Но, прежде чем нанес¬ти эгоистичным представлениям христианства, приведшим ко многим несправедливостям и жес¬токостям по отношению к животному миру, ре¬шительный и окончательный удар, необходимо, чтобы читатель ознакомился с теми сомнениями, которы¬е одолевали еще отцов церкви, когда они пытались дать правильную интерпретацию словам Святого Павла на эту тему.
Забавно, как карма заставила двух самых не¬утоми¬мых защитников католической церкви — месье де Мюссо и маркиза де Мирвиля, из сочине¬ний которых заимствовано несколько приводимых в данной статье описаний вышеупомянутых чудес — невольно создать оружие, ныне направленное против их искренних, но все же не совсем верных убеждений .
День неизбежного великого сражения между креационистами , или христианами и всеми, кто верит в так называемый акт творения и персонифицированного бога, и эволюционистами , то есть индусами, буддистами, разного рода вольнодумцами и, наконец, но не в последнюю очередь, большинством ученых, уже недалек; и потому нелишним будет еще раз вспомнить и коротко изложить позицию как тех, так и других.
1. Христианский мир настаивает на своем праве распоряжаться жизнью животного, основывая свои претензии на: а) упомянутых выше библейских текстах и их последующих схоластических интерпретациях; б) предполагаемом отсутствии у животных души, аналогичной божественной или человеческой: человек продолжает жить после смерти, животное — нет.
2. Восточные эволюционисты, основывая свои выводы на авторитете великих философских систем, утверждают, что убийство всякого живого существа (по причинам, изложенным на предыдущих страницах) есть грех против эволюционного продвижения и трудов природы.
3. Западным эволюционистам, вооруженным но¬вейшими достижениями науки, нет никакого де¬ла ни до христиан, ни до язычников. Некоторые ученые верят в эволюцию, а некоторые — нет. Но в одном, по крайней мере, они вполне солидарны, а именно в том, что физическое, точное исследование не да¬ет никаких оснований полагать, что человек имеет боль¬ше шансов оказаться обладателем бессмертной, божественной души, нежели, скажем, его собака.
Таким образом, если азиатские эволюционисты обращаются с животными так, как им предписывают их научные и религиозные убеждения, ни христианская церковь, ни материалистические школы так и не выработали традицию конкретного практиче¬ского применения для своих теорий. Первые, утверж¬дая, что каждое живое существо было расчетливо и намеренно создано Богом (так же, как, возможно, и каждый человеческий младенец) и потому с момента своего рождения и до самой смерти находится под неусыпной опекой мудрого и доброго Провидения, в то же время наделяют низшие создания одной лишь временной, смертной душой. По¬следние, называя и человека, и животное одинаково бездушными порождениями некоей до сих пор не открытой природной силы, на практике почему-то возводят между ними непреодолимую стену.
Человек науки — наиболее убежденный материалист — приходит в ужас от одной только мысли о нанесении какого-либо увечья своему собрату-человеку (не говоря уже о том, чтобы замучить его до смерти), но при этом без всяких содроганий учиняет вивисекцию над живым животным. Среди этих великих материалистов (несмотря на то, что многие из них все-таки склонны считать себя людьми религиозными) вряд ли можно найти таких, кто мог бы последовательно и логично определить истинный моральный статус животного на этой планете и диапазон человеческих прав над ним.
Теперь необходимо привести несколько примеров, подтверждающих истинность вышеприведенных за¬ключений. Рассчитывая на достаточно высокий уровень культуры своего читателя, я могу заранее утверждать, что многие авторитеты, здесь цитируемые, хорошо ему знакомы, вследствие че¬го достаточным будет ограничиться кратким изложением сделанных ими выводов (начав со священнослужителей).
Как уже было сказано, церковь настаивает на подлинности чудес, производимых ее святыми. Среди множества подобных сверхъестественных проявлений мы изберем только те, которые имеют непосредственное отношение к нашей теме, а именно — чудесные воскрешения мертвых животных. Как мы видим, те, кто наделяет человека бессмертной душой, независимой от тела, которое она оживляет, готовы с легкостью уверовать в возможность возвращения души — вследствие какого-то божественного чуда — в оболочку, которую она покинула, казалось бы, навсегда. Но как можно распространять аналогичную возможность на животных, если та же самая вера учит, что животное не имеет независимой души и его душа умирает вместе с телом?
Более двух столетий начиная со времени Фомы Аквинского церковь убежденно проповедовала, что душа животного умирает вместе с его физическим организмом. Что же в таком случае возвращается, заново оживляя прах? За разрешение этого вопроса взялась схоластика; и вот — невзирая на очевидную сложность задачи — ее стараниями неразрешимые противоречия наконец удалось примирить.
Церковники, как правило, начинают с того, что называют чудесные воскрешения животных явлением частым и столь же несомненным, как и «воскресение Господа нашего Иисуса Христа». (De Bea¬ti¬ficatione, etc., by Pope Benedict XIV). Болландисты приводят соответствующие примеры в огромном количестве. Как остроумно отмечает агиограф XVII столетия отец Бюриньи — в связи с чудесным воскрешением дрофы святым Реми:
Мне скажут, без сомнения, что я сам — гусак, если верю во все эти «сказки синей птицы»… Такому шутнику я отвечу, что если он намерен оспорить это утверждение, то ему придется также вычеркнуть из жизни Святого Исидора Испанского тот эпизод, когда он оживил мертвую лошадь своего учителя; из биографии Святого Николая из Толентино — случай, когда он вернул к жизни куропатку вместо того, чтобы съесть ее; а говоря о Святом Франциске, позабыть, что он когда-то вытащил тушу ягненка из горячей печи, где он жарился, и оживил его, а также то, что ему удалось однажды воскресить вареных рыб, после чего они начали плавать в соу¬се… Кроме того, ему [скептику] придется иметь дело с более чем сотней свидетелей (из числа которых хотя бы некоторых можно с уверенностью признать людьми вполне здравомыслящими), доказывая, что все они — либо лжецы, либо глупцы.
Вышеприведенный пример подтверждается и другим, гораздо более авторитетным, нежели отец Бюриньи, служителем церкви, а именно — папой Бенедиктом (Бенуа) XIV. (В числе множества свидетелей этих воскрешений болландисты называют такие имена, как Святой Сильвестр, Франсуа де Поль, Северин Краковский и др.) «Только он добавляет, — говорит цитирующий его кардинал де Вентура:
…что подлинное воскрешение подразумевает точное и идентичное воспроизведение формы , так же как и субстанции, присущих умершему при жизни; и коль скоро эта форма (или душа) животного всегда умирает вместе с его телом согласно учению Святого Фомы, то Богу в каждом таком случае чудесного воскрешения приходится создавать для воскрешаемого животного новую форму; из чего следует, что воскрешенное животное не полностью тождественно тому, которое было до смерти (non idem omnino esse)». (Pope Benedict XIV, De Bea¬ti¬fi¬catione, etc., lib. IV, chap. XXI, art. 6).
Все это сильно напоминает магическую майю. И хотя данное объяснение вряд ли можно назвать исчер¬пывающим, из него со всей очевидностью проистекает следующий вывод: поскольку принцип, одушевлявший тело животного при жизни — его временная душа, умирает или дезинтегрируется после смерти тела, Бог ради сотворения чуда воскрешения создает «нечто вроде оживляющей души» — как сообщают нам папа и кардинал, — души, опять-таки отличной от человеческой и потому не являющейся «самостоятельной, эфирной и вечной сущностью».
Помимо вполне естественного протеста против классифицирования подобного явления как «чуда», производимого святым, — ибо за спиной у него в данном случае стоит Бог, «создающий» ради вящей славы оного святого совершенно новую душу, равно как и новое тело, — уже само учение Фомы вызывает возражения. Ибо, как вполне резонно замечает Декарт:
Если душа животного все же отлична от его тела (и, следовательно, нематериальна), то можем ли мы при этом не считать ее духовной и, следовательно, разумной?
Вряд ли необходимо напоминать читателю, что Декарт представлял себе животное как обычный автомат, «хорошо заведенный часовой механизм», как сообщает Мальбранш. Таким образом, принять картезианскую теорию о животных — значит разделять взгляды современных материалистов. А если автомат способен ощущать любовь, благодарность и т.п., и, без сомнения, наделен памятью, то все эти качества должны быть «свойствами материи», ибо так нас учит материализм. Но если животное — «автомат», то почему нельзя сказать то же самое о человеке? Точная наука — анатомия, фи¬зиология и пр. — не находит ни малейшей качест¬венной разницы между телами людей и животных; и, как справедливо замечает Соломон, кто знает: «восходит ли вверх» дух че¬ловека, и если — да, то почему этот путь должен быть закрыт для животных? Таким образом, в своей метафизике Декарт так же непоследователен, как и прочие.
Что же говорит по этому поводу сам Святой Фо¬ма? Наделяя животных душою (анима) и называя ее нематериальной, он в то же время отказывается признать ее духовной. Как он сам это объясняет:
Ведь в этом случае подразумевалось бы наличие разума, добродетели и других особых свойств, присущих только человеческой душе. (De Mirville, Des Esprits, etc., Vol. VI, p. 153).
Однако на Четвертом Латеранском Соборе было решено, что
…Бог создал две отличные друг от друга субстанции — плотскую (mundanam) и духовную (spiritualem); и все, что не плотское, по-необходимости является духовным…
Святому Фоме приходится идти на своего рода компромисс, который не называют отговоркой лишь благодаря тому, что это — слова святого. Вот что он говорит:
Душа животного не является ни духом, ни телом, но имеет промежуточную природу .
Не очень удачное заявление. Ибо сам же Святой Фома далее говорит:
…Все души — даже у растений — имеют форму своих тел…
и если это справедливо для растений, то разве не справедливо также и для животных? Разумеется, это не «дух» и не материальная субстанция, но нечто, имеющее, по определению Святого Фомы, «промежуточную природу». Однако если душа есть даже у растений, для чего отрицать возможность ее выживания после смерти тела и даже бессмертного существования? Противоречие настолько очевидно, что сам де Мирвиль в отчаянии восклицает:
Значит, теперь перед нами уже три субстанции, а не две, как было установлено Латеранским Собором!
и далее начинает противоречить, насколько ему хватает смелости, «ангельскому доктору».
Великий Боссюэ (см.: «Traite de la connaissance de Dieu et de soi-meme») анализирует и сравнивает сис¬темы Декарта и Святого Фомы. Никто не может упрекнуть его в том, что в плане логики он отдает предпочтение Декарту; но он полагает, что карте¬зиан¬ское «открытие», согласно которому животное есть «автомат», «обеспечивает лучший выход из за¬труднения», нежели учение Святого Фомы, полно¬стью разделяемое католической церковью. По этой причине отец Вентура сердится на Боссюэ, сетуя на совершение им «столь прискорбной и опасной ошибки». Хотя кардинал и признает наличие у животных души со всеми присущими ей атри¬бутами, такими как ощущения, привязанности и антипатии, он все же отказывает им в разуме и способности мыслить, следуя учению своего патрона — Святого Фомы.
Позиция Боссюэ, — заявляет отец, — тем более ущерб¬на, что он сам же добавляет: «Я предвижу
