— разве что, пожалуй, более прекрасное вне контекста, чем в нем.
Любовь, пересекающая границы
Таким образом, с точки зрения честолюбивого раннехристианского проповедника, учение о братской любви имело как минимум два преимущества. Во-первых, братские узы придали притягательность церквам и обеспечили семейным теплом тех, кому его недоставало в период урбанизации и переселений. Как пишет Илейн Пейджелс, «с самого начала тем, что привлекало посторонних в христианские собрания… было наличие группы, которую объединяющая духовная сила превращала в большую семью»[792]. (Несомненно, Павел хотел, чтобы его церкви выглядели притягательно. В 1 Кор он спрашивает: «Если вся церковь сойдется вместе и все станут говорить незнакомыми языками, и войдут к вам незнающие или неверующие, — то не скажут ли, что вы беснуетесь?»)[793]. Во-вторых, учение о братской любви стало формой дистанционного управления, инструментом, которым Павел мог пользоваться издалека, добиваясь сплоченности собрания.
Строго говоря, этот акцент на братских чувствах не всегда подразумевал акцент на межнациональном братстве. Насколько нам известно, некоторые из этих ранних собраний не были этнически разнообразными, поэтому для сплочения отдельных церквей не требовалось преодолевать этнические границы. Так откуда же взялась эта подразумеваемая в христианстве братская любовь?
Отчасти ответ в следующем: выход за этнические рамки был встроен в представления Павла о возложенной на него божественной миссии. Ему предстояло стать апостолом язычников, предстояло нести спасительную благодать еврейского мессии, Иисуса Христа, за пределами еврейского мира. У истоков своих стремлений Павел переходит мост, переправой через который он известен, и произносит, что нет уже «ни иудея, ни грека», ибо все они вправе рассчитывать на спасение Божье.
Ставя на одну доску еврея и грека, Павел в каком-то смысле помещает прагматизм выше духовного начала. По мнению самого Павла, духовная основа его миссии среди язычников содержится в пророческих текстах, особенно в апокалиптических ожиданиях Второисайи, которому представлялся грядущий мессия и долгожданный всплеск почитания Яхве во всем мире. И как мы видели в главе 7, эти отрывки вовсе не были одой этническому эгалитаризму. Идея заключалась в том, что языческие народы смиренно примут власть израильского бога, а значит, и власть Израиля. Бог обещает израильтянам, что после спасения и египтяне, и ефиопляне «к тебе перейдут, и будут твоими; они последуют за тобою, в цепях придут, и повергнутся пред тобою, и будут умолять тебя». Мало того, «преклонится всякое колено, будет клясться всякий язык». Так «Господом будет оправдано и прославлено все племя Израилево»[794].
Конечно, христиане предпочитают оглядываться назад и указывать на менее националистические отрывки Второисайи — такие, как обещание Яхве принести спасение «до концов земли», в котором Израиль в итоге сыграет роль бескорыстного просветителя, «света народов»[795]. Но сам Павел не заостряет внимание на этих отрывках. Объясняя суть своей миссии среди язычников в Послании к Римлянам, он ссылается на стих о том, что преклонится всякое колено и будет клясться всякий язык, но ни словом не упоминает про свет народов. Он объявляет, что его работа — помочь «в покорении язычников». Наряду с апокалиптическими пророками прошлого он, по-видимому, считает, что суть этих действий — в том, чтобы мир подчинился израильскому мессии; Иисус, объясняет Павел, цитируя Первоисайю, «восстанет владеть народами»[796]. По-видимому, Павел соглашается с тем, что этническая принадлежность и родословная способны гарантировать божественную милость и даже спасение тем, кто в противном случае не заслуживал бы их; хотя многие иудеи не видят, что Иисус — Мессия, «в отношении к избранию, возлюбленные Божии ради отцев»[797].
Но эти и другие теоретические выкладки мало что значат по сравнению с имеющимися фактами. Воздействие любых следов характерных для Писания намеков на превосходство иудеев над язычниками, перенесенные Павлом в его тексты, было ослаблено с помощью ключевого стратегического решения, которое он принял ранее.
Существовали и другие иудейские последователи Иисуса, которые, подобно Павлу, стремились нести Благую весть язычникам. Однако многие из них настаивали на том, что язычники, дабы иметь право на спасительную милость Иисуса, должны исполнять еврейский закон, Тору, то есть строго придерживаться определенных правил в питании, и главное — пройти обряд обрезания. До изобретения современной анестезии требование, чтобы взрослые мужчины переносили операцию на пенисе, чтобы получить право исповедовать какую-либо веру, неизбежно попадало в категорию «антистимулов».
Павел уловил значение этого и других подобных препятствий. Специально для язычников он отменил большую часть еврейских пищевых запретов и правил, а также отдельно рассмотрел требование обрезания: «Во Христе Иисусе не имеет силы ни обрезание, ни необрезание, но вера, действующая любовью». Павел так настойчиво стремится снести барьер обрезания, что во время споров по этому вопросу с другими последователями Иисуса ему порой изменяет братолюбие. В Послании к Галатам он выражает пожелание, чтобы те, кто проповедовал обязательное обрезание, «удалены были»![798] (Некоторые специалисты утверждают, что «удалены» — это эвфемизм, попытка передать смысл греческого выражения, означающего более радикальное хирургическое вмешательство. Альтернативный перевод — «целиком себе отрежут!»[799])
Стратегическая мудрость Павла не вызывает сомнений. Многие религии тех времен, в том числе некоторые «мистерии», были открыты людям различной этнической принадлежности. Но на пути к членству в них неизменно находились препятствия, в том числе финансовые — например, вступительные взносы, введенные священниками[800]. Христианские церкви сохраняли конкурентоспособность, отказавшись от подобных финансовых барьеров, и Павел поддерживал ее, зорко наблюдая за тем, чтобы вместо прежних барьеров не появлялись новые.
Это решение добиться свободы привлечения новых верующих, не стесненной еврейским законом, не только смягчило характер Послания Павла к Римлянам с его идеей миссии как средства подчинения язычников израильскому мессии. Оно навлекло на Павла обвинения в «отрицании» Торы. Однако это «отрицание» предназначалось для того, чтобы завербовать язычников в ряды последователей Иисуса. В действительности Павел считал себя добропорядочным, «торапослушным» евреем, но, в отличие от большинства других евреев, был убежден, что их мессия уже явился. (Ни в одном из своих посланий Павел не употребляет слово «христианский».[801])
Независимо от того, считал Павел себя отделенным от иудаизма или нет, он не мог допустить, чтобы прервалась связь иудаизма с движением приверженцев Иисуса, потому что ему требовалась инфраструктура иудейского поклонения. Согласно Книге Деяний, когда Павел приходил в какой-нибудь крупный город и приступал к обращению людей в свою веру, иногда он начинал эту процедуру с проповедований в местной синагоге. Согласно Деяниям, в числе наиболее влиятельных братьев по вере, завербованных Павлом одними из первых, были евреи. Поэтому несмотря на то что практические соображения отдалили движение последователей Иисуса, по версии Павла, от иудейской обрядности, они способствовали продолжению контактов с иудейским миром. И хотя некоторые евреи из числа последователей Иисуса остались недовольны учением Павла (не говоря уже о евреях, не относящихся к последователям Иисуса), он продолжал строить дружественные отношения, стремясь и впредь действовать с размахом.
НЕЗАВИСИМО ОТ ТОГО, СЧИТАЛ ПАВЕЛ СЕБЯ ОТДЕЛЕННЫМ ОТ ИУДАИЗМА ИЛИ НЕТ, ОН НЕ МОГ ДОПУСТИТЬ, ЧТОБЫ ПРЕРВАЛАСЬ СВЯЗЬ ИУДАИЗМА С ДВИЖЕНИЕМ ПРИВЕРЖЕНЦЕВ ИИСУСА
Словом, мост, наведенный Павлом к языческому миру, в конце концов вызвал отчуждение множества иудеев и, возможно, даже отчуждение Павла от них, но сжечь этот мост он не мог себе позволить. Поэтому межнациональный симбиоз постоянно присутствовал в текстах Павла и придавал им окраску. Так в Писание вошла фраза «ни Иудея, ни грека» с ее стойкими коннотациями этнического эгалитаризма.
Бизнес-модели Павла были присущи качества, еще эффективнее подталкивающие к межнациональным узам. Чтобы рассмотреть их, начнем со сделанного выше упоминания о «влиятельных новообращенных» из числа евреев. Временно забудем о том, что некоторые из них были иудеями и сосредоточим внимание на «влиянии» новообращенных — иудейских, языческих, каких угодно. Кто в Римской империи мог считаться «влиятельным» человеком? Каким образом можно было приобщить его к вере? Чего просить? Что обещать взамен? Какими бы приземленными и даже макиавеллиевскими ни выглядели эти вопросы, ответы на них покажут, насколько глубоко идея межнациональной гармонии коренилась в логистике миссии Павла и насколько его окружение благоприятствовало успеху этой миссии. При этом станет ясно, почему он проповедовал не просто межнациональную терпимость или даже доброе отношение, а именно братство и любовь.
Полеты бизнес-классом
Как теперь, так и в древние времена обязательное условие для открытия франшизы — поиск людей, которые будут ею управлять. Это под силу не каждому. Христианство известно тем, что в его собрания с распростертыми объятиями принимают бедных и бесправных, но для того, чтобы управлять этими собраниями, Павлу требовались люди, занимающие более высокое положение в обществе. Прежде всего, эти люди должны были предоставлять место для собраний. Историки говорят о ранних «церквах» в разных крупных городах, однако на самом деле зданий, специально отведенных для христианского поклонения, в них не было. Поначалу инфраструктуру церкви заменяли арендованные дома и залы собраний. Судя по Книге Деяний, основание Павлом христианских собраний во многом зависело, как выразился Уэйн Микс, от «покровительства властей и зажиточных домовладельцев»[802].
В Книге Деяний есть показательный эпизод времен служения Павла в Филиппах, городе в римской колонии Македонии. Апостол и его спутники начали с того, что завели разговор с женщинами, собравшимися у реки за городскими воротами. В Деяниях сообщается, что «одна женщина из города Фиатир, именем Лидия, торговавшая багряницею, чтущая Бога [то есть иудейка], слушала; и Господь отверз сердце ее внимать тому, что говорил Павел»[803]. Лидия, первая известная по имени европейка, принявшая религию, которую позднее назовут христианством, начала служение церкви, обратив в веру своих «домашних», то есть почти наверняка не только свою семью, но и слуг, и, возможно, рабов[804]. На этом ее служение не закончилось. Автор Деяний пишет: «Когда же крестилась она и домашние ее, то просила нас, говоря: если вы признали меня верною Господу, то войдите в дом мой и живите у меня. И убедила нас». А затем, по-видимому, постояльцы убедили ее, и дом Лидии стал местом христианских собраний[805].
Для того чтобы находить людей, подобных Лидии, Павлу приходилось вращаться в кругах, считающихся по меркам того времени элитными. «Багряница», которой торговала Лидия, — это дорогостоящая ткань, окрашенная редким красителем. Ее покупателями были богатые люди, у нее имелись средства, чтобы переселиться в Македонию с родины, Малой Азии. Словом, Лидия — древний аналог человека, который в настоящее время летает через Атлантический и Тихий океаны бизнес-классом.
С точки зрения Павла, преимущества проповедования представителям бизнес-класса исчерпывались не только тем, что у этих людей имелись средства и другие ресурсы. Не последнюю роль играла и сама возможность этих людей «летать» — то есть их перемещения. Если судить по Деяниям, многие раннехристианские соратники Павла были, подобно ему, странниками[806]. Как отмечал Микс, «большей частью миссию» основания и поддержания деятельности христианских собраний «осуществляли люди, путешествовавшие по другим причинам»[807].
Эти перемещения могли приносить
