полностью соответствует данному определению, и это, пожалуй, основная причина, почему столь немногие понимали и ценили его и почему он был распят. Он поклонялся Божественной Истине. Ни один теософ, будь то язычник или христианин, еврей или представитель другой нации, никогда не станет отвергать идеалистического Иисуса или отказываться почитать того, кто в течение своей жизни являясь одним из благороднейших и величайших из людей, посмертно был низведен до уровня самых незначительных божеств мирового пантеона. Теософы отказываются признавать только того Иисуса Христа, который был неправильно понят и искаженно показан в экклезиастических евангелиях. Верные знаменам Всемирного Братства, теософы всегда готовы принять незамутненную истину, преклониться перед человеком любой национальности или вероисповедания, который, будучи всего лишь смертным, прокладывая путь вперед и добиваясь очищения собственными усилиями, поднялся до высот измышленного персонального Бога. Но они всегда будут отказываться почитать или даже признавать добродетели и праведность внешнего космического божества. Ибо если оно является всем тем, что ему приписывают теисты и христиане, тогда у него нет никаких личных заслуг.
Если «бог» существует от вечности и в вечности, будучи кульминацией всех совершенств на небесах и на земле, тогда совершенство является его врожденным качеством; а какие личные заслуги могут быть у сущности, не поддающейся искушению и не впадающей в грех? Вместо того, чтобы воздавать почести такому богу, истинные теософы, отвергающие чудеса и сверхъестественное, испытывают потребность в обратном: сделать ему выговор и спросить его, почему, являясь квинтэссенцией Блаженства и Совершенства, он сотворил человека всего лишь «номинально» по своему образу и подобию, а в действительности сделал его таким беспомощным и несчастным, таким греховным и несовершенным? Как сказал Бученен: «Всемогущий Дьявол! Кто будет судить тебя в твой судный день?»
Разумеется, за такие высказывания можно получить упрек в «богохульстве». Но нам кажется, что подвергать логическому анализу персонального Бога, который, как мы утверждаем, является порождением человеческого ума, не более кощунственно, нежели анатомировать нравственное содержание и физиологическое строение человека, созданного Богом по своему физическому образу, ибо вряд ли можно говорить о духовном «подобии» при виде морального облика среднего грешного представителя нынешнего человечества.
Итак, теософы всегда будут уважать, восхищаться и даже следовать примеру истинного «слуги Христа». Но они всегда будут открыто презирать лицемерных христиан, не обладающих ни одною из христианских добродетелей, — таких, например, как мнимые проповедники, лицедействовавшие в недавнем судебном процессе «Пигот против Хасти». Можем ли мы, теософы, испытывать иное чувство, кроме отвращения к тем христианам — важным персонам и мелким сошкам, которые принимали участие в этой самой мерзкой узаконенной трагикомедии? Избави Бог от таких христиан. Вероятно, им надлежит быть в первых рядах псевдохристиан, но никак не среди теософов, даже посредственных.
О РАЗНОМ
[Комментируя утверждение в статье «Совет свами» о том, что некоторые высшие ступени медитации позволяют человеку лицезреть «Всемогущего, Вселенского, Всезнающего и Всеславного Бога», Е.П. Блаватская отмечает:]
Кого бы мы ни увидели, в лучшем случае это окажется собственным божественным принципом человека, его лучезарным Атманом, но не богом или Ишварой, который, как то прекрасно доказал Капила, если он Безличный и Бесконечный, то не может быть видим, а если же он личный и, следовательно, конечный, то не является «вселенским» духом.
Нас обвиняют в пропаганде идей, которые могут удивить даже «среднего» буддиста. Мы вполне это допускаем; я даже могу добавить, что средние брахманы могут быть столь же обескуражены. Мы никогда не говорили, что мы буддисты или брахманы, в смысле их популярной экзотерической теологии. Будда, восседающий на лотосе, или Брама, с любым количеством тератологических рук, волнуют нас так же мало, как и католическая Мадонна или христианский личный Бог, взирающие со стен и потолков соборов. Но ни Будда, ни Брама не являются для своих верующих олицетворением тех идей, что представлены католическими иконами, которые мы считаем просто богохульными. В этом отношении, кто осмелится сказать, что христианство, вместе со своей хваленой цивили¬зацией, переросло фетишизм Фиджи? Когда мы видим христиан и спиритуалистов, столь легкомысленно и самодовольно рассуждающих о Боге и материализации «духа», нам хочется, чтобы они хоть немного разделяли благоговейные идеи древних ариев.
Мы не пишем для «средних» буддистов или каких-либо других средних людей. Но мне было бы крайне интересно сравнить любого веротерпимого буддиста или брахмана с лучшими метафизиками Европы, дабы сопоставить их взгляды на Бога и человеческое бессмертие.
Конечное, абстрактное определение этого — на¬зовите его, как хотите: Богом, силой, принципом — всегда останется тайной для человечества, пусть да¬же оно и достигнет высочайшего уровня интеллектуального развития. Антропоморфические идеи спиритуалистов относительно духа являются прямым следствием антропоморфических концепций христиан о Боге. Одно настолько непосредственно вытекает из другого, что «Скрутатор», в качестве аргумента против дуады-младенца и потенциального бессмертия, ссылается на Иисуса, «мудрость которого росла по мере роста его мозга».
Христиане называют Бога Бесконечным, а затем наделяют его всеми конечными атрибутами — та¬кими как любовь, гнев, щедрость, милость! Они называ¬ют Его Всемилостивым — и осуждают на вечное проклятие три четверти человечества; называют Всепрощающим — и утверждают, что грехи краткого мига жизни нельзя искупить даже вечностью сознательной агонии. Сегодня, среди тысяч неверно пе-реведенных в «священном» Писании терминов, ка¬ким-то чудом, в версии короля Джеймса, точно передано значение слова «destruction» — синонима annihilation — и ни один словарь уже не истолкует его как проклятие или вечные муки. Хотя церковь постоянно подавляет «деструкционистов», все же беспристрастный читатель вряд ли станет отрицать, что они лучше, нежели их преследователи, поняли то, чему учил Иисус и что соответствует справедливости — доктрину о конечном уничтожении порочных людей.
Мы верим, что во всей вселенной существует лишь один неопределимый Принцип, который — поскольку он совершенно непостижим нашим ограниченным сознанием — мы предпочитаем оставить без обсуждения, нежели унизить его величие своими антропоморфическими спекуляциями. Мы верим, что все сущее — материальное ли, или духовное, все, что может иметь бытие — в действительности или потенциально в нашем сознании, все исходит из этого Принципа. Что все есть корреляция, в том или ином виде, этой Воли или Си¬лы. И поэтому, рассуждая о невидимом с позиций видимого, мы опираемся в своих размышлениях на учения многих поколений мудрецов, предшествовавших христианству, подкрепляя их собственными доводами.
«Метафизика и метафизики»
* * *
Мы должны ясно представлять, что подразумевается под творением. Вероятно, общий смысл сводится к тому, что в момент «сотворения» мира творец позволил себе, или ему каким-то образом было позволено, отступить от правила ex nihilo nihil fit, и он фактически создал мир из ничего; если это и есть та идея творения, которой нам надлежит сейчас заняться, то философы ответят — подобное творение неподвластно не только человеку, но даже богам или Богу, короче говоря, абсолютно невозможно. Прорыв в философском осмыслении этой идеи наступит тогда, когда люди скажут, что мир был «сотворен» (мы говорим, сформирован) из Хаоса. Возможно, у них нет четкого представления, что они имеют в виду под Хаосом, но в данном случае лучше упо¬требить это слово, нежели «ничто». Ибо, если представить хаос как ма¬терию вселенной в непроявленном состоянии, то сразу же станет ясно, что хотя эта материя совершенно неуловима для восприятия обычных человеческих чувств и в этом смысле экви-валентна понятию «ничто», творение из подобных материалов не является созданием чего-то, что не сущест¬вовало прежде, но представляет лишь смену состояния части вселенской материи, которая в своем предыдущем состоянии была незримой, неощутимой и невесомой, но из-за этого отнюдь не являлась несуществующей . Теософы-оккультисты, однако, совсем не используют слова «творение», но заменяют его термином эволюция.
«Подвластно ли творение человеку?»
* * *
Центральной идеей эклектической теософии бы¬ла идея о единой Высшей Сущности, Неведомой и Непознаваемой, ибо — «Как может кто-то познать того, благодаря которому он познает все это?» — вопрошает «Брихадараньяка-упанишада». Система этой теософии характеризовалась тремя определенными разделами: доктриной о вышеупомянутой Сущности, доктриной о человеческой душе — Ее эманации и, следовательно, одной с Нею природы, и теургией. Именно эта последняя и послужила причиной столь искаженных представлений о неоплатониках в наш век материалистической науки. По существу, теургия — это искусство применения божественной энергии человека для подчинения слепых сил природы…
Что касается Божественной Сущности, природы души и духа, то современная теософия рассматривает их так же, как и древняя теософия. Диу ариев идентичен Иао халдеев и даже Юпитеру менее обра¬зованных и философски настроенных римлян; и точно также он идентичен Яхве самаритян, Тиу или Туисто норманов, Дуву бриттов и Зевсу фракийцев. Что же до Абсолютной Сущности — Единой и Вездесущей — то возьмем ли мы для рассмотрения этого понятия учение греков-пифагорейцев, халдейскую каббалу или философию ариев — результат будет один и тот же. Первичная монада в системе Пифагора, которая растворяется во тьме и сама есть Тьма (для человеческого сознания), составляла основу всего сущего; и эту идею, во всей ее полноте, мы нахо¬дим в философских системах Лейбница и Спинозы. Следовательно, соглашается ли теософ с каббалой, которая, говоря об Эйн-Софе, вопрошает: «Кто же тогда может постичь Его, если Он бесформенный и Несуществующий?»; повторяет ли он величественный гимн из Ригведы (книга 10, гимн 129):
Кто знает, откуда берет начало это великое творение?
Создала ли его воля, или она бездействовала?
Он знает это — а может быть, не знает даже Он.
Принимает ли теософ ведантическую концепцию Брахмы, который в упанишадах представляется как «не имеющий жизни, не имеющий разума, чистый», бессознательный, ибо Брахма — это «Абсолютное Сознание»; или, наконец, разделяя веру свабхавиков Непала, утверждает, что не существует ничего, кроме «Свабхавата» (субстанция, или природа), который существует сам по себе, без всякого творца, — любая из этих концепций может привести только к чистой и абсолютной теософии. Той теософии, которая побуждала таких людей, как Гегель, Фихте и Спиноза продолжать труд греческих философов и размышлять о Единой Сущности — Божестве, Всебожественном, исходящем от Божественной Мудрости — непостижимой, неведомой и невыразимой — на основе любой древней и современной религии, кроме христианства и магометанства.
Итак, каждый теософ, разделяющий доктрину о Божестве, «которая не является откровением, но боговдохновенна в своей основе», может подпадать под любое из этих определений или принадлежать к любой из этих религий, но все же оставаться в рамках теософии. Ибо последняя представляет собою веру в Божество, которое есть Всё — источник всего сущего, беспредельность, которую нельзя постичь или узнать; одна лишь вселенная раскрывает Это, или, как предпочитают говорить некоторые, Его, тем самым наделяя полом, антропоморфизируя это божество, что является богохульством. Действительно, теософия избегает грубой материальности; она предпочитает верить, что пребывая в вечности, Дух Божества ничего не желает и ничего
