лишь доверить их души Богу.
Они тепло говорили с ним, хлопали его по плечу и убеждали, что завтра он выпьет с ними бутылочку вина, смеясь над своими предчувствиями, но ничто не могло разубедить его от печальной уверенности в их скором конце. Он провёл их по дому (где Анри пришёл в восторг от великолепных образцов замечательной старинной мебели), обратил их внимание на портрет барона в гостиной, а затем показал им длинную комнату на первом этаже, служившую барону кабинетом, и то самое кресло, в котором он покончил самоубийством.
Прежде чем уйти, они всучили ему обещанные деньги, но как он в них ни нуждался, он принял их с явной неохотой, сказав:
– Господа, для меня это удача, и всё же я чувствую, что не должен их брать, потому что уверен, что это цена ваших жизней, и кто знает, может быть также и ваших бессмертных душ. Мсье барон был злым человеком, и кто знает, что случается с его жертвами?
Они оставили его, невольно впечатлённые его непреодолимо мрачным настроением и отчаянием, хотя и улыбались, беседуя о предстоящем приключении. Так что они продолжили свой путь в очаровательный маленький городок и сели подкрепиться тем, что им могла предложить блестящая маленькая гостиница. Они договорились вернуться в странный дом в полдесятого, а пока что не было ещё и шести.
У Шарля, как мы сказали, по соседству были друзья, которых он хотел навестить; он указал Анри их дом, когда они спускались в городок с холма. Анри не был с ними знаком, а, кроме того, ему нужно было срочно написать кое-какие письма, что послужило ему поводом не сопровождать Шарля. Вскоре последний вернулся с тёплым приглашением на обед для обоих туристов, но Анри ещё не окончил своих писем, так что он уговорил Шарля отправиться одному с извинениями, но обещал зайти за ним в полдесятого, поскольку дом его друзей был, в общем-то, по пути в неспокойное шато и был лишь чуть в стороне от дороги туда от гостиницы. С этим Шарль опять отправился к своим друзьям, тогда как Анри заказал себе в гостинице небольшой обед и опять сел писать свои письма.
Как раз, вовремя пообедав, окончив и отправив свои письма, за несколько минут до полдесятого он отправился к указанному Шарлем дому. Когда он писал, его мысли были полностью заняты работой, но теперь, когда он был от неё свободен, на горизонте замаячило приключение, в которое он был готов пуститься, и он не мог не признать, что теперь, когда спустиась ночь, оно выглядело куда менее приятным и героическим, чем казалось в тёплом свете летнего вечера.
Он даже сознавал полуоформившееся желание сбежать и лечь в уютную кровать маленькой чистенькой гостиницы, но отогнал эти закравшиеся мысли, убедив себя, что нельзя упускать эту великолепную возможность. И ещё больше на него подействовал такой довод: как можно быть столь эгоистичным и разочаровать Шарля, который пусть не столь бурно выражал своё желание, но столь же хотел участвовать в этом приключении, как раньше и он сам. Он достаточно цинично признался себе, что определённо нервничает, и будь он один, он бы сразу же отказался от этого предприятия, но с ободрением и поддержкой своего более флегматичного друга он мог бы с честью пройти через это всё. Но его мысли всё равно возвращались к мрачной судьбе четырёх его предшественников, и он спрашивал себя, нервничал ли кто-нибудь из них так же, как он.
Вскоре он прибыл к указанному дому, и там, в тени маленького портика над лестницей перед входной дверью, он увидел ожидавшего его уже Шарля, который, будучи пунктуальным и, очевидно, не желая терять времени, не стал дожидаться в доме, а уже попрощался с хозяевами и закрыл за собой дверь. Анри тепло приветствовал его, но, как ему показалось, Шарль едва ответил, спускаясь по ступенькам. Ночь была не очень тёмной, но всё же Анри не удалось толком разглядеть лицо своего друга. Взглянув ему в лицо, он немногое смог увидеть, но всё же ему показалось, что Шарль, похоже, не в себе: он был рассеян, погружён в свои мысли, а в коротких ответах на вопросы Анри сквозила какая-то угрюмость.
После нескольких безуспешных попыток вывести его на оживлённый разговор, Анри тактично оставил его в покое, иногда делая лишь замечания на маловажные темы, не требовавшие ответа. Он решил, что наверно ему испортила настроение какая-то неожиданная неприятность, приключившаяся в доме друзей, а может быть, он услышал плохие новости. Но Анри не стал дальше расспрашивать, в чём дело, будучи уверен, что друг поделится с ним этим, когда сочтёт нужным. Его собственные ощущения тоже были далеки от приятных. Его нервозность, похоже, росла, и он чувствовал, как будто что-то медленно, но верно вытягивает из него силы, храбрость, саму его жизнь. Никогда раньше он не чувствовал себя так некомфортно и так странно.
Так что их путь к дому с привидением был довольно молчаливым. Когда они постучались в дверь сторожки старого попечителя, он встретил их новыми бурными протестами и сожалениями, сказав, что чем больше он думает об этом плане, тем больше чувствует, что не должен в нём участвовать. Он даже дошёл до того, что предложил вернуть им деньги, объявив, что не сможет примириться со своей совестью, приняв их. Однако Анри опять стал его ободрять и убеждать, что всё будет хорошо, и когда завтра они встретятся живыми и здоровыми, он даже ещё немного добавит к тому весьма щедрому приношению, которое уже сделал.
Старый сторож запротестовал, уверяя двух друзей, что они ему и без того переплатили, и что если им действительно посчастливится сохранить свои жизни и свой рассудок, для него будет достаточной радостью увидеть их наутро живыми и здоровыми. Анри был тронут озабоченностью старика, сердечно пожал ему руку и пожелал спокойной ночи. Шарль же всё это время оставался на заднем плане, практически ничего не говоря – за исключением того, что было уж совсем необходимо. Очевидно, мрачное его настроение не совсем ещё прошло, и Анри удивлялся, что же за причина смогла всего за несколько часов так радикально переменить настроение друга.
Они отперли дверь, вошли в этот большой заброшенный дом, и с помощью тусклого фонаря, которым они запаслись заранее, без труда нашли путь в кабинет покойного барона. Это была любопытная комната, выдающаяся в сад с одной стороны дома, как иногда делают биллиардные, что наводило на мысль, что она была пристроена позже и не входила в первоначальный проект. Она была длинная и узкая, с многочисленными створчатыми окнами с каждой из сторон по длине, открывавшимися до самого пола; тогда как каждый из концов комнаты был почти полностью занят гигантскими зеркалами, трюмо. Это производило примечательный эффект: если смотреть вдоль комнаты, получалась иллюзия, будто она продолжается в обоих направлениях до бесконечности, и всё в ней находящееся повторялось снова и снова в бесконечной перспективе. Там было множество разнообразной мебели, а в каждом из четырёх углов стояли рыцарские латы, так, как будто в них кто-то был. В центре стоял большой и снабжённый всем необходимым письменный стол, перед которым стояло кресло барона – то самое, в котором он совершил самоубийство.
Наши друзья упросили старика, чтобы он заранее приготовил для них лампу, и скоро они её зажгли. Однако комната была такая большая, что для уютного её освещения потребовалось бы двадцать таких ламп, так что отдалённые углы её оставались во мраке, навевая соответствующие мысли. Бесконечное отражение света в огромных зеркалах давало жутковатый эффект. Там стоял густой затхлый запах, всегда сопровождающий комнаты, которые стояли долго закрытыми, и Анри уже стал остро ощущать чувство дискомфорта и тоски по удобной, прозаичной гостиничной комнате XIX века.
К тому же он ощущал всё большую слабость; он чувствовал то, что, должно быть, чувствует муха, когда паук высасывает всю её кровь, оставляя одну пустую оболочку. Ясно, что признавать этого не хотелось, так что он пытался скрыть свои сомнения лёгким разговором, пытаясь разговорить Шарля и вывести его из подавленного, по-видимому, расположения духа. Ему удалось получить только очень краткие ответы; было очевидно, что Шарль пребывает всё в том же настроении: фактически, казалось, что он погрузился в него ещё глубже. Теперь, когда Анри мог видеть его яснее в ярком свете лампы, странность внешнего вида и поведения производила на него ещё большее впечатление. Похоже, Шарль сам в какой-то мере это сознавал и старался избегать света. Он растянулся на диване и долгое время оставался там неподвижно, лишь односложно отвечая на оживлённые замечания своего друга.
Со временем, однако, эта странная безучастность сменилась столь же странным беспокойством – он внезапно вскочил с дивана и принялся расхаживать туда и сюда по комнате, подобно дикому зверю в клетке. И Анри стало казаться, если конечно это была не игра воображения, что сравнение с диким зверем – более чем просто сравнение. Это была не просто неуёмная ходьба туда-сюда – поведение друга, обычно мягкое и мирное, было проникнуто какой-то свирепостью, которую приходилось подавлять. Анри не мог понять своих собственных чувств и пытался отбросить их как смехотворные, но эта непрестанная ходьба стала уже в такой степени действовать ему на нервы, что он был вынужден попросить своего друга прекратить. Последний едва его понимал – по крайней мере, пока не пришлось повторить эти слова не один раз, – и тогда со странным, нетерпеливым восклицанием он снова бросился на диван, однако, уже не затем, чтобы пребывать в апатии, ибо было очевидно, что его неуёмность никуда не делась, и он не мог оставаться в одной позе дольше нескольких секунд.
Всё это заставляло Анри чувствовать себя определённо не в своей тарелке, он понимал, что никакое обычное происшествие не способно было вполне объяснить эту перемену, и начал бояться, что на друга напала какая-то болезнь. Лучше бы ему было не проявлять такой охоты ввязываться в это приключение, подумал он, ибо, как уже говорилось, вера в счастливое его завершение основывалась и на присутствии и помощи его друга, а теперь с ним произошло что-то странное, и на него, по-видимому, надеяться было уже нельзя. Однако полночь, когда предположительно должен был явиться барон, быстро приближалась, и он решил, как только этот ведьминский час минет, отвести своего друга в гостиницу и уложить в кровать, а если на следующее утро не наступит заметного улучшения, обратиться к местному врачу.
Тем временем возбуждение Шарля становилось всё более несдержанным; он снова вскочил и
