одним отрицанием тут ничего не достигнешь кроме обеднения, т. е. социального регресса. Марксизм зовет к увеличению производительности и обогащению, к победе над природой экономическим совершенством. Марксизм претендует организовать питание человеческое, решить проблему хлеба насущного, и не его, казалось бы, дело дезорганизовать экономику, голо отрицать под фирмой социальной революции. Эпохи и типы экономического развития человечества измеряются огромными промежутками времени, и тут нет никаких резких перерывов.
Научно установлено, что переход от натурального хозяйства к капиталистическому есть многовековой процесс, не закончившийся и до сих пор, и социализация производства, от которой можно ждать лучшей организации питания и большей распределительной справедливости, научно-реалистически мыслима лишь как многовековой, сложный и многообразный процесс, теряющийся в неразгаданной тайне будущего. И для реалистической науки, которую так любят марксисты, допустим лишь эволюционный и реформаторский социализм, который созиданием предотвращает социальный крах. А социал-демократическая вера в социальную революцию есть противонаучная и даже про- тивомарксистская утопия, есть жажда религиозная и надежда эсхатологическая. У социал-демократов с социальным переворотом связана вера в наступление царства Божия на земле, как бы конец истории с борьбой противоположностей, как бы начало какого-то сверхисторического процесса.
В Германии вера в социальный Zusammenbruch4′ поддерживается реакционной политикой правительства и реакционным настроением буржуазных классов. Ведь социал-демократия — единственная либеральная партия в Германии, ей приходится вести борьбу за свободу и права, за которые долгн»ы были бы бороться все либералы. В этой напряженной, гнетущей политической атмосфере растет предчувствие возможных политических революций, и с ними роковым. образом смешивают огромный социальный катаклизм. Там может произойти еще десять революций, но с той окончательной социальной революцией, которой ждут верующие, ничего общего они иметь не будут. Еще в большей степени это можно сказать про Россию» У нас надежды на социальную революцию питаются реакционным; режимом, не знающим меры деспотизмом, постоянным ожиданием столкновения с власть имущими, той лихорадочной атмосферой, тем горем, что создается обысками, арестами, ссылками, казнями?, невыносимым экономическим гнетом народа. Ход русской истории, характеризующейся прогрессивными стремлениями общества и упорной реакционностью власти, воспитал нас в духе крайностей. Нам все кажется, что либо пан, либо пропал, либо все, либо ничего, либо самодержавие и высочайшая степень экономического гнета, либо республика и социализм.
В стихии революции потерялась всякая историческая перспектива. Вкуса к правам, к благам свободы у нас не выработалось. Привычка к угнетению была так велика, что созидание, социальное творчество отступили на задний план, и казалось достаточным уничтожить эксплуататоров, чтобы стать богатыми и чтобы воцарилась социальная справедливость. Думали достигнуть большего, чем в Западной Европе, и все потому, что так мало у нас было, так бедны и угнетены мы были, так мечты разгорелись от гнета и ужаса. Вот почему победила у нас мечтательная сторона марксизма, а реалистические его идеи были забыты. Главная заслуга русской социал-демократии была по преимуществу культурно-просветительная. Это было развитие сознания рабочих масс, просвещение их, внедрение идей социально-эволюционных. Марксизм очень настаивал на том, что коренное перерождение общественной ткани зависит от развития производительных сил страны и сознания масс. А потом властная тактика Плеве и якобинство бюрократии внушили нашей интеллигенции якобинское понимание общественного переворота. Просветление
