двух санскритологов, согласных между собой относительно произношения и значения важнейших индусских слов, а также орфографии этого очень важного заголовка, то я утверждаю, что ни «французский обманщик», ни я сама не заслуживаем обвинения в преступных искажениях.

«Буддизм в Америке»

***

Но возможно ли обсуждать метафизические идеи на европейском языке? Сомневаюсь. Мы говорим «spirit»284 — и смотрите, к какой путанице это ведет! Европейцы называют этим словом то, что не является частью физического мира, не зависит от земного, объективного существования — и этим же словом они называют эфирный, насыщенный парами, спиртовой раствор, алкоголь. Следовательно, нью-йоркский репортер, назвавший материализованный дух «замороженным виски», был по-своему прав. Не правда ли, богатый словарь, если Бог и алкоголь обозначаются одним словом! Имея столько библиотек с метафизической литературой, европейские народы даже не потрудились изобрести подходящие слова для разъяснения метафизических идей. А если бы они взяли на себя такой труд, то, возможно, одной книги из тысячи было бы достаточно для информирования общества. Но вместо этого мы имеем жуткую путаницу в терминах, затрудняющую понимание и препятствующую востоковеду в изложении восточной философии по-английски. В то время как в английском языке одно слово выражает чуть ли не двадцать различных идей — в восточных языках, особенно в санскрите, двадцать или более слов обозначают одну идею во всех ее разнообразных оттенках.

«Метафизика и метафизики»

***

Подобно египетским иерофантам, имевшим собственный шифр из иератических символов, и даже подобно основателю христианства, который разговаривал с простолюдинами на языке притч, чей тайный смысл был известен только нескольким избранным, брахманы также с самого начала (и поныне) пользовались оккультной терминологией, скрытой за обиходными выражениями и изложенной в определенной последовательности и взаимосвязи, о чем никто из посторонних никогда бы не догадался. То обстоятельство, что только некоторые из ныне живущих брахманов владеют этим ключом, доказывает, что душа индуизма, как и других древних религий, отлетела (к своему первоисточнику — то есть посвященным), а духовно деградировавшим потомкам осталось лишь дряхлое тело.

Настоящий дэванагари — не-фонетический алфавит — в прежние времена представлял собою внешние символы, так сказать, знаки, использовавшиеся для взаимного общения между богами и посвященными смертными. Отсюда их особая таинственность и то молчание, которым в эпохи Вед и Брахман обходили любой предмет, относившийся к чтению и письменности. Это был язык Богов…

Некогда во всех оккультных школах мира использовался единый тайный язык…

«Была ли письменность известна до Панини?»

***

Вторая часть из трех, составляющих текст поэмы, названной ее автором «Видения в сумерках», весьма поучительна с точки зрения чистой каббалистики и универсального символического эзотеризма. Ее литературная ценность также очевидна. Но в оккультизме литературные достоинства мистического произведения ничего не значат, если оно написано в сектантском духе, то есть если его символизм не универсален или некорректен. Однако в этой второй части христианско-иудейские имена вполне могут быть заменены их санскритскими или египетскими эквивалентами; смысл поэмы от этого ничуть не пострадал бы. Похоже, что она написана универсальным «мистическим языком», понятным каждому оккультисту, к какой бы школе или национальности он ни принадлежал.

Благодаря этому международному языку, истоки которого теряются во мраке доисторических эпох, каждый истинный оккультист, который достаточно хорошо в нем разбирается, всегда может узнать своего подлинного собрата, даже если он преобразует фразеологию Посвященных — древних иудейских Танаим (Даниила и св. Иоанна, автора «Апокалипсиса») и, отчасти, христианских гностиков — так, чтобы быть лучше понятым непосвященными читателями в христианских странах.

«Видения в сумерках»

***

Символы, используемые для передачи идей, могут быть самыми разными, но сами идеи неизменно одни и те же. Об этом говорил и Рагон — наиболее эрудированный из всех «сыновей вдовы» (масонов). Существует особый жреческий язык — «тайный язык», без знания которого невозможно сколько-нибудь значительно продвинуться в изучении оккультных наук…

«Как можно выучить этот язык?» — могут спросить нас. Мы отвечаем: изучая все религии и сравнивая их друг с другом. Но для серьезного обучения необходим учитель, гуру; поскольку для того чтобы преуспеть в самостоятельном изучении этого тайного языка, человек должен быть более чем гением и обладать таким же вдохновением, каким обладал Аммоний Саккас.

Как и у Библии, у каббалистических сочинений тоже есть своя мертвая буква, свое экзотерическое значение и свой подлинный, или эзотерический, смысл. Ключ к истинной символике (и даже к индуистским системам) в наше время спрятан за гигантскими пиками Гималаев. Но больше ни один ключ не в состоянии отворить склепы, где на тысячи лет оказались погребенными интеллектуальные сокровища, собранные там первоначальными интерпретаторами божественной Мудрости. Но великий цикл, первый великий цикл эры кали-юга, уже подходит к концу; и день воскресения для всего, что умерло, возможно, уже не так далек.

«Путеводный свет Неведомого»

ЗНАМЕНИЯ ВРЕМЕНИ

СОВРЕМЕННЫЙ ИДЕАЛИЗМ ХУЖЕ МАТЕРИАЛИЗМА

То, о чем здесь пойдет речь, разумеется, поможет нынешнему слепому материализму не больше, чем компресс покойнику; и еще менее благоприятное впечатление эта статья произведет на сторонников гило-идеализма285 (как теперь называют этот гибрид неверно истолкованного Протагора с Бюхнером).

У теософии сегодня нет более опасного врага, чем гило-идеализм — этот верный союзник материализма. Я говорю это потому, что мы, хотя и отвергаем и то, и то другое как систему, признаем большинство физических феноменов, зафиксированных наукой, отказываясь принять только те заключения, которые она из этих феноменов выводит; признавая составляющие немаловажный элемент европейского идеализма ведантистские доктрины, мы в то же время отрицаем его глубоко философичные и безупречно логичные выводы. Эти выводы, предлагаемые нам как материализмом, так и идеализмом, простираются настолько далеко, что в своем конечном синтезе они практически сходятся на позициях атеизма и пессимизма. Ведь последнее слово их обоих — альфа и омега современного мышления (все равно, лежат ли в его основе свойства грубой материи или же нигилизм идеалистических спекуляций) — есть печальное отрицание какой бы то ни было возможности будущего существования в духе. На первый взгляд, между этими двумя системами пролегла бездонная пропасть, но на практике они уже отыскали общую платформу, позволяющую им сойтись, чтобы пожать друг другу руки. Сегодняшний материализм стал лишь чуточку наукообразнее, в сравнении с примитивными измышлениями Бюхнера и Молешотта286. Это все та же мертвая голова с тем же традиционно жутким оскалом оголенных зубов, но теперь она украшена венком из риторических цветочков, сплетенным из неподражаемого красноречия м-ра Тиндаля. Что же касается идеализма, к какой бы школе он ни принадлежал, то он превратился в «двойную карикатуру» — на Канта и Шопенгауэра.

Всякое обобщение требует «точности и правомочности»; достаточно взглянуть на отношение материалистов (или реалистов) и идеалистов к тому, что Дж.С.Милл называет «театром военных действий метафизики» (проблема внешнего мира), чтобы убедиться в этом.

Материализм утверждает, что материя — или вечная Вселенная — существует независимо от воспринимающего ее разума, что объект, говоря иными словами, развил из себя субъект, который в свою очередь отражает своего создателя в своем воображении.

(Чистый) идеалист, напротив, скажет: «Вовсе нет; это разум в процессе своего эволюционного развития создает материю, и потому последняя существует исключительно в нашем сознании. Все, что мы знаем или можем узнать, следует рассматривать как состояния нашего собственного сознания; все объекты выглядят так, как они выглядят, лишь в силу того, что таковыми они представляются воспринимающему их Эго — его ощущениям и, следовательно, имеют чисто феноменальную природу; таким образом, одновременно с разрушением разума исчезает вся структура кажущейся объективности».

Но в чем же, позвольте спросить, такой идеалист «идеальнее» материалиста? Один априорно отвергает возможность существования чего бы то ни было помимо материи; другой вообще все отрицает — и материю, и дух; но эти две позиции, как ни странно, отнюдь не являются взаимоисключающими. Ибо, с одной стороны, понятно, что реалист никак не смог бы осознать факт независимого существования внешнего мира, не осознав предварительно факта своей собственной субъективности; и с другой стороны, (чистый!) идеалист ничего не может противопоставить утверждению науки о существовании объективной Вселенной за много эонов до появления первых проблесков человеческого сознания.

Из этого затруднения нас может вывести, пожалуй, только компромисс между этими двумя противоборствующими системами, известный под разными названиями, такими, как трансформированный реализм, трансцендентальный реализм или — наиболее точный вариант — объективный (в отличие от чистого) идеализм (если, конечно, этот трансформированный реализм воспринимает объект и субъект в той же манере, что и ведантисты-оккультисты). Согласно этой компромиссной системе, внешний мир нашего нынешнего сознания представляет собой результат совместного действия объекта и субъекта; хотя материя и не существует сама по себе, но, с появлением индивидуального разума, становится осознаваемым проявлением объективности некоей неизвестной субстанции (неизвестной только непосвященным). Разум преобразует впечатления, получаемые извне — из мира ноуменов, в панораму чисто субъективных представлений. Объект, таким образом, предстает перед сознанием в виде феномена, но первоначальный импульс все-таки приходит извне. Субъект и объект — как ноумены — одинаково реальны, но объект чувственного восприятия есть сугубо субъективное творение.

Возьмем, для примера, Солнце. Реалисту это сияющее светило представляется существующим вовне, независимо от нашего разума, как это и подсказывает нам наше восприятие. Для идеалиста это — порождение разума, исчезающее вместе с ним. Но для объективного идеалиста вместе с разумом исчезает только феноменальное Солнце, тогда как неизвестная субстанция, истинная природа которой выходит за рамки человеческого понимания и восприятия, остается.

Все это, за исключением «неизвестной субстанции», будет решительно отвергнуто оккультистом. Для него и субъект, и объект — эго, Солнце, разум и сама Вселенная — есть майя, одна огромная иллюзия. Но, хотя и сам воспринимающий, и воспринимаемый им объект принадлежат к одному и тому же уровню иллюзии, в то же самое время они являются равноправными и взаимосвязанными реальностями на всем протяжении существования манвантарической иллюзии. В реальности, за пределами пространства и времени, все это — не более чем следствие и результат невежества. И все же, возвращаясь к выводам одного из величайших мыслителей нашего времени мистера Герберта Спенсера, вопрошающего: «Если воспринимаемый объект реален, то что можно сказать о воспринимающем его субъекте?» и заключающего, что данный процесс возможен лишь при условии «уничтожения обоих» (First Principles, p. 66), мы можем сказать, что, с точки зрения оккультизма, он абсолютно неправ. Похоже, что м-ру Герберту Спенсеру известен только один уровень субъективности и ничего — об оккультном (йогическом) учении, согласно которому существуют и другие, в том числе и более высокие, нежели наш разум, уровни сознания, видения и восприятия (одним словом, существует «трансцендентальное Эго» или истинная Сущность (Буддхи), искра лучистой сущности Универсального Духа). Зная это, мы можем ответить и на другой вопрос м-ра Спенсера: «Если то, что думает, является истинной сущностью, то чем же должны быть все те прочие сущности, о которых она думает?»