она может утверждать и христианскую истину. Эмансипация не была освобождением целостного человека, самого человека, она была освобождением мысли как сферы, отвлеченной от человеческого существования, была провозглашением автономии мысли, а не автономией самого человека. Эта автономия была провозглашена во всех сферах общественной жизни и культуры. И во всех сферах она означала отвлечение от целостного человека и целостного человеческого существования разных сторон культуры и общественной жизни. Автономия хозяйственной жизни, например, создала роковую фигуру «экономического человека», который не есть человек. Кризис и упадок свободы мысли связан с тем, что в ней не столько мысль человека освобождена, сколько мысль освобождена от человека, стала автономной. Эта автономия совсем не есть свобода. Автономия нравственного закона тоже не есть свобода человека. Тут заложены были уже основы тех процессов, которые происходят теперь. Автономия мысли, превратившаяся в догматику свободомыслия, автономия хозяйства, превратившаяся в капитализм, автономия морали, превратившаяся в бездушное законничество, забывает в самом человеке, о целостном человеке. И современному отрицанию свободы и отрицанию человека невозможно противопоставлять автономную мысль, автономную мораль, автономное хозяйство и пр., ибо все эти автономии и привели к современному отрицанию свободы и человека. Всем этим процессам можно противопоставить лишь целостного человека, укорененного в духовном порядке бытия. Человек должен провозгласить не формальную, а реальную свободу, свободу самого содержания человеческого существования. Это есть борьба за человеческое качество, за человеческое достоинство, за аристократизацию. С этим связано глубокое различие в понимании свободы в либерализме и христианстве. Либерализм требует формальной свободы, равнодушной к истине и к содержанию человеческой жизни. Христианство же требует свободы как содержания самой христианской истины, как качественного содержания человеческой жизни. И это одинаково распространяется и на мысль, и на культурное творчество, и на жизнь социальную и экономическую. Автономия хозяйственной жизни в капитализме была такой же дегуманизацией, как и автономия мысли в скептическом «свободомыслии».
Формальный либерализм в мысли привел к свободомыслию и скептицизму. Скептицизм привел к распаду и разложению. Распад и разложение приводят к требованиям диктатуры и диктатора, не только к диктатуре политической и хозяйственной, но и к диктатуре миросозерцания, к диктатуре над духом, к отрицанию свободы духа. Само по себе искание диктатора и вождя заключает в себе и здоровый элемент, оно связано с тем значением, которое имеет в политической жизни единоличное начало, т. е. люди творческой инициативы, люди сильные, берущие ответственность на себя. Без такого единоличного Начала невозможны никакие реформы. Демократическое начало само по себе делается инертным и консервативным, оно неизбежно должно быть сочетаемо с элементом аристократическим и монархическим, понимая под монархическим не монархию, а единоличность в форме президента с сильной властью или вождя. Это менее всего предполагает диктатуру миросозерцания. Поразительно, что современная диктатура миросозерцания совсем не связана непременно с реальным духовным единством, с действительно существующим миросозерцанием, которым бы массы были так глубоко проникнуты, как они были в прошлом проникнуты христианскими верованиями. Единство миросозерцания декретируется государственной властью. Авторитет государства должен создавать духовное единство, унифицировать весь свой человеческий состав. Смешно думать, что народные массы в России проникнуты теорией Маркса или в Германии теорией Гобино и Чемберлена о расах. Диктаторской власти приходится создавать единство миросозерцания. В этом отношении коммунизм в лучшем положении, потому что марксистское мировоззрение существует и представляет систему. Фашизм в худшем положении. Современная диктатура миросозерцания основана на предположении, что с духом и духовной жизнью можно совершенно так же поступать, как с материей и материальной жизнью, что дух, мысль, творчество культуры поддаются такой же организации государства, как жизнь политическая и экономическая. Но это всегда значит, что дух рассматривается как эпифеномен, что духу отказывают в примате над материей. Организация единства духа и миросозерцания государственной властью ведет на практике главным образом к усилению органов государственной полиции и шпионажу. Самая воля к преодолению духовной и умственной анархии, к достижению духовного единства и целостного миросозерцания есть праведная воля, заслуживающая лишь сочувствия. Век формального либерализма, либерпансерства и скептицизма кончается. Но на этих путях подстерегают соблазны Великого Инквизитора. Диктатура миросозерцания есть соблазн Великого Инквизитора. Он привел к зловещим последствиям в русском коммунизме и германском национал-социализме. Диктатура миросозерцания есть не реальное преодоление хаоса, а есть формальная организация хаоса, создание деспотического порядка, за которым продолжает шевелиться хаос. Симптоматическое значение современных движений огромно, оно означает переход к новой эпохе, но не означает еще самой новой эпохи. Положительное значение современных движений прежде всего биологическое, его нужно видеть в необыкновенной витальной силе молодежи, в ее способности к энтузиазму.
3
И русский коммунизм, и фашизм как явления мировые порождены войной и могут быть названы детонацией войны. Фашизм же есть не только порождение войны, но и реакция против коммунизма. Эмоциональные источники фашизма не столько творчески положительные, сколько отрицательные, отрицательные реакции. Фашизм германский, национал-социализм есть порождение несчастья и унижения немецкого народа. И коммунизм, и фашизм, столь схожие между собой с точки зрения социальной морфологии, справедливо восстают против вырождения формальной свободы, означающей скептицизм, безверие и равнодушие к истине, но они не переходят к реальной свободе человека как целостного существа, как существа духовного, как производителя и как гражданина, они переходят к формальному и реальному отрицанию свободы. От угнетения человеческой личности, всякой человеческой личности, в капиталистическом хозяйстве, в буржуазном быте, в безличности и бесчеловечности государства и войны они переходят к угнетению же человеческой личности, унифицируя это угнетение и распространяя его на всех. Но это есть продолжение того же прогресса дегуманизации и обезличивания. Свобода и личность отрицается совсем не в каком-то «буржуазном» смысле, как любят теперь демагогически говорить, а в вечном, духовном смысле. Совершается великое предательство относительно человека. Человек перестал быть верховной ценностью, он подменяется иными ценностями, которые стоят не выше, а ниже человека. Наша эпоха ставит вопрос, будет ли дальше существовать человек, или он будет заменен совсем иным существом, которое будет выработано дрессировкой социально-классовой или государственно-расовой. Между итальянским фашизмом и немецким национал-социализмом существует разница в стиле и символике. Итальянский фашизм основан на символе и мифе о государстве как высшем существе и верховной ценности, он хочет продолжать римскую традицию и иметь классический стиль. Фактически он гораздо лучше, гораздо менее тираничен, чем немецкий национал-социализм, хотя его обоготворение государства есть явное возвращение к язычеству. Немецкий национал-социализм основан на символе и мифе о расе как высшем существе и верховной ценности, он любит говорить о душе народа, о земле, о мистическом значении крови и имеет Стиль романтический. Государство есть лишь орудие расы и национальности. Но это еще гораздо глубже затрагивает человека, его внутреннее существо, чем фашистская идеология государства. Выработка чистой и сильной расы превращается в маниакальную, патологическую идею, которая побуждает сделать психоанализ целого народа, находящегося в состоянии коллективного безумия и одержимости. Впрочем, нужно сказать, что вряд ли народы Европы, чувствующие себя более здоровыми и рассудительными, имеют право строго осуждать немецкий народ, ибо в несчастьях немецкого народа очень повинны международная политика. Версальский мир, забота каждого о себе, прикрытая заботой о Европе, и многое другое. Нужно, однако, сказать, что в фашизме и даже в национал-социализме, столь пораженном болезнью, есть и положительные элементы. Эти положительные элементы нужно видеть в критике формальной политической демократии, переживающей смертельный кризис, в стремлении к созданию реального корпоративного, синдикального представительства, представляющего экономические, профессиональные интересы народа, в преодолении борьбы партий, даже в необходимости сильной власти для социального реформирования общества, в призыве к прямому реальному действию, связанному с народной жизнью, в противоположность действиям, отраженным в фиктивной партийной, парламентской сфере. Это есть переход от формализма к социальному реализму. Старый социалист Муссолини, который сейчас терпеть не может слово «социализм», фактически вырабатывает очень радикальную социальную программу и, вероятно, будет ее осуществлять. Гораздо сомнительнее социализм национал-социалистов, хотя они сохраняют самое слово. Это только показывает, как условно употребление слов в социальной жизни. Гитлер до сих пор почти ничего не делает для социального реформирования общества и даже, по-видимому, принужден опираться на финансово-капиталистические круги. Но в программе национал-социализма есть и положительные социально-экономические элементы.
Принято противопоставлять фашизм и демократию. С фашизмом хотят бороться при помощи принципов демократии. Это поверхностный взгляд. Нельзя себе представлять демократию статически, нужно вникнуть в динамику демократии. Фашизм есть один из предельных результатов демократии, обнаружение ее диалектики. Фашизм противопоставляет себя парламентской либеральной демократии, а не демократии вообще. Муссолини в своей книге о принципах фашизма решительно говорит, что фашизм есть демократия, но демократия авторитарная. Хотя это и может показаться парадоксальным и шокирует адептов стареющих форм демократии, но можно даже утверждать, что фашизм есть один из результатов учения Ж. Ж. Руссо о суверенитете народа. Учение о суверенитете народа, что и соответствует наименованию демократии, само по себе не дает никаких гарантий свобод для человеческой личности. Руссо верил, что общая воля суверенного народа безгрешна и свята, в этом был созданный им миф, аналогичный мифу Маркса о святости и безгрешности воли пролетариата. Но в действительности суверенный народ, как и суверенный пролетариат, может упразднить всякую свободу и совершенно подавить человеческую личность, может потребовать от нее отречения от личной совести. Овладевший окончательно государством суверенный народ может принять свое государство за церковь и начать организовывать дух и духовную жизнь. Всякая «идеократия», имеющая свой прототип в платоновской Республике, принимает государство за церковь и предписывает государству церковные функции. Якобинская демократия в принципе есть уже тираническая идеократия, отрицающая свободу духа. Идея неотъемлемых субъективных прав личности совсем другого происхождения, и она, конечно, гораздо более христианская, чем идея суверенитета народа. Муссолини остроумно говорит, что когда объединенный народ окончательно берет в свои руки власть, когда государство делается окончательно его государством, то государству более не ставится границ, оно. делается абсолютным. С абсолютизмом государства боролась угнетенная личность, личность угнетенных социальных групп, буржуазии, интеллигенции, рабочих, и пыталась поставить границы государству. Но когда произойдет преодоление борьбы сословий, классов, социальных групп с противоположными интересами, когда произойдет унификация народа, когда не будет уже социальных групп, угнетенных государством, тогда народ отождествит себя с государством и государство окончательно обожествится. Народ совсем не должен непременно выражать свою волю в форме либеральной демократии с парламентом, он может выражать ее в форме авторитарной демократии с вождем, наделенным высшей властью. Мы видим, что возможно даже появление вождя с диктаторскими полномочиями при сохранении старой демократии. Таков случай с Рузвельтом, он вызван необходимостью радикальных социальных реформ, всегда требующих единоличной сильной власти, инициативы и ответственности. Муссолини социологически, в сущности, говорит то же самое, что говорит Маркс.
