притягательностью такого рода. Хотя официальные боги римского государства не обещали блаженства после смерти, империю осаждали чужеземные культы, которые, заполняя вакуум, завоевывали последователей[882]. Эти религии спасения проходили под разными марками. Боги являлись не только из Египта, но и из Персии и Греции. В персидских культах души путешествовали между небесными телами и попадали в рай, в греческих им предлагали блаженство Аида — подземного царства, где некогда влачили жалкое существование самые заурядные души, а со временем появились заманчивые «подразделения»[883].
Хочу ли я сказать, что Лука заимствовал свой сценарий загробной жизни у конкурирующей религии? Если и да, то без особой уверенности. Но у желающих предъявить ему это обвинение доказательства найдутся.
Несомненно, фигурирующее у Луки предание о богаче и бедняке в Аиде имеет осирисовские оттенки. В те времена, когда создавалось Евангелие от Луки, по Римской империи ходила в письменном виде египетская притча о загробной жизни, точнее — о богаче и бедняке, которые умерли и попали в подземное царство. Оба предстали перед судом Осириса. Плохие поступки богача перевесили его же хорошие поступки, и ему достался менее желательный пост. (В притче объясняется: «ось двери» подземного мира «вставили ему в правый глаз и поворачивали в нем всякий раз, когда дверь открывалась или закрывалась». Понятно, что его «рот не закрывался от горьких жалоб».) Бедняк же, чьи хорошие дела перевесили плохие, должен был провести вечность в обществе «достойных душ», вблизи трона Осириса[884]. Вдобавок он получил одежду богача — «одеяние из царского полотна». (Богач в притче у Луки одевался в «порфиру и виссон».) Мораль: «К тому, кто добр на земле, будут добры и в Аменти (загробном мире), а со скверным там обойдутся скверно»[885].
Притча Луки о богаче и нищем не имеет, по-видимому прецедентов в ранней еврейской или христианской традиции[886]. Значит, действительно есть вероятность, что Лука читал или слышал египетскую притчу и адаптировал ее для христианского применения. Но правду мы, вероятно, никогда не узнаем, и в сущности, дело не в ней. А в том, что неважно, заимствовал Лука эту конкретную притчу из египетского наследия или нет, однако сам тезис — незамедлительное получение награды в загробной жизни — должен был откуда-то взяться, и наиболее вероятный источник — одна из религий, с которой христианство конкурировало на территории Римской империи[887].
Среди этих религий лидировала египетская, существовавшая в нескольких вариантах. Вдобавок к основному Осирису имелся Осирис-мутант — Серапис. Несколько веков назад, после завоеваний Александра Македонского, греческие империалисты, желающие укрепить узы с египетскими подданными, объединили Осириса с греческим богом Аписом. Полученный гибрид назвали Осераписом, позднее сократив до Сераписа. В Римской империи Серапису поклонялись наряду с Исидой, которая, согласно египетской религии, приходилась Осирису и сестрой, и женой. К тому времени как Павел написал свои канонические послания христианам в Риме, Коринфе и Фессалониках, в этих городах уже существовали культы поклонения Исиде, Серапису или им обоим[888]. Чтобы христианство могло успешно конкурировать с ними, что оно и делало, оно должно было удовлетворять тем же психологическим потребностям, что и перечисленные культы.
Эти потребности не исчерпывались вопросом загробной жизни. Основной смысл духовного спасения в христианстве — спасение души от проклятия и вечных мук, в этот термин вкладывается более широкий смысл. Для многих христиан спасением было не только ожидание рая, но и земной опыт, ни с чем не сравнимое чувство освобождения. А то, от чего они освобождались, менялось: в его роли мог выступать просто страх адских мук после физической смерти, а могло и что-то еще, освободиться можно было от порабощающего влияния, например алкоголя, или от беспричинной тревоги и чувства вины. Само освобождение порой оказывалось эффективным. Для многих евангелических христиан вера неразрывно связана с моментом, когда они почувствовали себя «возродившимися» — вероятно, когда вышли вперед, чтобы на виду у всего собрания признать Христа своим Спасителем или во время последующего обряда крещения.
Пожалуй, нет ничего случайного в том, что религии, с которыми христианство конкурировало в годы своего становления, также подразумевали моменты преображающего освобождения. В II веке н. э. греческий писатель Луций Апулей описывал обряд инициации, который проводили приверженцы культа Исиды как «добровольную смерть и дарованное из милости спасение», способ «вторично родиться… и начать путь к спасению»[889].
Несмотря на художественный характер описаний, Апулей, по-видимому, обращается к своему опыту приверженца Исиды и Осириса, и приводит множество подробностей этого опыта возрождения. Вот рассказ о его первых попытках произнести молитву после многодневного ритуала, кульминацией которого должно было стать ощущение единства с Исидой:
Обливаясь слезами, голосом, прерываемым частыми рыданиями, глотая слова, я начал: «О святейшая, человеческого рода избавительница вечная, смертных постоянная заступница, что являешь себя несчастным в бедах нежной матерью… в жизненных бурях простираешь десницу спасительную, которой рока нерасторжимую пряжу распускаешь, ярость Судьбы смиряешь, зловещее светил течение укрощаешь… зажигаешь Солнце, управляешь Вселенной, попираешь Тартар»[890].
Обратите внимание, от какого множества напастей избавляет связь с Исидой: от угрозы ада, от всевозможных «жизненных бурь» и, в сущности, от первопричины несчастий; в те времена астрология была склонна к мрачному детерминизму, и религия могла процветать, пообещав людям избавление от судьбы, предсказанной им звездами. Отсюда и благодарность Исиде, которая «зловещее светил течение укрощает».
Вероятно, никогда не существовало религии, которая спасала людей от чего-то одного. И безусловно, в Древнем мире большинство религий, подобно этому культу Исиды, обращались к разным угрозам физическому и душевному благополучию.
Среди всего прочего, от чего религии могли спасать людей, значится обременительное ощущение собственного нравственного несовершенства — ощущение греховности. По-видимому, грех был неотъемлемой частью идеи спасения в раннем христианстве. Павел отводил этой теме центральное место на переднем плане. «Как Иудеи, так и Еллины, все под грехом, как написано: „нет праведного ни одного“»[891].
И уж, конечно, Павел не праведник. «Я плотян, продан греху. Ибо не понимаю, что делаю; потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю… А потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Ибо знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю»[892].
Исследователи не пришли к единому мнению о том, самооценка ли это Павла или же он говорит о состоянии человека в общем. Так или иначе, этот отрывок скорее всего соответствует его личному опыту.
В сущности, понимание того, как Иисус может разрешить его проблемы с грехом, могло стать решающим фактором в интеллектуальном прозрении Павла — том самом, которое превратило его в ревностного организатора ранней церкви. У Павла вдруг сложилось понимание. Один человек, Адам, проявил слабость и привнес в мир грех, а значит, и смерть человеческому роду, а теперь другой человек, Иисус, проявил силу и своей смертью предложил избавление от греха и смерти. Во всем этом был знак любви. Бог, которому люди издавна приносили жертвы, так любил человечество, что пожертвовал своим сыном. Так история с печальным концом, история якобы о Мессии, который кончил свою жизнь на кресте, превратилась в убедительную весть о спасении и вечной жизни.
Но для того кто намерен основать религию, которая могла бы стать самым эффективным механизмом для вербовки во всей мировой истории, притягательная весть — это лишь полдела. Эта весть должна не просто привлекать людей, а заставлять их вести себя так, чтобы поддерживать религиозную организацию и развивать ее. Например, полезно дать такое определение греха, чтобы стремление избежать его способствовало сплоченности и росту церкви.
Это мастерски проделал Павел. Обратимся к списку грехов, избегать которых он предписывает галатам: «Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ереси, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное». Только два из перечисленных — идолослужение и волшебство — относятся к теологии. Все остальное — это в первую очередь повседневная социальная сплоченность. Последние два, пьянство и бесчинство, делают людей ненадежными и непродуктивными членами общества. Три первых, половые излишества, приводят к тому, что собрание раздирает ревность, создают угрозу бракам прихожан. Остальные — вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ереси, ненависть, убийства, — явно способствуют расколу, являются отступлением от идеала братолюбия, занимающего центральное место в стратегии Павла.
Насколько настоятельно Павел призывал галатов избегать этих грехов? Перечислив их, он заключает: «Предваряю вас, как и прежде предварял, что поступающие так Царствия Божия не наследуют»[893].
Эта формула действенна: если не ведешь праведную жизнь, помогающую укреплению церкви, значит, не получишь вечной жизни в грядущем Царстве Божьем на земле. После поправок, которые мы видели у Луки — не получишь вечной жизни в уже существующем Царстве Бога на небесах — эта формула стала как нельзя более эффективной.
Можно было бы назвать это явление «нравственно обусловленной загробной жизнью», так как она ставит нравственность в прямую зависимость от блаженства после смерти, а эта нравственность, в свою очередь, дает силу самой церкви. Христианство воспользовалось этим стимулом, чтобы распространить Бога Израиля далеко за пределы Израиля, на религиозном рынке Римской империи, где ему было суждено процветать. Появление нравственно обусловленной загробной жизни стало важным переломным моментом в истории религии.
ПОЯВЛЕНИЕ НРАВСТВЕННО ОБУСЛОВЛЕННОЙ ЗАГРОБНОЙ ЖИЗНИ СТАЛО ВАЖНЫМ ПЕРЕЛОМНЫМ МОМЕНТОМ В ИСТОРИИ РЕЛИГИИ
Однако христианство никоим образом не приблизилось к этому моменту первым. Опять-таки возвращаемся к Осирису. Египетская притча о богатом злодее, душа которого осуждена на суде Осириса, имеет давнюю историю. Свод законов Осириса, то есть формула счастливой загробной жизни, был изложен более чем тысячей лет ранее, в главе 125 древнеегипетской «Книги мертвых». Эта «книга» представляет собой сборник текстов, призванный обеспечить благополучие в загробном мире, его составление продолжалось тысячу лет. Но в главе 125, появившейся во II тысячелетии до н. э., мы видим наглядный пример нравственно обусловленной загробной жизни. Эта глава объясняет покойному, что именно надо говорить, когда отстаиваешь право на спасение своей души перед судом богов во главе с Осирисом. Например,
Я не творил зла.
Я не думал ежедневно о работе, что должна быть сделана для меня.
Я не выставлял свое имя для почестей.
Я не пытался направлять служащих.
Я не преуменьшал бога.
Я не лишал обманом бедного человека его имущества.
Я не сделал того, что боги отвергают.
Я не поносил раба перед его господином.
Я не причинял боль.
Я не оставил никого голодным.
Я не вынудил ни одного человека заплакать.
Я не совершал убийства.
Я не отдавал приказа, чтобы совершилось убийство.
Я не воровал жертвы из храмов.
Я не лишал богов принадлежащих им приношений.
Я не уносил пирогов-финиху, принесенных для духов.
Я не
