Стихотворения 1910 года. Александр Александрович Блок
«С мирным счастьем покончены счеты…»
С мирным счастьем покончены счеты,
Не дразни, запоздалый уют.
Всюду эти щемящие ноты
Стерегут и в пустыню зовут.
Жизнь пустынна, бездомна, бездонна,
Да, я в это поверил с тех пор,
Как пропел мне сиреной влюбленной
Тот, сквозь ночь пролетевший, мотор
11 февраля 1910 (25 декабря 1914)
«Седые сумерки легли…»
Седые сумерки легли
Автомобиль пропел вдали
К стеклу прижавшись плотно.
Глядись. Ты изменил давно,
Бесповоротно.
11 февраля 1910 (4 марта 1914)
«Черный ворон в сумраке снежном…»
Черный ворон в сумраке снежном,
Черный бархат на смуглых плечах.
Мне поет о южных ночах.
В легком сердце — страсть и беспечность,
Словно с моря мне подан знак.
Над бездонным провалом в вечность,
Задыхаясь, летит рысак.
Опьяненные губы мои…
Валентина, звезда, мечтанье!
Как поют твои соловьи…
Страшный мир! Он для сердца тесен!
И нем — твоих поцелуев бред,
Темный морок цыганских песен,
Торопливый полет комет!
Февраль 1910
ГОЛОСА СКРИПОК
Евг. Иванову
Из длинных трав встает луна
Щитом краснеющим героя,
И буйной музыки волна
Плеснула в море заревое.
Ты злишься, мой смычок визгливый,
Отдельной песней торопливой?
Учись вниманью длинных трав,
Разлейся в море зорь бесцельных,
В отчизну скрипок запредельных.
Февраль 1910
НА СМЕРТЬ КОММИССАРЖЕВСКОЙ
Пришла порою полуночной
На крайний полюс, в мертвый край.
Не верили. Не ждали. Точно
Не таял снег, не веял май.
Нам пел и плакал о весне,
Как будто ветер тронул струны
Там, в незнакомой вышине,
Как будто отступили зимы,
И струнно плачут серафимы,
Над миром расплескав крыла…
Но было тихо в нашем склепе,
И полюс — в хладном серебре.
Ушла. От всех великолепий —
Вот только: крылья на заре.
Что в ней рыдало? Что боролось?
Чего она ждала от нас?
Погасли звезды синих глаз.
Да, слепы люди, низки тучи…
И где нам ведать торжества?
Залег здесь камень бел-горючий,
Растет у ног плакун-трава…
Так спи, измученная славой,
Любовью, жизнью, клеветой…
Теперь ты с нею — с величавой,
С несбыточной твоей мечтой.
А мы — что мы на этой тризне?
Пускай хоть смерть понятней жизни,
Хоть погребальный факел — в ночь…
Пускай хоть в небе — Вера с нами.
Смотри сквозь тучи: там она —
Развернутое ветром знамя,
Обетованная весна.
Февраль 1910
«Дух пряный марта был в лунном круге…»
Дух пряный марта был в лунном круге
Под талым снегом хрустел песок.
Мой город истаял в мокрой вьюге,
Рыдал, влюбленный, у чьих-то ног.
Ты прижималась всё суеверней,
И мне казалось — сквозь храп коня —
Венгерский танец в небесной черни
Звенит и плачет, дразня меня.
А шалый ветер, носясь над далью,—
Хотел он выжечь душу мне,
В лицо швыряя твоей вуалью
И запевая о старине…
И вдруг — ты, дальняя, чужая,
Сказала с молнией в глазах:
То душа, на последний путь вступая,
Безумно плачет о прошлых снах.
6 марта 1910
Часовня на Крестовском острове
НА ПАСХЕ
В сапогах бутылками,
Квасом припомажен,
С новою гармоникой
Стоит под крыльцом.
На крыльце вертлявая,
Фартучек с кружевцом,
Каблучки постукивают,
Румяная лицом.
Что же ты смеешься,
Дай поцеловать.
Вот еще, стану я,
Мужик неумытый,
Стану я, беленькая,
Тебя целовать!
18 апреля 1910 (Май 1914)
В РЕСТОРАНЕ
Никогда не забуду (он был, или не был,
Сожжено и раздвинуто бледное небо,
И на желтой заре — фонари.
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе черную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.
Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратись к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблен».
И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступленно запели смычки…
Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки…
Ты рванулась движеньем испуганной птицы,
Ты прошла, словно сон мой легка…
И вздохнули духи, задремали ресницы,
Зашептались тревожно шелка.
Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала
И, бросая, кричала: «Лови!..»
А монисто бренчало, цыганка плясала
И визжала заре о любви.
19 апреля 1910
Прижмись ко мне крепче и ближе,
Не жил я — блуждал средь чужих…
О, сон мой! Я новое вижу
В бреду поцелуев твоих!
В томленьи твоем исступленном
Тоска небывалой весны
Горит мне лучом отдаленным
И тянется песней зурны.
На дымно-лиловые горы
Принес я на луч и на звук
Усталые губы и взоры
И плети изломанных рук.
И в горном закатном пожаре,
В разливах синеющих крыл,
С тобою, с мечтой о Тамаре,
Я, горний, навеки без сил…
И снится — в далеком ауле,
У склона бессмертной горы,
Тоскливо к нам в небо плеснули
Ненужные складки чадры…
Там стелется в пляске и плачет,
Пусть скачет жених — не доскачет!
Чеченская пуля верна.
19 апреля 1910
«Как тяжело ходить среди людей…»
Там человек сгорел
Фет
И притворяться непогибшим,
И об игре трагической страстей
Повествовать еще не жившим.
И, вглядываясь в свой ночной кошмар,
Строй находить в нестройном вихре чувства,
Чтобы по бледным заревам искусства
Узнали жизни гибельной пожар!
10 мая 1910 (27 февраля 1914)
НА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ
Марии Павловне Ивановой
Под насыпью, во рву некошенном,
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая.
Бывало, шла походкой чинною
На шум и свист за ближним лесом.
Всю обойдя платформу длинную,
Ждала, волнуясь, под навесом.
Три ярких глаза набегающих —
Быть может, кто из проезжающих
Посмотрит пристальней из окон…
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели.
Вставали сонные за стеклами
И обводили ровным взглядом
Платформу, сад с кустами блёклыми
Ее, жандарма с нею рядом…
Лишь раз гусар, рукой небрежною
Скользнул по ней улыбкой нежною
Скользнул — и поезд в даль умчало
Так мчалась юность бесполезная,
В пустых мечтах изнемогая…
Тоска дорожная, железная
Свистела, сердце разрывая…
Да что — давно уж сердце вынуто
Так много отдано поклонов,
Так много жадных взоров кинуто
В пустынные глаза вагонов…
Не подходите к ней с вопросами,
Вам всё равно, а ей — довольно:
Любовью, грязью иль колесами
Она раздавлена — всё больно.
14 июня 1910
СОН
Моей матери
Я видел сон: мы в древнем склепе
Схоронены; а жизнь идет
Вверху — всё громче, всё нелепей;
Чуть брезжит утро Воскресенья.
Труба далекая слышна.
Над нами — красные каменья
И мавзолей из чугуна.
И Он идет из дымной дали;
И ангелы с мечами — с Ним;
Такой, как в книгах мы читали,
Скучая и не веря им.
Под аркою того же свода
Лежит спокойная жена;
Не хочет воскресать она…
И слышу, мать мне рядом шепчет:
«Мой сын, ты в жизни был силен:
Нажми рукою свод покрепче,
«Нет, мать. Я задохнулся в гробе,
И больше нет бывалых сил.
Молитесь и просите обе,
20 июня 1910 (5 мая 1911)
«Когда-то гордый и надменный…»
Теперь с цыганкой я в раю,
И вот — прошу ее смиренно:
«Спляши, цыганка, жизнь мою».
Безумной, сонной и прекрасной
И отвратительной мечтой…
То кружится, закинув руки,
То поползет змеей, — и вдруг
Вся замерла в истоме скуки,
И бубен падает из рук…
О, как я был богат когда-то,
Да всё — не стоит пятака:
Вражда, любовь, молва и злато,
11 июля 1910 (4 декабря 1913)
«Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться…»
Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?
Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма!
Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться.
Вольному сердцу на что твоя тьма?
Знала ли что? Или в бога ты верила?
Что там услышишь из песен твоих?
Чудь начудила, да Меря намерила
Гатей, дорог да столбов верстовых…
Лодки да грады по рекам рубила ты,
Но до Царьградских святынь не дошла…
Соколов, лебедей в степь распустила ты —
Кинулась из степи черная мгла…
В черные ночи и в белые дни
Дико глядится лицо онемелое,
Очи татарские мечут огни…
Тихое, долгое, красное зарево
Каждую ночь над становьем твоим…
Что же маячишь ты, сонное марево?
Вольным играешься духом моим?
19 июля 1910
«Где отдается в длинных залах…»
Где отдается в длинных залах
Безумных троек тихий лет,
Где вина теплятся в бокалах, —
Там возникает хоровод.
Шурша, звеня, виясь, белея,
Идут по медленным кругам;
И скрипки, тая и слабея,
Сдаются бешеным смычкам.
Одна выходит прочь из круга,
Простерши руку в полумглу;
Избрав назначенного друга,
Цветок роняет на полу.
Не поднимай цветка: в нем сладость
Забвенья всех прошедших дней,
И вся неистовая радость
Грядущей гибели твоей!..
Там всё — игра огня и рока,
И только в горький час обид
Из невозвратного далека
19 июля 1910
«Сегодня ты на тройке звонкой…»
Сегодня ты на тройке звонкой
И каждый, проходя сторонкой,
Завистливо посмотрит вслед…
Неладно, жутко на душе:
Здесь всякой праздной голи много
Остаться хочет в барыше…
Ямщик — будь он в поддевке темной
С пером павлиньим напоказ,
Будь он мечтой поэта скромной, —
Не упускай его из глаз…
Задремлешь — и тебя в дремоте
Он острым полоснет клинком,
Иль на безлюдном повороте
К версте прикрутит кушаком,
И в час, когда изменит воля,
Тебе мигнет издалека
В кусте темнеющего поля
6 августа 1910
«Я коротаю жизнь мою…»
Я коротаю жизнь мою,
Мою безумную, глухую:
Сегодня — трезво торжествую,
А завтра — плачу и пою.
Но если гибель предстоит?
Но если за моей спиною
Тот — необъятною рукою
Покрывший зеркало — стоит?..
Блеснет в глаза зеркальный свет
И в ужасе, зажмуря очи,
Я отступлю в ту область ночи,
Откуда возвращенья нет…
27 сентября 1910
«Там неба осветленный край…»
Там неба осветленный край
Средь дымных пятен.
Там разговор гусиных стай
Так внятен.
Свободен, весел и силен,
В дали любимой
Я слышу непомерный звон
Неуследимый.
Там осень сумрачным пером
Широко реет,
Там старый лес под топором
Редеет.
Сентябрь 1910 (5 мая 1911)
ЮРИЮ ВЕРХОВСКОМУ (При получении «Идиллий и элегий»)
Дождь мелкий, разговор неспешный,
Смех легкий и немножко грешный —
Ведь так при встречах повелось?
Но вот — какой-то светлый гений
С туманным факелом в руке
Занес ваш дар в мой дом осенний,
Где я — в тревоге и в тоске.
И в шуме осени суровом
Я вспомнил вас, люблю уже
В старинном, грустном чертеже.
Мы посмеялись, пошутили,
Сквозь резвость томную идиллий
Сентябрь 1910 (5 мая 1911)
ПОСЕЩЕНИЕ
То не ели, не тонкие ели
На закате подъемлют кресты,
То в дали снеговой заалели
Мои нежные, милый, персты.
Унесенная белой метелью
В глубину, в бездыханность мою, —
Вот я вновь над твоею постелью
Наклонилась, дышу, узнаю…
Я сквозь ночи, сквозь долгие ночи,
Я сквозь темные ночи — в венце.
Вот они — еще синие очи
На моем постаревшем лице!
В твоем голосе — возгласы моря,
На лице твоем — жала огня,
Но читаю в испуганном взоре,
Что ты помнишь и любишь меня.
Старый дом мой пронизан метелью,
Я привык, чтоб над этой постелью
Наклонялся лишь пристальный враг
И душа для видений ослепла,
Если вспомню, — лишь ветр налетит,
Лишь рубин раскаленный из пепла
Мой обугленный лик опалит!
Я не смею взглянуть в твои очи,
Всё, что было — далёко оно.
Долгих лет нескончаемой ночи
Страшной памятью сердце полно.
Сентябрь 1910
Ты нам грозишь последним часом,
Из синей вечности звезда!
Но наши девы — по атласам
Выводят шелком миру: да!
Но будят ночь всё тем же гласом —
Стальным и ровным — поезда!
Всю ночь льют свет в твои селенья
Берлин, и Лондон, и Париж,
И мы не
