чьи пристрастия к догмам вынуждают слишком многих придерживаться чуждых им взглядов. Что же касается нас, то мы рассматриваем эту поэму как поистине замечательный образец литературного таланта, насыщенный философской мыслью и религиозным чувством — короче говоря, это как раз та книга, которая нам нужна в эпоху Science of Religion и всеобщего свержения богов древности.
Мильтоновские строки поэмы полны глубокого смысла, просты, но убедительны, без тех метафизических намеков в ущерб смыслу, на которые, казалось бы, напрашивается сюжет и которые столь любимы нашими современными английскими поэтами. Все повествование полно неповторимой красоты и значения, что отнюдь не свойственно другим недавно появившимся поэмам. Одна из них — «Pheidippides», идилия г-на Браунинга, в которой ее неотесанный герой — аркадский бог в образе козла, — представляет весьма жуткий контраст кроткому индусскому Спасителю.
Тема, выбранная г-ном Арнольдом, одна из самых величественных, как бы резко она ни звучала для христианского слуха. И она достойна его пера так же, как сам поэт — сюжета. Описания, пронизанные целостностью восточного колорита; правдивое изложение основного сюжета, мастерски раскрывающего характер Будды, столь же изысканны, сколь уникальны; ибо впервые в истории западной литературы эта личность предстает во всем богатстве ее неподдельной красоты. Нравственное величие героя — этого принца королевской крови, который мог бы быть «Богом Богов», но который …променял богатства мира на чашу нищего, так же как и становление его философии — плод нескольких лет уединенной медитации и борьбы со своим смертным «я», показаны чрезвычайно утонченно. Поэма начинается победоносным ликованием всей природы — вселенским гимном при виде освобождающей Мир души:
Сказанье о Будде, спасителе Мира,
О князе Сиддхарте, о том,
Кому на земле и в пространстве эфира
Нет равного светлым умом,
О том, кто учил, всех усердней и ране,
Закону о вечной, блаженной Нирване.
Какой бы ни была последующая судьба всех мировых религий и их основателей, имя Гаутамы Будды, или Шакьямуни187, никогда не будет забыто; оно будет жить в сердцах миллионов его последователей.
Проникновенная история Будды, полная каждодневного и ежечасного самоотречения на протяжении почти восьмидесяти лет, глубоко тронула всех, изучавших его жизнь. Любой искатель чистейшего, высочайшего идеала религиозного реформатора в мировых рекордах прошлого, после знакомства с жизнеописанием Будды оставляет дальнейшие попытки. В мудрости, усердии, скромности, чистоте жизни и мысли, в своем стремлении принести пользу человечеству, в призыве к добру, терпению, состраданию и кротости, Будда превосходит всех других реформаторов так же, как Гималаи — все другие вершины. Изо всех основателей религий он был единственным, кто не нашел ни одного злого слова, даже упрека для тех, чьи взгляды отличались от его собственных. Его доктрины — воплощение вселенской любви. Не только наши филологи — равнодушные анатомы веками освященных верований, расчленяющие жертвы своих критических исследований, но даже те, кто с предубеждением относятся к его вере, с неизменным почтением отзываются о Гаутаме. Нет ничего возвышеннее и чище его социального и нравственного кодекса. «Этот нравственный кодекс, — говорит Макс Мюллер, — даже взятый в отдельности — один из самых совершенных, которые когда-либо знал мир»188.
В своей работе «Le Bouddha et sa religion» (р.5) Бартелеми Сент-Илер достигает апогея благоговейного признания. Он «не колеблясь заявляет», что «среди основателей религий нет никого чище и трогательнее Будды. Его жизнь ничем не запятнана и неустанный героизм равноценен убеждениям… А сам он — совершеннейший образец всех добродетелей, которые проповедует; самоотверженность и сострадание, неизменная кротость Будды никогда, ни на мгновение не оставляли его…» И он умирает на руках у своих учеников «с безмятежностью мудреца, творившего добро в течение всей своей жизни и, несомненно, познавшего истину». Это настолько верно, что даже отцы ранней римско-католической церкви — канонизировавшие святых, проявляя легкомысленное безразличие к тому, что грядущим поколениям станет известно об особенностях ранних веков христианства — утверждали, что он был одним из их новообращенных, и под именем святого Иосафата занесли его в «Золотое Предание» и «Мартиролог»189 как правоверного католического святого190, причисленного к лику блаженных. По сей день в Палермо стоит церковь, посвященная Будде под именем Диво Иосафат191.
Именно Буддийскому канону и Священным историческим книгам Цейлона, частично переведенным досточтимым Дж. Тернером c древнего пали, и особенно талантливому переводу «Лалитавистары», осуществленному Бабу Раджендралалом Митрой — мы обязаны всем, что знаем об истинной жизни этой замечательной сущности, которого автор поэмы так удачно назвал «Светом Азии». И ныне поэзия сплетает на его могиле венки из златоцветника.
Г-н Арнольд, как он сам говорит в предисловии, заимствовал некоторые сведения из работы Спенса Харди и изменил не один отрывок в повествовании. Он признается, что стремился «изобразить жизнь и характер, а также познакомить с философией этого благородного героя и реформатора, принца Гаутамы из Индии», и напоминает читателям, что лет тридцать тому назад «Европа знала слишком мало или почти совсем ничего не знала об этой великой религии Азии, которая, тем не менее, существовала в течение двадцати четырех веков и до наших дней превосходит по численности своих последователей и области распространения все другие вероисповедания. Четыреста семьдесят миллионов наших современников живут и умирают, следуя принципам Гаутамы…», чье «возвышенное учение наложило неизгладимую печать на современный брахманизм… Более трети человечества обязано своими нравственными и религиозными убеждениями этому величайшему принцу, чья личность… предстает перед нами как в высшей степени возвышенная, кроткая, святая и самая милосердная… в истории Мысли… ни один поступок или слово… не запятнали безупречную чистоту и сострадание этого индийского Учителя…»
Теперь мы перейдем к объяснению некоторых священных легенд.
[Далее следует пространное изложение поэмы, перемежающееся многочисленными цитатами].
ЭЗОТЕРИЧЕСКИЕ АКСИОМЫ И РАЗМЫШЛЕНИЯ О ДУХОВНОМ
В своей пространной рецензии на книгу Лилли «Будда и ранний буддизм» М.А.(Оксон), критик и наш уважаемый друг, пользуясь случаем, бросает еще один камешек в огород своих доброжелателей, то бишь теософов. На основании авторитетных (?) заявлений господина Лилли, который, похоже, знает все об этом предмете, рецензент опровергает и разоблачает утверждения и теории, выдвинутые и сформулированные теософами. Приведем цитату из его рецензии «Буддизм и западная мысль», опубликованной в октябрьском номере «Psychological Review»:
Каждому читателю, до сих пор внимательно следившему за моей мыслью, станет ясно, что буддийская вера пронизана тем, что я назвал отличительной, «характерной особенностью современного спиритуализма — присутствием и водительством почивших духов» [!?]192. Признаюсь, это меня поразило и несколько удивило и, можно сказать, приятно удивило, ибо я считал, что между восточным и западным образом мысли, равно как и верой, существует значительный антагонизм по этому вопросу. Мы слышали немало уничижительных слов об этой необычной статье о вере от некоторых из наших друзей, рассказывавших нам многое о теософских верованиях индусов и превозносивших буддийскую веру в умаление христианской, расточая похвалы первой и изрыгая хулу на последнюю… Как бы там ни было, но нам столь часто говорили, будто наша западная вера в действие умерших духов в этом мире есть невероятное заблуждение, что мы восприняли это как урок от тех, кто знает лучше нас. Во всяком случае, мы полагали, что такова была восточная вера. Что же до нас самих, то мы (по крайней мере, некоторые из нас) предпочитаем наш собственный опыт наставлениям тех, чьи догматические заявления столь же огульны, как и утверждения восточных экспертов.
Эти заявления и утверждения казались нам чрезмерными. Возможно — как мы склонны думать — умершие духи бездействуют на Востоке, но на Западе, во всяком случае, они действительно активны. И хотя мы далеки от непризнания истины, пронизывающей почти весь спиритуализм Востока, и сделали все возможное, дабы наши друзья расширили свой кругозор, приняв хоть частичку этой истины, все же грустно думать, что она столь абсолютно противоречит опыту Запада.
Господин Лилли немного меня утешает. В его книге я обнаруживаю не только весьма поучительное разнообразие воззрений, которые я могу с пользой и выгодой соотнести со своими собственными убеждениями и теориями, но и нахожу, что вера в посредничество почивших человеческих духов, которых все мы принимали за anathema maranatha Востока, в действительности является — на его взгляд — всепроникающим принципом буддизма! (ч. II, с. 174).
Далее критик переходит к «буддийскому спиритуализму… основной принцип» которого сводится к «вере в то, что живые могут входить в сношения со своими усопшими друзьями», говорит об адептах, являющихся «в высшей степени развитыми медиумами», и цитирует интересный отрывок из одной главы книги господина Лилли. Сей авторитет заявляет:
Я отчасти уже останавливался на этом сверхъестественном посредничестве, ибо оно исключительно важно для нашей темы. Буддизм представлял собою просто сложный механизм для противодействия злым духам при помощи духов добрых, действующих с наивысшей эффективностью посредством трупа или какой-либо части трупа главного помогающего духа. Буддийский храм, буддийские ритуалы, буддийская литургия — все они, похоже, зиждятся на одной-единственной идее — что мертвое тело, целиком или частично, необходимо. Но кто же они, эти помогающие духи? Любой буддист, древний или современный, сразу же признает, что дух, не достигший еще бодхи, или духовного пробуждения, не может быть хорошим духом. Ибо он все еще пребывает в областях камы (смерти, Купидона, страсти)193. Он не может творить добро; более того, он должен творить зло… Если справиться в таких книгах северного буддизма, как «White Lotus of Dharma» и «Lalita Vistara», то можно обнаружить, что добрые духи — это будды, преставившиеся пророки. Они являются из неких «сфер будд»…
Все это М.А.(Оксона) радует, поскольку он считает, что это подтверждает спиритуалистические теории и рассчитано на то, чтобы сбить с толку теософов. Но мы, однако, опасаемся, что, в конечном итоге, с толку будет сбит лишь господин Лилли. «Жизнь Будды, — говорит критик, — пронизана тем, что представляется мне бескомпромиссным спиритуализмом…»; и с триумфом добавляет: «Знаменательно то, что в этом разъяснении буддийского спиритуализма мы ни разу не встретили элементального или элементарного духа».
Ничего удивительного, ибо в буддийском и брахманическом эзотеризме они имеют свои собственные специальные и технические названия, на значение которых господин Лилли — если их смысл он понял столь же правильно, как и смысл слова кама — как раз и не обратил внимания, либо включил их в общий термин «духи». Мы даже не будем пытаться лично дебатировать этот спорный вопрос с нашим другом М.А.(Оксоном), ибо наш голос может иметь для него не больший авторитет, чем голос господина Лилли — для нас. Но мы все же скажем ему, что мы предприняли. Как только его талантливая рецензия дошла до нас, мы сделали в ней пометки и отправили оба номера журнала, поместившего ее, двум авторитетам на рецензирование и исправление ошибок. Мы склонны думать, что оба эти специалиста по вопросу
