версии джихада, — лишь часть загадки. Вторая — его оправдание. Как мы только что видели, даже в самых воинственных фрагментах Корана, найденных в мединских сурах, не сформирован прочный фундамент для подобного учения[1035]. К тому же многие стихи явно противоречат бескомпромиссной версии джихада — преимущественно относящиеся к периоду Мекки («у вас есть ваша религия, а у меня — моя»), но есть и мединские («нет принуждения в религии»)[1036].
Изобретение джихада
Как создали учение о джихаде его творцы? Если Коран — действительно слово Бога и само по себе не содержит подобного учения, каким образом более поздние мусульманские мыслители ухитрились протолкнуть в него идею, что джихаду даровано божественное благословение? В основном с помощью двух интеллектуальных маневров.
Первым стало жизненно важное решение исламских правоведов, касающееся внутренних противоречий в Коране. Они постановили, что чем позднее Мухаммад произнес стих Корана, тем больше вероятность, что этот стих отражает непреходящую волю Бога[1037]. Так в толковании наметилось смещение в сторону воинственности, поскольку ранним сурам, произнесенным в Мекке, была в большей мере свойственна толерантность.
Во-вторых, создатели учения о джихаде не ограничились Кораном. Они обратились к хадисам — изречениям Мухаммада, передаваемым устно. Здесь им было из чего выбирать: ассортимент высказываний, якобы произнесенных Мухаммадом, был на редкость богат.
Например, что ответил бы Мухаммад на просьбу перечислить основные ценности ислама? Первый вариант относится к фрагменту хадисов, переданному человеком по имени Абдуллах бин ‘Амр: «Один человек спросил пророка: „Какое проявление ислама является наилучшим?“ Он ответил: „(Лучшее состоит в том, чтобы) ты кормил (людей) и приветствовал тех, кого знаешь и кого не знаешь“». Второй вариант, из хадиса, рассказанного человеком по имени Абу Хурайра, гласит: «Посланника Аллаха спросили: „Какое дело является наилучшим?“ Он ответил: „Вера в Аллаха и Его посланника“. (Его) спросили: „А после этого?“ Он ответил: „Борьба [джихад] на пути Аллаха“»[1038].
Для честолюбивого джихадиста предпочтительнее второй вариант.
Разумеется, могло быть и так, что Мухаммад в разном настроении произнес и то, и другое, отвечая, в сущности, на один и тот же вопрос. Но утверждать это нет оснований. Прежде чем хадисы были наконец записаны, они передавались исключительно из уст в уста гораздо дольше, чем Коран[1039]. Этот длительный этап изменчивости представлял немало возможностей людям, которые хотели сделать свои излюбленные доводы более убедительными с помощью пророка. Это не значит, что мы имеем дело с сознательной нечестностью. Просто память — забавная штука, как и процесс, в ходе которого люди решают, чьи и которые воспоминания достойны считаться истинными.
Вот, например, высказывание о джихаде, приписываемое Мухаммаду, но записанное не ранее, чем через сто лет после его смерти: «Мне приказано сражаться со всеми людьми, пока они не скажут „нет Бога кроме Аллаха“»[1040]. Если Бог и вправду отдал такое повеление Мухаммаду, вопрос о том, было ли учение о джихаде дано свыше, мог быть исчерпан, ведь предписание «сражаться со всеми людьми» носит универсальный характер. Но любопытен сам факт, что Мухаммад сообщил об этом повелении Бога, тогда как в самом Коране, в сделанной в реальном времени записи всего, что Бог повелел Мухаммаду говорить и делать, об этом нет ни слова. А незначительным его посчитать нельзя.
Джихад без Корана
С одной стороны, удивительно то, что джихад, учение, которое на протяжении стольких лет мусульманские мыслители воспринимали так серьезно, не имеет прочного фундамента в источнике высказываний Мухаммада, — а следовательно Бога, — который те же мыслители считают наиболее достоверным. С другой стороны, удивляться здесь нечему. Мораль, единая для всех авраамических религий, гласит, что любым писаниям можно найти самые разнообразные применения.
МОРАЛЬ, ЕДИНАЯ ДЛЯ ВСЕХ АВРААМИЧЕСКИХ РЕЛИГИЙ, ГЛАСИТ, ЧТО ЛЮБЫМ ПИСАНИЯМ МОЖНО НАЙТИ САМЫЕ РАЗНООБРАЗНЫЕ ПРИМЕНЕНИЯ
Однако новость о податливости писаний относится не только к плохим, но и к хорошим. Да, увидев, что ваши интересы пересекаются с интересами другой группы, можно оправдать неприязнь с помощью священного текста. Но если в ваших интересах сотрудничать с другой группой, может оказаться, что ваш Бог накладывает на такое сотрудничество ограничения.
Другой конец этой палки можно продемонстрировать на примере преемников Мухаммада, когда исламская империя разрослась и часть ее границ стабилизировалась. К началу 800-х годов, всего через несколько десятилетий после того, как мусульманские мыслители разделили мир на «дом ислама» и «дом войны», один видный исламский правовед провозгласил, что есть и третий дом — «дом перемирия, или соглашения»[1041]. А к концу 800-х годов еще один исламский мыслитель назвал войну во имя ислама «малым джихадом» и заявил, что «большой джихад — это борьба против самого себя»[1042]. Как мы уже видели, идея двух разновидностей джихада согласуется с различным применением этого термина в Коране. Но по каким критериям определять, какой из них большой, а какой малый? Хадисы в помощь! Согласно одному свидетельству, Мухаммад сам объяснял мусульманам, возвращающимся с войны: «Вы вернулись с малого джихада к большому». Правда, это свидетельство появилось поздновато, но лучше поздно, чем никогда.
Особенно важное место в учении занимала фард аль-кифайя — идея, согласно которой джихад является обязанностью, но не индивидуальной, а коллективной[1043]. Так что если вести войну на какой-либо территории было нецелесообразно, там можно было жить мирной, но благочестивой жизнью, утешаясь тем, что где-то некие мусульмане сражаются за ислам.
Все эти факторы умеренного влияния были заложниками судьбы. Они могли преобладать в условиях, когда сотрудничество или хотя бы мирное сосуществование с соседями выглядело благоприятным, однако положение вещей всегда могло измениться. Когда на мусульман нападали, джихад из фард аль-кифайя превращался в фард аль-айн — обязанность, возложенную на каждого мусульманина. Так, когда христианские крестоносцы достигли Сирии, в трактате, обнародованном в Дамаске, объявлялось наступление времени фард аль-айн[1044]. Как всегда, переход от ненулевой к нулевой сумме мог изменить характер религии.
Цена терпимости
Пластичность учения о джихаде была очевидна как на исламских территориях, так и за их границами. Хотя превращение всего мира в «дом ислама» должно было подразумевать обращение всех и каждого в ислам, эта цель, если она и составляла когда-нибудь часть джихада, просуществовала недолго. Чем больше неверующих покоряешь, тем яснее, что их непрекращающийся антагонизм вряд ли будет ценным приобретением, и тем менее привлекательна перспектива пробудить в них гнев принуждением к переходу в другую веру. Если приходится управлять целой империей, чем меньше в ней трений, тем лучше.
Здесь опять полезные рекомендации можно найти в Писании — главное, как следует поискать. В кораническом стихе, в наибольшей степени напоминающем призыв к джихаду глобальных масштабов, также есть важная лазейка. Он начинается словами: «Сражайтесь с теми из людей Писания, которые не веруют ни в Аллаха, ни в Последний день, которые не считают запретным то, что запретили Аллах и его Посланник», но заканчивается так: «пока они не станут собственноручно платить дань, оставаясь униженными»[1045]. В итоге, деньги способны заменить теологическую преданность.
В этом нет ничего нового. Древние империи разрастались, насколько это было возможно, и требовали дань с вассальных государств. Собственно, в том числе и ради этого создавались империи. Так было в Римской империи и в двух других, территории которых затем достались исламу — Персидской империи и восточной наследнице Римской — Византийской империи. Поэтому подданных зарождающейся исламской империи дань, которой их обложили, не сбивала с толку.
В сущности, некоторые христиане предпочитали новых сюзеренов-мусульман прежним, христианским. Византийская империя преследовала еретические христианские секты, в то время как для мусульман любой христианин был христианином, и пока еретики платили дань, они могли поклоняться своему богу так, как считали нужным. В этой ситуации выигрывали обе стороны: ранее угнетенные христиане получали свободу и платили за нее цену, которую считали приемлемой, а мусульманские правители обретали мир в своих владениях и вдобавок надежный источник доходов. Кстати, в 700 году мусульманские правители запрещали обращение в ислам, чтобы эти доходы не снизились[1046].
Преемникам Мухаммада приходилось прибегать к сложному маневру: объявлять войну людям из-за их религии, а вскоре после завоевания демонстрировать прилив толерантности. К счастью, подмогой им была неоднозначность Корана. Они ссылались на Коран, запрещающий «принуждение к религии» — фрагмент, который, вероятно, отступал к самой границе сознания в процессе завоевательной войны, когда в голову приходили гораздо более резкие строки[1047].
Кроме того, существовали гораздо более гибкие хадисы. Правя неверующими, мусульмане вспоминали, что Мухаммад сказал: «Если они обратятся в ислам — хорошо, если нет — останутся (в прежней вере); ислам воистину широк»[1048]. Этот же человек якобы говорил: «Мне приказано сражаться со всеми людьми, пока они не скажут „нет Бога кроме Аллаха“».
В некоторых случаях между этими утверждениями нет противоречия. Такие подданные, как иудеи, на самом деле верили, что нет бога, кроме Бога, хотя и не обращались в ислам. То же самое относилось к христианам (несмотря на то что их монотеизм выглядел несколько подозрительно ввиду божественности Иисуса). Завоевание больших христианских территорий Сирии и Египта, таким образом, почти не потребовало внесения поправок в учение. «Людям Писания» было позволено исповедовать свою веру.
А что же с завоеванием персидских земель? Здесь толерантное отношение к местной вере, зороастризму, была проявлено творчески. Ведь у зороастрийцев отсутствовали писания, посвященные авраамическому богу, следовательно, их никак нельзя считать «людьми Писания». Нет, постойте: священные тексты, книга Авеста, у них все-таки была, значит, в каком-то смысле они могли считаться «людьми Писания», по крайней мере, «людьми неких писаний». Вывод: они тоже вправе рассчитывать на толерантное отношение![1049] Позднее, когда мусульмане в ходе завоеваний проникли глубоко в Азию, оказалось, что и там есть возможность распространить ту же идею — дань в обмен на толерантность — на буддистов и индуистов[1050]. А мусульманские правители в Африке решили, что и к политеистам можно проявить терпимость.
В итоге основной образ действий исламского государства был таким же, как у большинства древних империй: сначала покорить, затем обложить данью. А для упрощения сбора дани требовался мир по всей империи, будь то Pax Rотапа или Рах Islamica.
С течением веков исламская толерантность по отношению к христианам и иудеям (как и христианская толерантность по отношению к мусульманам и иудеям) претерпевала колебания. Когда в практику вошло добровольное обращение в ислам — иногда с целью избежать уплаты дани, иногда ради карьерных достижений, — численность христианского населения сократилась до таких пределов, что мусульмане больше не считали необходимым поддерживать с ним добрые отношения. Эти перемены, по-видимому, стали мотивацией для принятия ислама. Иудеи, менее склонные к обращению, хранили верность своей религии и порой подвергались преследованиям. Но в целом, как отмечал исследователь Клод Каэн, на протяжении веков ислам выказывал к иудеям большую терпимость, нежели христианская Европа[1051].
Тем временем новые интерпретации джихада продолжали появляться, в зависимости от обстоятельств оказываясь то
