отвратительное существо, именуемое муллу-курумбом…
«Весною, во время посева, ни одна работа не начинается прежде, нежели курумб не освятит ее приношением на поле козленка или петуха (всегда черных), или пока он не бросит первой горсти семян и не произнесет известных заклинаний. Дабы получить хороший урожай, баддаги обращаются к курумбу, чтобы тот провел первый бороною, а во время жатвы скосил бы или сорвал первый сноп или плод».[67]
Далее в виде ученого объяснения, автор старается показать причину такого замечательного суеверия. На страницах 65 и 66 мы читаем следующее:
«Курумб смешно (ridiculously) мал ростом. Его чахлая мертвенная наружность с целым лесом нечесаных и связанных в огромный пучок или узел на макушке волос; его вообще омерзение внушающая фигурка вполне объясняют глупый перед ними страх робкого баддага. Встретясь с ними нечаянно на дороге, баддаг бежит от него, как от дикого зверя.[68] И если он не успел уйти вовремя от так называемого «змеиного взгляда» (viper’s glance) колдуна, то баддаг тотчас же возвращается домой и с беспомощностью осужденной наверняка жертвы предается, по его мнению, неизбежной участи. Он совершает над собой все предписанные Шастрами обряды и предсмертные церемонии; разделяет, если владеет каким-либо имуществом, свои вещи, деньги, поля между родными; ложится и приготовляется к смерти, которая (нелепо даже подумать об этом) наступает между третьим и тринадцатым днем после встречи! Такова сила суеверного воображения», – объясняет наивно автор, – «что она почти неизбежно убивает в назначенное время глупого бедняка… Упоминаю также о сильно укоренившемся в народе таком же суеверии насчет тоддов. Эти, по их понятиям, обладают еще более замечательною силою по части магии: только тодды считаются честными, добрыми колдунами (джадду). Между этими двумя племенами баддагам приходится так же плохо, как ослу в стойле между двух коней. Они должны платить дань тоддам в знак своего к ним уважения, а вместе с тем и курумбу, чтобы тот не испортил посева. Впрочем курумбы, насколько правительство успело исследовать их внутренний быт, живя столько столетий в лесах, успели приобрести значительные познания в свойствах разных трав и корений. Они вылечивают даже таких больных, от которых тодды отказываются,[69] но при этом, конечно, часто и убивают не колдовством и заговорами, а просто растительным ядом и по ошибке».
Этим ученым объяснением убивается наповал всякое «суеверие». Прошу заметить выделенные выше строки. Мы видели показание госпожи Морган в предыдущей главе и читали случай с Беттеном. Вот другой, весьма похожий на первый, только с совершенно другим результатом. Если сила суеверного воображения одна убивает или способна убить в назначенное время испуганного бедняка, то как почтенный автор объяснит следующий случай? Этот случай был очень недавно, и его все помнят в Нильгири.
Англо-индийским «бара-саабам» негде встречаться с полудикими грязными курумбами, как только в лесу, то есть, из десяти раз девять во время охоты. Поэтому и второе столкновение между английским чиновником и курумбами случилось также из-за слона.
Героем этого происшествия был человек в довольно высоком официальном положении. Его все знали как одною из тузов общества, и семейство его, кажется, еще до сей поры не оставило Калькутты, где его молодая вдова живет у его старшего брата. Она была очень любима генеральшей Морган, и это единственная причина, почему я не могу, как в первом случае, дать его полное имя. Я обещала не называть его, хотя в описании этих происшествий его узнают все, бывавшие в Мадрасе!..
Мистер К., как мы его назовем, поехал на охоту с несколькими приятелями, несколькими шикарями и многочисленною прислугой. Слона убили и только тогда заметили, что забыли взять с собой особенный для вырезывания клыков нож. Решили оставить животное под присмотром четырех баддаг-охотников, чтобы охранять его от диких зверей, самим отправиться завтракать в соседнюю плантацию. Оттуда К. должен был вернуться часа через два за клыками…
Программа нетрудная и, казалось, совершенно удобоисполнимая. Несмотря на это, не успел К. вернуться, как нашел одно маленькое затруднение. На слоне сидело человек десять курумбов, которые усердно работали над клыками. Не обращая внимания на сановника, они ему хладнокровно объявили, что так как слон убит на их земле, то они и считают как его самого, так и его клыки своею собственностью. Действительно, их землянки оказались в нескольких шагах оттуда.
Понятно, как должен был быть взбешен такою наглостью высокомерный англичанин. Он приказал им убираться, пока они целы; иначе он прикажет людям разогнать их нагайками. Курумбы нагло рассмеялись и продолжали работу, даже не взглянув на бара-сааба.
Тогда К. закричал слугам, чтобы они прогнали карликов силой.
С ним было человек двадцать охотников в полном вооружении; сам К. был рослый красивый мужчина, лет тридцати пяти, известный своим цветущим здоровьем и богатырскою силой столько же, как и своею вспыльчивостью. Курумбов было еле десяток, почти голых и безо всякого оружия. Четыре баддага, оставленные при слоне, конечно, разбежались в отсутствие прочих при первом требовании курумбов. Казалось, было более чем достаточно трех человек, чтобы разогнать хищников-карликов. Однако же приказание К. осталось без последствий: ни один человек не пошевелился…
Все стояли, дрожа от страха, позеленевшие, с понуренными головами. Несколько человек, и в том числе прятавшиеся в кустах баддаги, бросились бежать и исчезли в лесной чаще.
Муллу-курумбы, покрывавшие, словно букашки, труп слона, глядели на англичанина смело, оскалив зубы и как бы вызывая его на действие.
Мистер К. окончательно вышел из себя.
– Прогоните ли вы, наконец, этих бродяг, подлые трусы? – зарычал он.
– Нельзя, сааб, – заметил седой шикари, – нельзя… Это нам верная смерть… Они на своей земле…
На сердитое восклицание поспешно слезавшего с лошади К. вождь курумбов, безобразный, как воплощенный грех, вдруг вскочив на ноги на голове слона, стал, кривляясь, прыгать на ней, скаля зубы и щелкая ими, как шакал. Потрясая уродливою головой и кулаками и выпрямившись во весь карликовый рост, муллу-курумб обвел злыми, сияющими, как у змеи, впалыми глазками присутствующих и прокричал:
– Кто первый дотронется до нашего слона, скоро вспомнит нас в день своей смерти. Ему не видать новой луны… – Угроза была впрочем напрасная. Слуги чиновника словно превратились в каменные изваяния.
Тогда взбешенный К., перехлестав на пути толстою нагайкой правых и виновных, бросился с проклятием на курумба и, схватив его за волосы, швырнул далеко от себя на землю. Остальных, которые цеплялись, как вампиры, за уши и клыки мертвого слона и было воспротивились, он переколотил нагайкой и разогнал их в одну минуту. Уходя, они остановились шагах в десяти от К., который затем принялся сам вырезать клыки. По словам его слуг, во все время операции они не спускали с него глаз.
Окончив работу, К. отдал клыки людям отнести домой, а сам уже было собрался занести ногу в стремя, когда его взгляд снова встретился со взглядом побежденного им старшины курумбов.
– Глаза этой гадины произвели на меня впечатление взгляда отвратительной жабы… Я почувствовал буквально тошноту… – рассказывал он в тот же вечер за обедом собравшимся у него гостям. – Я не мог удержаться, – добавил он с дрожью отвращения в голосе, – и ударил его еще несколько раз нагайкой… Карлик, лежавший до этого времени неподвижно в траве, на месте, куда я его бросил, быстро вскочил на ноги, но, к моему удивлению, не убежал, а только отошел немного далее и продолжал смотреть на меня, не спуская глаз…
– Напрасно вы не удержались, К., – заметил кто-то. – Эти уроды редко прощают.
К. расхохотался.
– В этом меня уверяли и шикари. Они ехали домой, точно приговоренные к смерти… Глáза боятся!.. Глупый, суеверный народ. Им давно следовало открыть глаза на счет этого глáза. Знаменитый «змеиный взгляд» возбудил во мне только более аппетита…
И он продолжал смеяться над суеверием индусов весь остальной вечер. На другое утро, под предлогом, что он очень устал накануне. К., встававший, как и все в Индии, очень рано, проспал далеко за полдень. Вечером у него сильно разболелась правая рука.
– Старый ревматизм, – заметил он, – через несколько дней пройдет.
Но на второе утро он почувствовал такую слабость, что еле мог ходить, а на третий – совсем слег. Врачи не находили у него никакой болезни. Не было даже лихорадки, а одна непонятная слабость и какое-то странное утомление во всех членах.
– Словно в меня влит свинец вместо крови, – говорил он знакомым.
Аппетит, возбужденный в его мнении «змеиным взглядом», разом пропал; больного стала мучить бессонница. Не помогали никакие усыпительные средства. Здоровый, как бык, румяный и атлетический К. превратился в четыре дня в скелет. На пятую ночь, которую он проводил по обыкновению со дня охоты с открытыми глазами, он разбудил домашних и спящего в соседней комнате врача громким криком:
– Прогоните эту грязную гадину!.. – кричал он. – Кто смел впустить ко мне это животное?… Что ему нужно?… Зачем он так смотрит?…
Собрав последние силы, он швырнул по направлению ему одному видимого предмета тяжелый подсвечник и, попав в зеркало, разбил его вдребезги.
Врач решил, что у больного начался бред. К. кричал и стонал до самого утра, уверяя, что видит перед кроватью у ног побитого им курумба. К утру видение исчезло, но мистер К. стоял на своем:
– То был не бред, – еле лепетал он. – Карлик как-нибудь прокрался… Я его видел во плоти, а не в воображении.
На следующую ночь, хотя ему было еще хуже, и с ним сделался действительно бред, он не видел более никого. Врачи ничего не понимали, и решили, что то был один из многочисленных неуловимых видов «болотистой лихорадки» (Jungle fever) Индии.
На девятый день у К. отнялся язык, а на тринадцатый день он умер.
Если «сила суеверного воображения убивает в назначенное время глупого бедняка», то какая же это сила убила не верившего ни во что богатого и образованного джентльмена? Странное совпадение, ответят нам, – «простая случайность». Все возможно. Только уж слишком много таких случайностей в летописях Нильгири, чтобы они сами собой не представляли странного более самой истины явления. Пусть неверующие прежде порасспросят серьезно таких старожилов на этих горах, как генерал Морган и другие очевидцы, и только затем делают свои заключения.
Наивная теория, что одна грязная отвратительная наружность курумбов, внушая этот общий, разделяемый всеми племенами туземцев страх, отворяет широко двери суеверию, очень неудовлетворительна. Многие из кхотов и эрулларов, и даже баддагов, столь же грязны и часто отвратительнее тех, кого они так страшатся. Если бывали случаи, когда люди умирали вследствие одного воображения и страха, то ведь нельзя и не следует превращать исключение в непреложное правило. А
