вещью, а добродетель другой?
Алсифрон. Это я допускаю. Добродетельные действия суть следствия, а благородство — источник или причина этого следствия.
Эвфранор. Скажи мне, является ли благородство волей, производящей эти действия, или конечной (final) причиной, для которой они произведены, или здравомыслием, которое служит им нормой и пределом, или объектом, на который они направлены? Или же ты под словом «благородство» понимаешь способность или склонность? Все из того, что предположено, в том или ином смысле будет источником человеческих действий.
Алсифрон. Ничего из всего этого.
Эвфранор. Тогда, пожалуйста, дай мне понятие или определение благородства.
Алсифрон, немного подумав, ответил, что он определяет благородство как принцип добродетельных действий.
На что Эвфранор ответствовал: Если я правильно понимаю, слово «принцип» применяется в разных смыслах. Иногда под принципами мы подразумеваем части, из которых состоит целое и на которые оно может быть разложено. Так, говорят, что элементы являются принципами сложных тел. и подобным образом слова, слоги и буквы являются принципами [строения] языка. Иногда же под принципом мы понимаем отдельный маленький зародыш, рост или постепенное развитие которого создает животное или растительное тело, с соответствующим ему размером и формой. В других случаях под принципами понимают определенные фундаментальные положения искусств и наук, религии и политики. Так скажи же мне, в каком из этих или, может быть, в каком-либо еще ином смысле трактуешь ты данное слово, когда говоришь, что благородство есть принцип добродетели?
416
На это Алсифрон отвечал, что он лично не понимает его ни в одном из указанных смыслов, и определил благородство как некую страсть или вдохновение (enthusiasm), которое пылает в груди деликатного человека. В отношении этого Эвфранор заметил, что всегда можно поставить определение на место определяемой вещи. Допустимо это в данном случае или нет, спросил он.
Алсифрон. Да.
Эвфранор. Нельзя ли нам поэтому сказать, что благородный человек есть человек горячий или энтузиаст?
Алсифрон, слушая это, заявил, что такая точность ни к чему и что педанты, и в самом деле, могут спорить и определять, однако никогда не достигнут высокого чувства благородства, отличающего настоящего джентльмена и являющегося тем, что можно скорее пережить, чем объяснить. […]
3. Алсифрон […] сказал:
Слово «свободомыслящий» (free-thinker), поскольку оно охватывает людей самых разных типов и настроений, не может в строгом смысле характеризовать одну определенную секту, придерживающуюся системы ясных и отчетливых взглядов. В то же время следует признать, что все мы согласны в определенных моментах неверия или в отношении негативных принципов и это согласие в некотором смысле объединяет нас под общим понятием секты. Но эти негативные принципы, поскольку они возникают у людей разного возраста, темперамента и образования, создают различные тенденции, мнения и характеры, сильно отличающиеся один от другого. Вы не должны думать, что наша огромная сила заключается в нашей, вольнодумцев (libertines) и просто благородных людей, многочисленности. Нет, среди нас есть философы самого различного характера, искусно мыслящие люди, которые руководствуются не такими простыми вещами, как здравый смысл и обычай, но абстрактной добродетелью и возвышенной моралью и которые, чем менее религиозны, тем более добродетельны. Ибо никто так не расположен к высокой и независимой от интересов морали, как неверующий; было бы презренно и эгоистично стать добродетельным с помощью страха и надежды. Понятие провидения и будущих наград и наказаний может, в самом деле, напугать или склонить презренных людей на
417
действия, противоположные естественным наклонностям их души, но никогда не создаст истинной и подлинной добродетели. Для того чтобы добраться до корня вещей, проанализировать добродетель вплоть до первых ее принципов и создать систему морали на истинной основе, нужно понять, что существует идея красоты, свойственная человеческому уму. Она желанна всем людям, она доставляет им удовольствие и вызывает их восхищение в силу одного только природного инстинкта. Человеку не надо доказательств, чтобы разглядеть и одобрить то, что прекрасно: оно поражает с первого взгляда и притягивает к себе, не будучи осознаваемым. и в то время как эта красота находится в очертании и форме телесных вещей, так существует аналогичная ей красота другого вида — порядок, симметрия и привлекательность (comeliness) в мире морали. Подобно тому как глаз воспринимает соответствующую ему красоту, ум с помощью внутреннего чувства воспринимает красоту иную. Это чувство, талант или способность благороднейших умов являются самыми живыми и чистыми. Поэтому как с помощью зрения я различаю красоту растения или животного, так же и ум воспринимает моральное совершенство, красоту и благопристойность справедливости и умеренности. и в равной мере как мы называем платье «идущим к лицу», а осанку — грациозной, мы можем с помощью этого же естественного суждения сразу сказать, является ли то или иное поведение привлекательным и красивым. Для того чтобы наслаждаться этим видом красоты, должен быть налицо тонкий и хороший вкус; там, где существует естественный вкус, ничего более не требуется — ни принципа для убеждения, ни повода для понуждения людей к любви или добродетели. В большей или меньшей степени этот вкус, или чувство, присущ всем сознательным существам, которые по своей природе социальны. Все они влекутся одно к другому с помощью естественных стремлений и объединяются в семьи, клубы, партии и государства благодаря взаимной симпатии. и подобно тому как с помощью чувствующей души различные части и члены нашего тела служат жизнедеятельным функциям и соединены в одпо целое, точно так же и различные части этих рациональных систем или политических тел благодаря моральному или внутреннему чувству держатся вместе, имеют сходные мнения, оказывают помощь и защищают друг друга, совместно сотрудничают во имя единой цели. Отсюда и возникают эта ра-
418
дость в общении, эта склонность делать добро себе подобным, эти поздравления и восторги в результате созерцания добродетельных дел других людей или же своих собственных. Размышляя о слаженности и порядке в частях моральной системы, которые постоянно взаимодействуют и соединены вместе доброжелательными стремлениями, человеческий дух достигает высокого понятия красоты, величия и совершенства. Будучи охваченными и увлеченными этой высокой идеей, наши философы бесконечно презирают всякого, кто выдвинет или будет придерживаться какого-либо иного мотива к добродетели, и испытывают к нему жалость. Интерес низок и неблагороден, ибо уничтожает достоинства добродетели, а ложь любого вида несовместима с истинным духом философии.
Критон. Поэтому любовь, которую ты приписываешь моральной красоте, и твоя страсть к абстрактной истине не позволяют тебе глубоко задуматься о мошеннически навязанных человечеству понятиях провидения, бессмертия души и грядущего воздаяния наград и наказаний. Все они, входя в общее понятие [божественного] покровительства (promoting), уничтожают всякую подлинную добродетель и в то же время вносят противоречия в твои прекрасные теории и порочат их, приводя к смятению и нарушению «спокойствия человеческих душ и наполняя их бесплодными надеждами и пустыми страхами.
Алсифрон. Изначальные и естественные понятия людей суть с моральной точки зрения наилучшие. и нет никакой необходимости заставлять людей молиться, размышлять или бояться добродетели, этой естественной и созвучной (congenial) каждой человеческой душе вещи. Поэтому если дело обстоит именно так, а это несомненно, то отсюда следует, что все цели общества достижимы и без помощи религии и что неверующий оказывается самым добродетельным человеком в истинном, возвышенном и героическом смысле этого слова. […]
8. Эвфранор. […] Я желал бы также понять и твой главный принцип.
Алсифрон. и что же, поэтому ты и в самом деле растерялся? Возможно ли, чтобы ты не имел понятия красоты или же, имея его, ты не знал бы, что оно привлекательно — привлекательно само по себе и для себя самого?
419
J
Эвфранор. Умоляю тебя, скажи мне, Алсифрон, согласны ли все люди в отношении понятия прекрасного лица?
Алсифрон. Красота у людей имеет наиболее смешанную и разнообразную природу, поскольку страсти, чувства и душевные качества, отражаясь и сливаясь с другими свойствами, по-разному, в зависимости от симпатии, которая может быть сильнее или слабее, проявляются у различных умов. Но по отношению к другим вещам нет ли у них устойчивого принципа красоты? и есть ли на земле хоть один человеческий ум, который не имел бы идеи порядка, гармонии и пропорциональности?
Эвфранор. О Алсифрон, в том моя слабость, что я могу потеряться и запутаться в абстракциях и обобщениях. Конкретные вещи лучше подходят моим способностям. Я нахожу легким рассматривать и наблюдать объекты чувства. Поэтому давай попробуем установить, чем является или в чем заключается их красота, и отсюда, используя чувственные вещи как ступени или лестницу, поднимемся до моральной и интеллектуальной красоты. Тогда, будь добр, скажи мне, что же мы называем красотой в объектах чувств?
Алсифрон. Каждый знает, что красота есть то, что приятно.
Эвфранор. Значит, существует своя красота в запахе розы или во вкусе яблока?
Алсифрон. Без сомнения. Красота, строго говоря, воспринимается только глазом.
Эвфранор. Следовательно, она не может быть в целом определена как то, что приятно?
Алсифрон. Думаю, что нет.
Эвфранор. Тогда как же мы сможем ограничить яли определить ее?
Алсифрон после краткой паузы поведал, что красота заключается в определенной симметрии или пропорциональности, которая доставляет удовольствие глазу.
Эвфранор. Является ли эта пропорциональность одной и той же во всех вещах или же она различна у разных вещей?
Алсифрон. Несомненно различна. Пропорции быка не будут красивыми у коня. и мы также можем наблюдать у неодушевленных предметов, что красота стола, кресла и двери состоит в различных пропорциях.
420
Эвфранор. Разве такая пропорциональность не предполагает отношения одной веща к другой?
Алсифрон. Предполагает.
Эвфранор. А не основываются ли эти отношения ва размере и форме?
Алсифрон. Да, основываются.
Эвфранор. А чтобы сделать пропорции правильными, не должны ли эти взаимоотношения размера и формы в частях быть такими, чтобы они были способны сделать целое полным и совершенным в своем роде?
Алсифрон. Я полагаю, должны.
Эвфранор. Не называют ли вещь совершенной в своем роде, когда она соответствует той цели, ради которой создана?
Алсифрон. Да.
Эвфранор. Следовательно, части в правильных пропорциях должны так соотноситься и подходить друг ДРУГУ» чтобы могли наилучшим образом объединить усилия на пользу деятельности целого?
Алсифрон. Кажется, что так.
Эвфранор. Но сравнение одной части с другой, рассмотрение их в качестве принадлежащих к одному целому и соотнесение этого целого с его назначением или целью должно быть продуктом деятельности разума, не так ли?
Алсифрон. Да, должно.
Эвфранор. Поэтому пропорции, строго говоря, воспринимаются не чувством зрения, но только разумом с помощью зрения.
Алсифрон. Это я допускаю.
Эвфранор. Следовательно, красота, в твоем понимании, есть объект не глаз, а ума.
Алсифрон. Да.
Эвфранор. Поэтому глаз сам по себе не может видеть, что это кресло красиво или что у двери правильные пропорции?
Алсифрон. Все это, очевидно, следует, но мне не совсем ясно последнее положение.
Эвфранор. Давай посмотрим, есть ли в этой какая-нибудь трудность. Подумай, могло бы кресло, на котором ты сидишь, рассматриваться как пропорциональное и красивое, если бы у него
