понимаем диалекты других местных племен. Баддаги и курумбы у нас работают на плантации сотнями. Они привыкли к нам и любят нас, смотрят на нас как на своих, как на самых верных друзей и защитников их. Стало быть, если кто знает их самих, домашнюю жизнь, обычаи, обряды и верования их, то это мы: жена, я и старший сын, который, служа здесь коллектором, постоянно имеет с ними дело. Поэтому, основываясь на неоднократно доказанных на суде фактах, говорю прямо: тодды и курумбы действительно и бесспорно владеют какою-то силой, одарены могуществом, о котором наши мудрецы не имеют понятия… Если бы я был суеверным человеком,[47] то разрешил эту задачу весьма просто. Я сказал бы, например, как говорят наши миссионеры: муллу-курумбы – исчадия ада и родились прямо от дьявола. Тодды же, хотя и язычники, но составляют им противоядие: они, видимо, посланные Богом орудия для ослабления власти и козней курумбов. Но, не веря в дьявола, я уже давно пришел к другого рода убеждению: не следует отрицать в человеке и в природе всех тех сил, которых мы не понимаем. Затем, если наша заносчивая наука неразумно отвергает их, то это лишь вследствие того, что не умеет объяснить их и классифицировать.[48] «Слишком много доводилось мне видеть примеров, прямо доказывавших существование и присутствие такой неизвестной нам силы, чтобы не порицать скептицизма в этом отношении даже самой науки!»[49]

То что видел и слыхал среди тоддов и курумбов мой уважаемый друг и хозяин могло бы наполнить целые тома. Приведу пока один случай. За него ручаются как генерал, так и жена его и все семейство. Этот рассказ показывает, как глубоко эти образованные люди верят в колдовство и дьявольскую силу муллу-курумбов.

«Живя в продолжение долгих лет на Нильгири, – пишет мистрис Морган[50] в своей книге «Witchcraft on the Nilghiris» («Колдовство на Нильгири») – окруженная сотнями разноплеменных туземцев, которых я нанимала работать на наших плантациях и хорошо знакомая с их языком, я имела случай наблюдать годами их быт и обычаи. Я знаю, как часто они прибегают к демонологии и колдовству между собою, особенно курумбы. Это племя разделяется на три ветви. Первая – просто курумбы, оседлые жители лесов, которые часто нанимаются в рабочие; вторая – тены-курумбы (от слова тейн – мед), живущие медом и кореньями, и третья – муллу-курумбы. Эти встречаются чаще тенов-курумбов в цивилизованных частях гор, то есть в евразийских поселках, и их очень много в лесах вдоль Виньада. Они употребляют лук и стрелы и любят охотиться на слонов и тигров. В народе существует поверье, часто доказанное на деле, что муллу-курумбы (как и тодды) имеют власть над всеми дикими зверями, особенно над слонами и тиграми, и могут даже принимать образы этих зверей при случае. Посредством ликантропии (оборотничества) они совершают безнаказанно много преступлений. Они очень мстительны и злы. Другие курумбы постоянно прибегают к их помощи… Если туземец желает отомстить врагу, он отправляется к муллу-курумбе…

Несколько времени тому назад между рабочими на моей Уттакамандской плантации находилась целая артель баддагов, человек тридцать молодых здоровых людей, которые все до одного выросли в нашем поместье, где работали до них и отцы их и матери. Вдруг, безо всякой видимой причины, началась убыль в их рядах. Я стала замечать почти ежедневно отсутствие то одного, то другого работника. По справкам всегда оказывалось, что отсутствующий внезапно занемог, а затем вскоре и умирал.

В один из базарных дней я встретила монегара (старосту) деревни, к которой принадлежала моя артель рабочих. Увидев меня, он остановился и подошел ко мне с поклонами.

– Мать, – сказал он мне, – я печален и попал в большую беду! – и тут же заплакал.

– Что такое случилось? Говори скорее…

– Все мои парни умирают один за другим, и я не в состоянии ни помочь им, ни остановить наваждения… Их убивают курумбы!..

Я поняла и спросила о причине такого с их стороны озлобления.

– Все денег более и более хотят… Мы отдаем почти все, что сами зарабатываем. Но они все недовольны. Прошлою зимой говорю им, что денег у нас более нет, не могу больше дать, а они нам в ответ: «Ладно… как знаете… а мы свое получим!..» Если они так отвечают, то мы знаем наперед, что это значит. Эти слова влекут за собою неминуемо смерть нескольких людей из нашей артели… Ночью, когда все кругом нас спит, мы вдруг все просыпаемся разом и видим, что между нами стоит курумба. Наша артель ведь спит вся вместе, в одном большом сарае…

– Так зачем же вы не запираете двери покрепче на засовы? – спросила я старосту.

– Запираем, да какая может быть польза в засовах? Запирайте сколько хотите, а курумба пройдет куда угодно, хоть через каменные стены… Смотришь, проснувшись в страхе, а уже он тут, среди наших: стоит и разглядывает каждого. Подымет так палец и уткнет его то в одного, то в другого, в Маду, в Куриру, в Джоги… (имена трех последних жертв)… сам не открывает рта, молчит, а только указывает, а затем вдруг и след его простыл! Через несколько дней те, в кого он потыкал пальцем, заболевают, начинают гореть, животы у них пухнут горой, а на третий день, а то на тринадцатый, они умирают. Так умерло у меня за последние несколько месяцев восемнадцать молодых людей из тридцати… Вот нас и осталась всего горсточка!.. И он горько заплакал.

– Но почему же вы не принесете жалобы правительству? – спросила я.

– Да разве саабы поверят? Кто же может поймать муллу-курумбу?

– Так дайте этим ужасным карликам то, что они требуют, двести рупий, и пусть они обещают оставить хоть остальных в покое…

– Да, надо будет так сделать, – сказал он со вздохом. И поклонившись, ушел»…

Этот пример есть один из многих, приводимых госпожою Морган, женщиною умной и вполне серьезной. Он показывает наглядно, что веру в колдовство разделяют с «суеверными» туземцами даже многие англичане.

– Я живу между этими народами более сорока лет, – говорила мне часто генеральша. – Я наблюдала за ними тщательно и долго. Было время, когда я не верила в эту силу, называя ее абсурдом… Но раз убедившись, я поверила, как и многие другие…

– Но вам известно, что над этою вашей верой в колдовство… смеются? – заметила как-то я.

– Знаю и давно убедилась в том. Но мнение публики, судящей поверхностно, не может изменить моего мнения, коль скоро оно основано на фактах.

– Мистер Беттен говорил мне вчера за обедом, смеясь, что месяца, два тому назад, у него была встреча с курумбами, но, что он, несмотря на их угрозы, до сих пор жив.

– Что именно рассказал он вам? – спросила она с оживлением, снимая очки и положив в сторону работу.

– Что он на охоте ранил как-то слона, но что тот ушел от него в чащу. Животное было великолепное, и он не захотел упустить его. С ним было человек восемь бюргеров-баддагов, и он приказал им следовать за собою в погоню за раненым слоном. Но зверь завел их очень далеко, так далеко, что если бы они не увидали, наконец, его мертвого тела, то баддаги-шикари не пошли бы далее под предлогом, что могут встретить курумбов. Но это не помогло бы, потому что они и без того встретились с ними лицом к лицу, подойдя к слону. Курумбы объявили, что слон их, и что они его только что убили, показывая в доказательство с дюжину своих стрел в его теле… Но Беттен отыскал между ними и рану от своей пули. Выходило так, что курумбы не убили, а только доконали сильно уже раненое животное… Но карлики стояли на своем праве. Тогда, по словам Беттена, невзирая на их проклятья, он прогнал их, и, отрезав ногу и клыки слона, уехал домой… «Ну вот, я до сего дня здоров и невредим», – смеялся он, – «а ведь индусы, чиновники в моем департаменте, уже было совсем похоронили меня, услыхав о моей встрече с курумбами!»…

Мистрис Морган, выслушав терпеливо мой рассказ, только спросила: – Он вам более ничего не говорил?

– Нет.

Обед кончался, и разговор сделался общим.

– Ну так я вам сама доскажу то, что он пропустил; а рассказав, призову свидетеля, единственного, кроме Беттена, пережившего неприятную встречу.

А говорил он вам, что при его первой попытке завладеть клыками слона, курумбы прокричали ему: «Тот, кто дотронется до нашего слона, увидит нас у себя перед своею смертью». Это обыкновенная формула их угрозы смертью. Если бы его баддаги были из здешних мест, то они скорее позволили бы ему убить себя на месте, нежели пренебрегли бы эту угрозу. Но он их привез с собой из Майсура. Беттен ранил слона, но он слишком гадлив, как он сам сознается, чтобы резать на куски мертвого зверя. Он только полуохотник, лондонский кокней (cockney), – прибавила она с презрением. – Отрезали ногу и вырезали клыки его майсурские шикари, и они же унесли их, повесив на жерди, домой. Их было восемь человек. Теперь желаете знать, сколько их осталось в живых?

И они захлопала в ладоши, призывая этим жестом слугу, которого она тотчас же послала за Пурной.

Пурна оказался стариком-шикари в весьма расслабленном состоянии. Его маленькие черные глаза с желтыми белками, как после разлития желчи, пугливо перебегали от его госпожи ко мне. Он, видимо, не понимал, зачем его призвали в гостиную саабов.

– Скажи мне, Пурна, – начала решительно генеральша, – сколько вас, шикарей, ходило два месяца тому назад с Беттен-саабом на слона?

– Восемь человек, мам-сааб, Джотти-мальчик – девятый, – прохрипел с трудом старик, откашливаясь.

– Сколько вас теперь осталось?

– Я один, мам-сааб, – вздохнул шикари.

– Как? – воскликнула я в непритворном ужасе, – разве все остальные, даже и мальчик, умерли?

– Мурче (умерли), все умерли! – простонал старый охотник.

– Расскажи мам-сааб, как и отчего они умерли, – приказала генеральша.

– Муллу-курумбы их убили, животы вспухли у одного за другим, все и перемерли, последний – пять недель тому назад…

– Ну а как же этот-то спасся?

– Его я послала тотчас же к тоддам на излечение, – объяснила мистрис Морган. – Других они не приняли… пьющих они не берутся лечить и всегда отсылают назад: от того и мои добрые работники умерли… один за другим, до двадцати человек, – добавила она со вздохом. – Ну а этот старик выздоровел, к тому же он не дотрагивался до слона