ода «Выбранное из Иова».
О ты, что в горести напрасно
На Бога ропщешь, человек,
Внимай, коль в ревности ужасно
Он к Иову из тучи рек!
Сквозь дождь, сквозь вихрь, сквозь град блистая
И гласом громы прерывая,
Словами небо колебал
И так его на распрю звал:
Сбери свои все силы ныне,
Мужайся, стой и дай ответ.
Где был ты, как Я в стройном чине
Прекрасный сей устроил свет;
Когда Я твердь земли поставил
И сонм небесных сил прославил
Величество и власть Мою?
Яви премудрость ты свою!
Далее идет парафраз картин природы и кончается все моралью, которой нет в Книге Иова, она принадлежит только самому Ломоносову:
Сие, о смертный, рассуждая,
Представь зиждителеву власть,
Святую волю почитая,
Имей свою в терпеньи часть.
Он все на пользу нашу строит,
Казнит кого или покоит.
В надежде тяготу сноси
И без роптания проси.
Этого, повторяю, Бог не говорит в книге. А почему так написал Михаил Васильевич? Да потому что для него самого зрелище природы как откровение Божией мудрости очищало душу, возвышало, и человек на лоне природы, перед звездным небом и перед чудесами мироздания, забывал о своем горе, о своем малом горе земном. Он ощущал величие Вселенной, и на этом фоне ему дышалось легче и просторнее. Вечность звучала здесь. Это особый опыт ученого, это опыт многих других ученых, которые черпали религиозный энтузиазм из созерцания природы.
Двигаясь по XVIII веку, я мог бы останавливаться на ряде писателей, которые писали парафразы псалмов, но это не особенно типично и характерно. Переложения псалмов появлялись всегда, и в XVII (я вам говорил уже о Симеоне Полоцком), и в XIX, и в XX вв. А что было оригинального? Оригинальное и замечательное дал великий украинский мудрец Григорий Саввич Сковорода, человек, который заповедал написать на своем надгробном памятнике: «Мир меня ловил, но не поймал». Вечный странник. И в Киеве поучился, и за границей, кажется, побродил, ходил всюду с котомкой, в ней была только Библия и несколько любимых книг античных авторов.
Образованнейший человек — и в то же время народный человек. Уникальная личность, воспринимавшая все совершенно иначе, чем кабинетный ученый. Он пошел дальше Ломоносова. Ломоносов только декларировал: здесь знание и наука, а здесь вера, Священное Писание. Они идут параллельно, друг другу не мешая, а только поддерживая друг друга.
Григорий Саввич Сковорода смело подошел к труднейшим библейским вопросам. Он начал читать Библию поздно. Сам он пишет, что обратился к ней только в тридцать лет. Но, когда обратился, то пошел вглубь.
В нем было что-то мистическое, и в то же время он был сын рационального XVIII века. Это был ярчайший украинский самородок и одновременно гражданин Вселенной. Если такого автора перевести на какой-то международный язык, он всюду был бы чтим и понимаем, потому что проблемы, которые он ставил, — социальные, нравственные, философские, литературные — волновали все европейское человечество.
У Сковороды есть несколько небольших книжек, которые специально посвящены Библии. Первая книга, более общая, называется «Начальная дверь к христианскому добронравию», то есть нравственности. Здесь мы находим понятие о вере в очень широком смысле слова. Григорий Саввич вовсе не считал, что язычник — это просто заблуждающийся дикарь. Сковорода очень тонко понимал, что вера — это отзвук истинного Бога в человеческом сердце. Отзвук не всегда точный, но все-таки отзвук. Он говорит: «Как теперь мало кто разумеет Бога, так не удивительно, что и у древних часто публичною ошибкою почитали вещество за бога и затем все свое богопочитание отдали в посмеяние». Он имеет в виду идолов (вещество). Текст довольно трудный, это своеобразный язык Сковороды: это и не церковнославянский, и не украинский, это особый язык. «Однако же в то все века и народы всегда согласно верили, что есть тайная некая по всему разлившаяся и всем владеющая сила. По сей причине для чести и памяти его по всему шару земному общенародно были всегда посвящаемы дома, да и теперь везде все то же». И дальше немножко ироническое сравнение: «И хотя, например, подданный может ошибкою почесть камердинера вместо господина, однако ж в том никогда не спорят, что есть над ним владелец, которого он, может статься, в лицо не видывал. Подданный его есть всякий народ, и равно каждый признает пред ним рабство свое. Такова вера есть общая и простая».
Поясню: человек может по ошибке воздать должное низшему чину, но на самом деле он воздает должное самому высокому чину, и если язычник почитает стихии, то в конечном счете это стремление человека к высочайшему началу, к высшему Творцу и Богу.
Далее он дает толкования на десять заповедей. Краткие, прекрасные, хочется все это зачитывать подряд. Глава пятая «О десятословии»: в чем смысл десяти заповедей? В том, что служение Богу более важно в нравственной сфере, нежели в ритуальной. Это очень важная мысль. Она была провозглашена Библией за тринадцать веков до нашей эры, и до сих пор люди не совсем ее понимают. А вот как прекрасно это понимал Григорий Саввич Сковорода: «Вся десятословия сила вмещается в одном сем имени — любовь. Она есть вечный союз между Богом и человеком. Она огнь есть невидимый, которым сердце распаляется к Божиему слову или воле, а посему и сама она есть Бог.
Сия божественная любовь имеет на себе внешние виды, или значки; они-то называются церемония, обряд, или образ благочестия. Итак, церемония возле благочестия есть то, что возле плодов лист, что на зернах шелуха, что при доброжелательстве комплименты. Если же сия маска лишена своей силы, в то время остается одна лицемерная обманчивость, а человек — гробом раскрашенным. Все же то церемония, что может исправлять самый несчастный бездельник». То есть внешнюю сторону веры самый несчастный бездельник может выполнять, но главное ведь в ней — это дух.
Сковорода пишет книгу «Икона алкивиадская». Довольно странное название, не всем понятное. В одном из «Диалогов» Платона, в разговоре Сократа с Алкивиадом, Сократ сравнивается со шкафчиком, на дверце которого вырезан немного смешной уродливый силен (леший), и Сократ, который был внешне человеком забавным, — лысый, маленький, нос картошкой — выглядел как силен. А это был кладезь мудрости. Этот образ Алкивиадов (Алкивиад о нем так сказал) и послужил названием для небольшой книги Сковороды. Подзаголовок у нее «Израильский змий».
Что же такое «Икона алкивиадова» или «Израильский змий»? Это Библия. Сковорода подчеркивает, что часто внешние литературные формы Библии могут казаться нам странными, гротескными, вызывать протест разума; но напрасно думают люди, что она исчерпывается лишь этим. Как древний змий, обладающий мудростью, Библия содержит в себе великие сокровища, надо только уметь их найти. Тот, кто рассматривает Писание с внешней стороны, для Сковороды сторонник суеверия.
Он ненавидел суеверие. Он всегда об этом писал резкими горькими словами: «Нет вреднее, как то, что сооружено к главному добру, а сделалось растленным. И нет смертоноснее для общества язвы, как суеверие — листвие лицемерам, маска мошенникам, стень тунеядцам, подстрекало и поджог детоумным.
Оно возъярило премилосердную утробу Тита (этот римский император был, в общем, добрым человеком), загладило Иерусалим (то есть сравняло его с землей), разорило Царьград, обезобразило братнею кровью парижские улицы, сына на отца вооружило. И не напрасно Плутарх хуже безбожия ставит суеверие».
Для того чтобы отбросить суеверный подход к Библии, необходимо, — пишет Сковорода, — «благочестивое сердце между высыпанными курганами буйного безбожия и между подлыми болотами рабострастного суеверия, не уклоняясь ни вправо, ни влево, прямо течет на гору Божию и в дом Бога Иаковлева». То есть читатель Библии не должен идти ни по стопам суеверия, ни по стопам безбожия, а следовать Священному Писанию.
Сковорода очень тонко показывает, что литературная фактура Библии была взята из древнего Востока. Вот его буквальные слова: «Моисей, ревнуя священникам египетским (то есть подражая египетским жрецам), собрал в одну громаду небесных и земных тварей и, придав род благочестивых предков своих, слепил Книгу Бытия, сиречь мироздания… Сие заставило думать, что мир создан 7000 лет назад.
Но обительный мир касается тварей. Мы в нем, а он в нас обитает. Мойсейский же, символический, тайнообразный мир есть книга». Библия это книга-символ, и извлекать из нее точные даты истории мира, как и сейчас делают люди, бессмысленно. Вот чему учит нас в XVIII в. Сковорода.
«Сей есть природный стиль Библии! Историальною (то есть исторической) или моральною лицемерностью (то есть художественной игрой) так сплести фигуры и символы, что иное на лице, а иное в сердце. Лицо (то есть поверхность), как шелуха, а сердце есть зерно…»
Еще одна его небольшая книжка называется «Книжечка о чтении Священного Писания, нареченная Жена Лотова». Вы все знаете, кто такая жена Лотова. Примерно за четыре тысячи лет до нас в результате некой геологической катастрофы на берегах Мертвого моря произошло опускание суши. Там была группа городов, союз городов: Содом, Гоморра и другие. Они погибли, провалившись в асфальтовые ямы и, как рассказывает Писание, огонь шел с неба. До сих пор там эти асфальтовые ямы сохранились. Озеро это, Мертвое море, настолько соленое, что там не может жить никакая рыба. Эта история с Содомом дала священному автору повод поднять вопрос о тайнах Промысла Божия, рассказав одну из первых в мире историй чудесного посещения. (К истории божественного посещения обращались многие писатели, скажем, Михаил Булгаков. Пришел Воланд и его компания в Москву — посмотреть на нас, какие мы стали. Или у Герберта Уэллса пастор подстрелил ангела, который прилетел посмотреть, какова жизнь в викторианской Англии. Вот этот образ: приходит гость с неба, чтобы посмотреть на нас.) К Аврааму приходят три странника. Он принимает их и вдруг понимает, что это странники небесные и что идут они… куда же? В нечестивый Содом! Город, который уже тогда стал символом самых чудовищных преступлений. Идут проверить, действительно ли пришла пора этому городу погибнуть. А в Содоме жил Лот, племянник Авраама. И когда эти три странника отправились в город, Авраам побежал за ними, упал на колени и сказал: «Господин, а может быть, все-таки в этом городе найдется несколько десятков праведников? Не погубишь Ты их всех вместе?»
Вы все знаете, эта сцена — три странника — легла в основу знаменитой иконы «Троица». Иногда ее изображают с Авраамом, а на иконе, которую называют рублевской «Троицей» и приписывают кисти великого художника преп. Андрея Рублева, она без Авраама, как бы внеисторическая.
Авраам (этот древний человек, четыре тысячи лет назад!) произносит слова: «Ты не погубишь праведника с грешниками?» И этот таинственный странник говорит: «Нет, конечно. Если там найдется хотя бы несколько десятков добрых людей, город будет пощажен». И путник идет дальше. Но Авраам быстро сообразил, что едва ли столько найдется. «Господин мой, — кричит он, — может быть, там хоть десяток найдется?» — «И если десяток будет, то город останется».
