мог безбедно жить в Риме, в отведенном ему помещении бывшего императорского дома. Здесь он написал на греческом языке книгу о восстании — «Иудейская война». Он написал ее, чтобы оправдать себя и римлян, чтобы представить разбойниками тех, кто отстаивал свободу…
Но странное дело. Иосиф Бен-Маттафий, отрекшийся от своего имени, от своего языка, от своей страны, не смог забыть о прошлом своего народа… Он написал большую книгу «Иудейские древности» — Историю еврейского народа до начала Иудейской войны.
Тринадцать лет писал Иосиф Флавий «Иудейские древности», тщательно изучив для этого многочисленные произведения, ныне уже потерянные. Его рассказ подробен, хотя и суховат, лишен того пафоса, которым пронизана «Иудейская война». На страницах «Иудейских древностей» оживают многие из тех лиц, которые уже знакомы нам по Евангельскому рассказу: Император Тиберий, правитель Иудеи Ирод-Антипа, первосвященник Иерусалимского храма Каиафа, римский прокуратор Понтий Пилат. Иосиф рассказывает о пренебрежении Пилата к еврейским обычаям, о возмущениях местного населения в Иерусалиме и других местах, о суровых расправах с восставшими.
На страницах 19-й книги «Иудейских древностей» мы встречаем Иисуса Христа: «Около этого времени, — читаем мы вслед за повествованием Иосифа об избиении Пилатом безоружной толпы в Иерусалиме, — жил Иисус, Человек мудрый, если Его вообще можно назвать человеком. Он совершил изумительные деяния и стал наставником тех людей, которые охотно воспринимали истину. Он привлек к Себе многих иудеев и эллинов. Он был Христос. По настоянию наших влиятельных лиц Пилат приговорил Его к кресту. Но те, кто раньше любил Его, не прекращали этого и теперь. На третий день Он вновь явился им живой, как возвестили о Нем и о многих других Его чудесах Богодухновенные пророки.
Поныне еще существуют так называемые христиане, именующие себя, таким образом, по Его имени».
Эти слова Иосифа с давнего времени привлекают внимание церковных историков — уже Евсевий цитировал их. Да и не удивительно: ведь Иосиф, верующий еврей, греческий писатель, придворный римских императоров, свидетельствует о жизни Иисуса, называет Его Христом и передает о Нем рассказ, как две капли воды сходный с Евангельской повестью. Иосиф жил в Палестине, и лишь одно поколение отделяет его от времени Тиберия, когда, согласно Евангелий, был казнен Иисус Христос».
Мнение о том, что «вставки» внесены и в книги языческих авторов само собой отпадает. Какой христианин мог так писать о христианах и о Христе, как у Тацита в его «Анналах»? Клеймить таким позором учение Христа и так бесстыдно клеветать на христиан, своих единоверцев, преследуя лишь одну цель — доказать историческую суть Иисуса. Христианин не мог бы пойти на это, потому что такое средство не оправдывает цели.
А вот что пишет М. М. Кубланов, кандидат исторических наук:
«Как показало время, проблема интерполяций (вставок) — деликатная проблема. Она требует крайней осторожности и очень выверенных суждений, поскольку иногда тирания установившихся представлений накладывает на такие оценки свою печать».
А. Каждан ставит под сомнение свидетельство о христианах у Тацита тем, что тот приводит выражение «что в 60-е годы в Риме уже имелось «огромное множество христиан», как мы уже видели, он сам себе отвечает свидетельством Плиния Младшего, который говорит, что «христиан приводили в большом количестве».
Здесь же А. Каждан ставит еще один вопрос: «В чем «признавались» христиане?»
По И. М. Гревсу это место у Тацита переведено «которые не скрывались».
Советский профессор И. М. Гревс объясняет и причину ненависти к христианам со стороны римлян, а также доказывает, что «манеры и стиль» «приведенных эпизодов» являются «литературными приемами и писательским талантом» Тацита, которые он применял в драматических сюжетах.
Вот полное его свидетельство:
«Нерон устрашился бунта и постарался отвести от себя грозные подозрения. Подосланные им агитаторы стали рассказывать, что Рим зажгли христиане. Проникшая в то время в Рим и заметно распространявшаяся чужестранная секта из Иудеи, которая держалась от всех особо, отрицала римских богов, чуралась античной культуры и обычаев и совершала тайно обряды своего культа, вызывала, пока глухую, вражду в массах и презрительное отношение в образованных классах. (Враждебная отчужденность, в которой жили христиане в Риме, давала повод подозревать христиан в злых замыслах, дурных нравах и необычайных преступлениях.) Приспешникам Нерона не трудно было разжечь ненависть против неведомых пришельцев в расстроенных и возбужденных множествах: те обрушились на христиан, а Нерон подстрекнул разбушевавшиеся злые страсти. Разразился погром и Нерон потворствовал рассвирепевшей стихии. Так или иначе, но ему удалось отклонить от себя опасность народного гнева.
У Тацита находим следующий рассказ: «Зловредное суеверие стало плодиться не только в Иудее, где самое зло возникло, но и в городе Риме, куда именно со всех концов земли притекает, и где множится все постыдное. Сначала были схвачены те из них, которые не скрывались. По их указаниям обнаружено было очень большое число, и они были уличены не в злодейском поджигательстве, а в «ненависти к человеческому роду». Над ними произносились смертные приговоры, но, и умирая, они подвергались издевательствам, будто бы для забавы толпы. Их одевали в звериные шкуры и отдавали на растерзание псам. Их вешали на крестах, иногда зажигали как факелы, чтобы, когда день темнел, они освещали ночь. Нерон представил для такого зрелища свои сады (на Ватиканском холме), а сам одновременно устроил игры в цирке, лично вмешивался в толпу и в одежде возницы правил конями». Тацит прилагает к этому жуткому описанию такой вывод: «Хотя христиане и были преступны и заслуживали строгого наказания (Тацит не поясняет, каковы были их преступления, будто бы достойные «высших кар»), тем не менее они вызывали сострадание за мучения, которым их предавали, так как они гибли не для общей пользы, а в удовлетворение свирепости одного человека и в угоду ему» (Анналы, гл. 15, § 44).
Приведенные эпизоды из «Анналов» дают нам выразительный образец манер и стиля Тацита, когда он своим писательским талантом и литературными приемами обрабатывает драматические сюжеты: сжатость и сдержанность, при ясно ощущаемом эмоциональном участии самого автора в том, о чем он повествует, отсутствие напыщенной риторики, выразительная искренность и благородный тон высказываемых замечаний. Такие особенности проявляются у него при изображении событий войны, ее успехов и катастроф, дворцовых переворотов, народных волнений и, как здесь, актов тирании цезарей и насилий толпы»
И, в заключение, еще раз приведем слова Арчибалда Робертсона: «Факт заключается в том, что ни один из античных авторов, высказывания которых нам известны не сомневался в историческом существовании ИИСУСА».
«Все, дошедшие до нас свидетельства евреев и язычников, равно, как и доказательства, вытекающие из самого текста синоптических Евангелий, говорят против теории мифа…»
«В свете данных материалов тезис мифологической школы о «молчании века» — молчании античных писателей первого века христианства о Христе — представляется мало обоснованным. В данном случае скудость и немногочисленность сведений отражают подлинную историческую перспективу: истоки христианства и исторические персонажи, стоящие во главе его, оказываются для современного им античного мира явлением ничтожным и в общем почти незамеченным. В тех же случаях, когда античный автор, будь то Плиний, Тацит или Светоний, в какой-нибудь связи уделяет им несколько строк, он неизменно аттестует это движение как «безмерно уродливое суеверие».
Даже для Иудеи, страны, где зародилось христианство, самое начало этого движения — явление, по-видимому, вполне заурядное, особенно, если вспомнить бесконечную череду проповедников, чудотворцев, пророков, бунтарей, исполненных мессианских чаяний и религиозного фанатизма, которые проходят перед нами в исторических повествованиях Тацита и Иосифа Флавия».
Такие свидетельства дает нам история.
И еще: «Тацит одно время занимал пост наместника провинции Азии, которая была крупным очагом первоначального движения христианства. Все это побуждает внимательно вслушаться в показания Тацита.
В этом отрывке хронология, имена, территория — все отвечает историческим фактам. Наконец, язык, стиль, фразеология абзаца о христианах ни в малой степени не отличаются от остальных разделов книги. Однако, несмотря на это, свидетельство Тацита оказалось на некоторое время выброшенным из научного оборота, поскольку сторонники гиперкритического направления сочли его христианской подделкой.
Так, подозрению подвергалось само местоположение отрывка в общей композиции «Анналов», поскольку Тацит будто бы должен был поместить его не здесь, в рассказе о правлении Нерона, а раньше, там, где он описывает правление императора Тиберия (при котором христианство зародилось).
Указывалось также, что высоко стоявший при дворе сановник и писатель, Тацит, не стал бы в своем произведении упоминать какого-то второстепенного чиновника императорской администрации, прокуратора маленькой провинции — Понтия Пилата, он-де и знать о нем не мог.
Новые поколения исследователей не приняли аргумента «нелогичности» местоположения отрывка. Он вполне соответствует логике тацитовского рассказа: автор упоминает христиан не самих по себе, а лишь в связи с поджогом Рима при Нероне. Столь же произвольно и утверждение, что Тацит не стал бы в своем сочинении упоминать Понтия Пилата. Как можно это знать?
В данной связи хочется напомнить о находке в 1961 году при раскопках Кесарии Иудейской обломка каменной плиты с латинской надписью I века, где упоминается имя Понтия Пилата. В надписи он именуется не прокуратором, как у Тацита, а префектом. И это малое обстоятельство было некоторыми авторами истолковано как новое доказательство подложности тацитовского текста: такой осведомленный автор, утверждали они, не мог бы допустить этой ошибки.
Таким образом, в арсенале сторонников интерполяции оказались два взаимоисключающих аргумента. По одному — Тацит не мог знать даже имени Понтия Пилата. По другому — он не мог не знать даже частностей его служебной карьеры. И всего курьезнее, что эти разнонаправленные стрелы имели задачей поразить одну и ту же цель — доверие к тацитовскому свидетельству.
Несостоятельность идеи о подложности отрывка выступает и при общем рассмотрении текста. Например, как объяснить, если приписать этот отрывок христианскому интерполятору, что тот в столь резких, чернящих, даже оскорбительных выражениях характеризует религию, исповедником которой являлся сам? И каким талантливым ученым-лингвистом, текстологом и т.п. — он бы должен быть, чтобы так неотличимо, скрыв «отпечатки пальцев» другого века, подогнать свою фальшивку под остальной авторский текст? На эти вопросы едва ли можно найти ответ.
Шли годы, и гиперкритика после пережитого ею «бума» стала все больше обнаруживать себя как тупиковое направление, как преграда в познании подлинных реальных событий прошлого. Разрастался поток историко-археологических открытий, разрабатывались все более тонкие методики конкретного анализа, и старое направление постепенно заглохло. В новых крупных работах и зарубежных и отечественных авторов, например, в послевоенных советских академических изданиях трудов Тацита, Плиния Младшего, Светония вопрос о подложности рассмотренных текстов уже полностью снят…
Как это теперь определилось, Иосиф Флавий, ближайший современник зарождавшегося христианства, был осведомлен об этом движении и писал о нем».
Археология свидетельствует в пользу историчности Христа
В свое время в иностранных газетах появился перевод исторического документа о кончине Иисуса Христа, который и приводим по газете «Трудовая копейка»:
«В часовне Назарета…, случайно найдена доска с гравированной надписью.
