будучи в элементарном или животном состоянии, все-таки может усовершенствовать свою форму, прогрессируя в одном направлении с человеком к общей для них обоих цели — «в свободу славы детей Божиих» (VIII, 21).
Но этой «свободы славы» можно достичь только в процессе эволюции или кармического прогресса всех творений. Бессловесная тварь, эволюционировав из получувствительного растения, должна постепенно превратиться в человека, духа, Бога и так далее до бесконечности! Как говорит сам Св. Павел:
Мы знаем («мы» значит посвященные), что вся тварь (в «Вульгате» так и сказано — omnis creatura, или тварь) совокупно стенает и мучится доныне (в муках рождения). (VIII, 22) .
Как видите, перед нами самое очевидное указание на то, что человек и животное пребывают на земле в равных условиях в том, что касается страданий, вызванных нелегким эволюционным про-движением к цели и неотвратимым кармическим зако¬ном. А слово «доныне» следует понимать так: до пятой Расы. Чтобы сделать свою мысль еще более понятной, этот великий христианский посвященный дополняет ее следующим высказыванием:
И не только они (животные), но и мы сами, имея начаток духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего. (VIII, 23).
Да, это мы, люди, имеем в себе «начаток духа» или непосредственный парабрахмический свет — нашу атму, или седьмой принцип, благодаря до¬ста¬точно высокому уровню развития нашего пятого принципа (манаса), гораздо менее развитого у животных. Правда, в порядке компенсации за это их карма не так тяжела, как человеческая. Но это отнюдь не значит, что в один прекрасный день они не до¬стигнут той степени совершенства, которая позволяет полностью развившемуся человеку обрести форму Дхиан Когана.
Что может быть понятнее (даже непосвященному и неподготовленному критику), чем эти слова великого апостола, все равно — трактовать ли их в свете эзотерической философии или с позиций средневековой схоластики! Надежду на спасение или вечную жизнь духовной сущности, освобожденной «от рабства тлению» (периодических возвращений в различные материальные формы), разделяют все живые твари, а не только человек.
Однако «образец» для животного, печально из¬вестный до крайности несправедливым отношением даже к своим собственным собратьям, вряд ли с легкостью согласится признать, что самые высокие его устремления разделяет вместе с ним его домашний скот и даже куры. Известный комментатор библейских текстов Корнелий Лапид был первым, кто прямо обвинил своих предшественников в сознательном и преднамеренном стремлении всеми правдами и неправдами избежать применения слова тварь к нижестоящим созданиям мира сего. От него мы узнаем, что Святой Григорий Назианзин, Ориген и Святой Кирилл (возможно, тот самый, который отказался признать за человече¬ское существо Гипатию и обошелся с нею как с диким зверем) настаивали на том, что под словом тварь в процитированном выше стихе апостол подразумевает ангелов! Но, как отмечает Корнелий, призывая на помощь все того же Святого Фому:
…Это мнение слишком искажено и несправедливо (distorta et violenta) и, кроме того, сводится на нет тем фактом, что ангелы уже давно свободны от рабства тлению.
Столь же неубедительным выглядит и предположение Святого Августина, выдвигающего странную гипотезу, согласно которой «твари», упомянутые Святым Павлом, суть «безбожники и еретики» всех времен! Корнелий возражает преподобному отцу так же хладнокровно, как и его предшественникам — святым братьям.
Поскольку, — говорит он, — …твари, которых апостол упоминает в цитируемом тексте, явно отличны от людей — «не только они, но и мы сами»; к тому же речь идет об освобождении не от греха, но от предстоящей смерти. (Cornelius, edit. Pelagaud, Vol. IX, p. 114).
Но даже храбрый Корнелий в конечном счете не решился один идти против всех и потому согласился с тем, что под словом твари (как это утверждали Святой Амвросий, и другие, Святой Павел имел в виду стихии (!!!) — то есть солнце, луну, землю и т.д., и т.п.
К несчастью для святых мыслителей и схоластов и к счастью для животных (если им, конечно, есть какая-то польза от нашей полемики), последние находятся под опекой куда более авторитетной, нежели та, которую готовы предоставить им первые. Я имею в виду уже упоминавшегося ранее Святого Иоанна Златоуста, к которому римско-католическая церковь — полагаясь на свидетельство епископа Прокла, бывшего одно время его секретарем, относится с величайшим почтением. Этот Иоанн Златоуст служил апостолу язычников , по сути дела, медиу¬мом (да будет мне позволено использовать этот богохульный — в наше время — термин). Касаемо его комментариев к посланиям Святого Павла принято считать, что Святого Иоанна вдохновлял во время их написания сам апостол; иными словами, эти комментарии были написаны под диктовку Святого Павла. В комментариях к VIII главе «Послания к Римлянам» читаем:
Мы можем стенать только по поводу нашего нескорого переселения (смерти); ибо если, по словам апостола, даже тварь, лишенная разума (mente, но не anima, душа) и речи (nam si hoc creatura mente et verbo carens) стенает, но надеется, то тем более стыдно нам терять надежду. (Homelie, XIV, 6).
Но, к сожалению, мы это делаем самым бесславным образом, отказываясь желать себе скорейшего «переселения» в неведомые нам страны. Если бы люди должным образом изучили святые Писания всех народов и истолковали для себя их значение в свете эзотерической философии, то каждый из них если и не возжелал бы смерти, то, по крайней мере, стал бы к ней равнодушен и предпочел бы использовать отпущенное ему на земле время для спокойной подготовки к следующему рождению, накапливая положительную карму. Но человек по природе софист. И потому мы боимся, что даже этот комментарий Святого Иоанна Златоуста и сделанный им вывод, который решает (или, по крайней мере, должен решить) вопрос о бессмертии души животного для каждого христианина раз и навсегда, вряд ли смогут принести несчастным бессловесным тварям какую-то реальную пользу. В самом деле, хитрый казуист, коего обвиняют его собственные уста, может сказать нам, что, невзирая на природу души животного и даже вследствие ее бессмертия, он все равно делает благое и достохвальное дело, убивая несчастную тварь, ибо тем самым он превращает ее «стенания по поводу нескорого переселения» в вечную славу.
Автор этих строк не настолько наивен, чтобы вообразить, будто, заполнив весь Британский Музей сочинениями о вреде мясоедения, можно побудить цивилизованные народы закрыть все свои скотобойни или же отказаться от своего привычного бифштекса и рождественского гуся. Но если эта скромная статья поможет хотя бы нескольким читателям понять подлинную ценность возвышенных речений Святого Павла и тем самым заставит их задуматься об ужасах вивисекции, для автора этого будет вполне достаточно. В самом деле, когда мир убедится — а это обязательно случится рано или поздно — в том, что животные — такие же вечные создания, как и мы сами, вивисекция и другие бесконечные пытки, коим ежедневно подвергаются несчастные твари, непременно вызовет всеобщий взрыв возмущения и проклятий, после чего сама общественность заставит власть предержащих положить конец этой варвар¬ской и позорной практике.
РАСПЯТИЕ ЧЕЛОВЕКА
Прометей есть воплощенное изображение Идеи или соответствующей способности Юпитера, рассматриваемой, однако, в своем независимом состоянии, — свободной от результатов своей деятельности; иными словами — как закон минус производительная энергия.
С.Т.Коулридж
С точки зрения монизма в абстрактном есть сам Бог, который как абсолютная Сущность не¬сет вселенское страдание в ограниченных Сущностях, причем можно раскрыть это фразой: Vo¬lenti non fit injuria.
Гартманн
Я знаю, что висел целых девять ночей на дереве, раскачиваемом ветром, раненый копьем и посвященный Одину — сам себе; на том дереве, о котором никто не может сказать, из какого корня оно растет.
Руническая Песнь Одина, «Эдда»
Подобно Одину Высокому, Я, Человек,
На дереве подвешен,
Словно жертва,
Которую Я Сам Себе принес,
Так Я висел, открытый всем ветрам,
в чащобе Времени;
И так висеть Мне долгие эоны
в агонии,
В невыразимых муках!
Как Прометей,
Прикован я к скале
В горах Кавказа, солнцем опаленных;
Стервятник без конца клюет мне сердце —
То я терзаю сам себя
В невыразимых муках.
Я — Иисус, смиренный и беззлобный,
Подвешенный высоко на Голгофе,
Копьем пронзенный и терновыми шипами,
Что уязвили сердце мне и мозг,
Три долгих дня — три ночи —
три эона,
В невыразимых муках.
На землю и на море,
говорит:
«Пройдет и это»:
и
Прометей стервятнику вдруг крикнул:
«Ай! Ай! Смотри! Ведь я свободен,
А ты свободен ли?
Исчезнут злые Боги
И с ними их дела,
И Зевс-тиран
Низвергнут будет в Бездну
Волею Судьбы —
Хозяйки над Богами и Людьми.
Ай! Ай!»
И Иисус, последний, самый лучший,
сказал:
«Прости им; они не знают сами, что творят.
Смотрите же! Познание придет
и
Но трое все они едины,
и я, себе же в жертву принесенный;
Невыразима тайна;
Но когда же конец наступит!
О, когда?
мне сказал:
Но Я есмь Бог, Я — тот Единый,
На ком стоит весь Мир и все Страданье,
И все самопознанье,
Горе Мне!
Страдать Мне до конца,
Пока весь Мир не возвратится снова
в бездну,
Где я снова стану всем.
И будешь ты во мне —
Где Времени не будет и Пространства,
но
Люцерн, 1885.
A.J.C.
Прометей есть величайшая «Идея» в греческой мифоло¬гии. Он олицетворяет «Nous Agonistes» — божественную часть человеческой души, ту искру пламени, которую Прометей принес с Небес и вдохнул в человека. Эта искра индивидуализировалась в человеке и теперь медленно, но уверенно, через жестокие конфликты с низшей, титанической, земной природой, восходит от низшего материального мира к невидимому идеальному. Низшую природу олицетворяет своевольный тиран Зевс, «Nomos», или закон феноменального мира, воспринимаемого человеческими чувствами (Jupiter est quodcunque vides). Прометей — Новая, или возрожденная Душа, окре¬щеная в огне (=дух) — противостоит Зевсу. Невидимая, незаметная и ноуменальная, она действует в идеаль¬ном мире, прелести которого не дано вкусить низшему, животному разуму человека.
Эта душа Прометея в человеке, спустившаяся с небес, может быть освобождена от земных оков и Стервят¬ника-Времени только разрушением Зевса (то есть его трансформацией, преображением формы), феноменального мира, и его возведением на более высокий уровень, приближенный к идеальному, единственной реальности.
К тому же Прометей олицетворяет еще и бунт просветленной Души против всех ложных, простонародных, жреческих, традиционных, иерархических форм религии — той религии, которая проповедует индивидуальное спасение, продиктованное эгоизмом, вместо стремления к общему, универсальному благу и спасению для всех наделенных чувствами существ.
Прометей есть греческая форма ведантического Атмана — истинное эго, освобожденное от воплощений под личинами личности (personae) и мучительного вращения колеса Необходимости и Судьбы и нашедшее пристанище и покой в универсальном, имманентном Космиче¬ском Духе, избавленное от страданий Сотворенного ми¬ра. Прометей есть идеальный «Nomos», или Закон, коему подчинена душа; «Осознанный закон — Царь Царей», Бог, «сидящий на небосводе сердца».
Агония этого «Nous Agonistes» — родовые муки расы и каждого человека в отдельности — и есть то Распятие идеального человека, которое олицетворяют Один, Прометей и Христос; но следом за Распятием наступает преображение, когда исполняется предсказание
